В прошлом году собрались здесь все четверо сыновей дяди Егора. Вася приехал из Томска, Коля из Тихвина, Женя — из Пяльи. Приезжала к ним и сестра Шура из Тихвина. Сам дядя Егор был для меня как бы вторым отцом. И всю жизнь от самого детства меня сопровождали его добрые советы и помощь. А помню я его с тех самых пор, когда вдруг однажды утром встал он перед моими глазами улыбающийся. «На, милый», — сказал он, подавая мне плюшевого зайчика и коробку леденцов. Он тогда возвратился с заработков из Мурманска. И потом, откуда бы ни приезжал, всегда привозил ребятишкам игрушки и обязательно конфеты. Помнится мне и его свадьба. Правда, не сама свадьба, а ужин после свадьбы. Тогда дядя Степан, мешая пшенную кашу в большом глиняном горшке деревянной ложкой, расколол его и каша высыпалась. Почему-то поднялся такой хохот, что я даже сейчас помню лица и позы сидящих за столом людей. Когда мы жили еще в одной семье с ним, я не помню случая, чтобы он когда-нибудь на кого-нибудь повышал голос. А бывало, если в доме кто-то зашумит, он тому так тихонько скажет: «Ну что ты раскричался, ведь в доме глухих нету». И сразу наступала тишина. Потому что его все уважали. А бывало, когда осенью он начинал шить сапоги, то первой шил их моей маме. И из самой мягкой кожи. А потом уж всем остальным, даже своей жене Зое, которую он любил без ума. «Ты уж не обижайся, Зоя, — как бы оправдывался он перед женой, — но так уж у нас было принято». Тетя Зоя понимающе кивала ему головой и отвечала: «Ну конечно, что и говорить». А жили мы в тесной избенке с семьей дяди Егора вместе потому, что братья никак не могли решить, с кем же будет жить бабушка Анисья. Когда же спрашивали у бабушки, с кем она останется, она отвечала: «Вот у меня на руке пять пальцев, прищемите любой из них, мне будет одинаково больно». Дело с разделом помогла уладить сама судьба. Правда, очень печальная. Неожиданно умерла тетя Зоя, оставив на руках дяди Егора троих малых детей. После дядя Егор женился второй раз, и тогда спор о том, с кем должна остаться бабушка Анисья, решился сам собой. Но и после раздела еще с год, а то и больше, по вечерам мы собирались то у нас, то у дяди Егора на ужин за общим столом. А по воскресеньям прямо с утра мы уходили к дяде Егору и целый день проводили там. Хлебы же для обеих семей всегда до самой своей смерти пекла бабушка Анисья. Ковриги у нее получались большие, высокие, с румяными корочками. Дядя Егор, выучившись грамоте самоучкой, работал продавцом в кооперативном магазине. В то время довольно часто продавцы увольнялись. Умный от природы и тарковитый, [8] дядя Егор умел контролировать себя. Он через каждые десять дней делал себе ревизии, а за продукты, которые брал домой, платил деньги. Однажды я это видел своими глазами. Я в то время учился в Корбенической семилетке. После занятий в субботу я зашел к нему в магазин, чтобы купить для дома буханку белого хлеба и сахара. — Ты домой сейчас? — спросил он у меня. — Обожди маленько, вместе пойдем. Работая в Корбеничах, он жил в Нюрговичах и ежедневно ходил к ночи домой за восемь километров. В тот раз он отвесил себе несколько килограммов трески, селедок, еще чего-то, взял пару буханок хлеба. Прикинул стоимость этих продуктов на счетах, вынул из кармана кошелек, отсчитал нужную сумму и положил в общую кассу, которую тут же забрал с собой, чтобы попутно сдать на почту. — Дядя Егор, а ты тоже за продукты платишь деньги? — удивился я. — А как же, племянничек. Продукты-то я беру государственные. А оно мне за работу деньги платит. Когда же к нему в магазин приходили дети, он, отпустив товар, вместе с ним посылал родителям записочку, где указывал вес и стоимость их. Доверял он людям и в долг. — Ладно, пока свои положу. А когда разбогатеешь, принесешь, рассчитаешься. «Доброта без разума пуста», — говорит русская пословица. Дядя Егор делал все с разумом. Я был свидетелем одного любопытного разговора дяди Егора с братом Степаном, вернувшимся из Сибири, где он прожил несколько лет. Увидев, что дядя Егор отпускает товар в кредит, вкладывая в кассу свои деньги, упрекнул его: — А ты не боишься, что они тебе долг-то не вернут?! Дядя Егор ответил: — Нет, брат. Когда делаешь добро людям, и сам без беды проживешь. — Ты думаешь, все они честные? — А я, брат, всегда людям верю. Так вот с детства привык. — Завидую я тебе, — промолвил дядя Степан. — Наверно, я потому и невезучий, что в каждом человеке вижу жулика. Дядя Степан, не умея уживаться с соседями, мотался всю жизнь с места на место, пока наконец, уже под старость, не остановил своего выбора на станции Залари Иркутской области. Там и сейчас живут оставшиеся в живых после войны его дети. Невысокий, с размеренной легкой походкой и улыбчивым лицом, украшенным пепельного цвета усами, в простом хлопчатобумажном костюме и в сапогах — таким мне и запомнился на всю жизнь дядя Егор. В 1938 году он перешел работать в лесопункт, проработав продавцом пятнадцать лет. Был кассиром, потом счетоводом. Свой переход на другую работу он объяснил моему отцу: «Знаешь, браток, работая в лавке, я вечно жил впроголодь. Все время боялся лишнее взять, чтобы, не дай бог, растраты не наделать». Действительно, работая в магазине, где в то время уже были любые продукты и товