— Понимать надо. У нас рыбешки мертвые. На такую наживку рыба берет с неохотой. А тут плашку волной покачивает, носит туда-сюда, а крупная рыба думает, что рыбинка сама бегает. — У кого вы научились этому, дядя Петя? — спросил я. — Жизнь научила. Вот и ты проживешь с мое, так тоже что-то новое выдумаешь. Мы, милый, тем и отличаемся от животных, что все что-нибудь да выдумаем. Один — одно, другой — другое, а от этого обогащается опытом человечество. Фантазии и выдумке человека и границы не будет. И чем дальше, тем выдумывать люди будут вещи все мудренее. Опыт-то богаче у человека. Меня брало сомнение, что этот способ будет удачным. Я всегда считал, что щуки обычно кормятся у берега, подкарауливают жертву, прячась в траве. А тут стаунки плавают по озеру. Поставив стаунки, Петр Иванович подогнал лодку к берегу, развел костер, вскипятил чай и, разложив обед на своем пиджаке, предложил мне присесть рядом. Я тоже достал из сумки бутылку молока, кусок хлеба. Пока обедали, засветило солнышко, подул ветер. Петр Иванович убрал остатки пищи в кошель, надел пиджак, потянулся. — Теперь давай поспим часок-другой, — сказал он. — А что, больше и удить не будем? — Разве же мы не удим? — смеется. Я, не поняв шутки, поднял на него удивленные глаза. — Пусть те ребята, что пустили мы с тобой по озеру, поработают за нас, а мы будем тем временем отдыхать. Рано ведь, верно, встал-то сегодня? — С петухами. — Ну так вот. Человеку положенное время спать полагается. Ложись, ложись, милый. Я подчинился и скоро под шелест травки, листьев прибрежного леса и шума озерных волн пригретый солнышком заснул. Когда Петр Иванович разбудил меня, то солнце уже клонилось к закату. — Ну, милок, давай-ка проверим, как поработали наши парни. Выплеснув воду из лодки, мы поплыли к стаункам. На первой же от берега снасти затрепетала килограммовая щука. Всего мы в этот раз поймали десять щук, одна из которых тянула почти шесть килограммов, — это мы определили потом уже, в Сарке, на безмене, да пять окуней. — Бери себе сколько сможешь унести, — сказал Петр Иванович, высыпав на крыльцо рыбу из кошеля. — Мне бы, если можно, так хотелось бы взять вон хоть ту рыбину, — робко сказал я. Конечно же я хотел похвастать перед своими одногодками и забрать самую большую, но я указал на щуку килограмма на три. — Я же говорю, что можешь забрать хоть всех. — Мне, дядя Петя, и одной хватит. — Одной? Ну тогда бери вот эту. — Он взял на рогулину шестикилограммовую щуку и подал мне. — Спасибо, дядя Петя! — воскликнул я и, от радости забыв даже сказать «до свидания», не помня под собой земли, помчался к дому. Щука оказалась такой огромной, что хвост ее волочился по земле, хотя голова лежала на моем плече. По деревне я прошел нарочно медленно, чтобы могли увидеть мой улов. — Смотрите-ка, смотрите-ка, Ондреев-то пацан какую чуду несет! — кричала, стоя на крыльце, тетя Дарья. Выбежали со всех дворов ко мне ребятишки и спрашивали наперебой: — Где ты такую рыбину-то сумел поймать? А я, счастливый от такого внимания, отвечал им с гордостью: — Ну конечно же не на Волчьей горе. Петя же Шилов и тут съязвил, прибежав ко мне последним: — А ты, случаем, не дохлую нашел? Дяди Федин Егор, узнав от матери о моем улове, прибежал к нам и напросился помочь разделать рыбину. Мы с ним очистили щуку на озере, нашли в ней шесть уже наполовину заржавевших крючков. Значит, она уже самое малое шесть раз уходила от рыбаков, а вот нам в конце концов и попалась. Егор, разбирая крючки, поднял один к моим глазам и крикнул от удивления: — Так этот же наш крючок! — Да ну? Как ты узнал? — У нас все крючки широкие, но коротконогие. Отец их года два тому назад привез из Паши. Больше ни у кого в деревне таких крючков нет. И он рассказал случай, который произошел с ним в прошлом году на Энозерке, куда они ездили с дядей Федей порыбачить с плотика. — Ох, брат, и сильная же была! Как ты ее только и выловил? — в конце рассказа спросил Егор. — Словил ее Петр Иванович Носков. Мы с ним ловили на пару. — Я так и подумал. Ты бы ее не осилил… Сорвалась бы. Она хитрая была. Отец мне говорил, что, если большой щуке удалось сорваться с крюка один раз, тем же приемом она будет стараться сорваться и второй раз. — И рыба-то, оказывается, теперь научилась хитрить, — говорю. — Будешь хитрая. Всем жить хочется, — сказал Егор и посоветовал: — Ты вот голову-то возьми да высуши и потом повесь на стенку. Память хорошая будет. Я послушал Егора. Не один год потом она висела у нас на стене. Было приятно слышать, когда гости нашего дома рассматривали единственный экспонат моего «музея» и спрашивали: «Кто же из ваших мужиков словил такую щуку?» А родители с радостью отвечали: «Да наш Василий. Кто же еще?» Потом как-то мама нечаянно задела ее концом ухвата, и она, упав на пол, рассыпалась. С Петром Ивановичем мне приходилось бывать не только на рыбалке. Когда я подрос, он однажды взял меня к себе в помощники на учет древесины в делянках на берегу Питькярви. — С благодарностью отпускаю, — сказал отец. — А сам-то он как на это смотрит? — кося на меня глаз, спросил он. — С вами, дядя Петя, хоть куда готов! — Ну и ладненько, — усмехнулся он, — значит, завтра утречком прибеги ко мне, и мы отправимся. Брать ничего из дому не надо, кроме ложки да кружки. Об остальном я позабочусь сам. Да не забудь одеться потеплее. Ночевать будем в бараке, а ночи теперь холодные уже. Дело это было в конце августа. И белые ночи, так украшающие нашу северную летнюю погоду, уже угасли: стали непроглядно темными, прохладными и длинными. По дороге в Питькярви Петр Иванович рассказал мне, чем будем там заниматься. — Работа, милый, очень ответственная, — сказал он. Я весь вытянулся, навострил уши, стараясь не пропустить ни слова из того, что он станет говорить. — Мы с тобой, — продолжал он, — будем маркировать специальную древесину: резонансовую ель, фанерную березу, мачтовую сосну… В той делянке зимой организуют выборочную заготовку ее. Не исключено, что часть той древесины пойдет за границу. Так что мы должны с тобой работать очень аккуратно. От этих слов я даже как бы повзрослел на несколько лет. — А я-то что там буду делать? — спрашиваю. — Деревья, конечно, буду выбирать я сам. Твое дело краской по трафарету наносить на них номера и время маркировки. Работа не сложная. Надеюсь, справишься. — Да стараться-то я буду, дядя Петя. Но вы бы хоть маленько рассказали мне об этих деревьях. Я ведь о них ничего не знаю. К примеру, что такое резонансовая ель? — Расскажу. Слово-то «резонансовая» не русское, потому вроде и непонятное. А на самом деле все просто оказывается. Резонанс — это вроде «эхо». — Он громко крикнул: — Э-э-хе-хе! Лес тысячеголосным эхо ответил: «Э-хе-хе-хее-е!» — Вот, примерно, что такое резонанс. Ну а если проще сказать, то такая ель идет на поделку гитар, балалаек, пианино, роялей… Брякнешь по струнам или по клавишам — так чтобы звук тот не пропал, а усилился бы. Ель, оказывается, имеет способность не только поддерживать звук, но усиливать и сохранять чистым. — Вот оно что, — протянул я. — Ну а… — Понятно, — не дал мне договорить Петр Иванович. — Что касается березы, то ты и без меня знаешь, что из нее делают фанеру. Но мы будем выбирать такие березы, из которых будет выделываться сверхпрочная фанера. А потому такая фанера должна быть абсолютно чистой. Такие березы редки. Ну а что касается сосны мачтовой, то тут тебе, верно, все ясно. Такая сосна пойдет на корабельные мачты. Потому сосны эти должны быть высоки, стройны и, как говорится, без сучка и задоринки. Ну, вот пока так. — Теперь мне стало ясно, дядя Петя. — Ну и ладно. Остальное поймешь на месте. — Петр Иванович закурил и продолжал: — Как я вижу, ты парень любознательный. Правильно, брат. Таким человек и должен быть. Мы сейчас живем в такое время, когда каждый человек должен быть деятелем. Мы же теперь для себя работаем. В хорошее, брат, время ты родился, в хорошее. Ну да и мы тоже… Я сам-то, считай, до шестнадцати лет не имел возможности учиться ни грамоте, ни ремеслам… Все это время был на побегушках. Потом, когда повзрослел, понял, что время это прожил зря. Вот тут-то и взялся за ум. День и ночь, лишь выпадает свободная минутка, зубрил грамоту, учился ремеслу. Но ведь потеряно-то было много времени, а уж что с воза упало — то пропало. Времени не вернуть. Потому я сейчас, испытав это все на своем опыте, тебе и толкую, чтобы ты, милок, зря не потратил этого дорогого времени, когда и память светла и голова еще мусором не забита. Скажи, чего ты за вчерашний день узнал нового? Я помотал головой, вспоминая, и ответил: — Утром я пожаловался матушке, что живот заболел. Она мне дала поесть сухой черники, и живот болеть у меня перестал. Да еще, когда я матери сказал, что вы во сне приснились, она ответила, это к радости, потому что привиделся хороший человек. И вот я с вами… Ну а сегодня, дядя Петя, я узнал очень много нового. — Ну вот так, милок, помаленьку у любознательного человека и копятся знания… С разговорами дорога прошла незаметно.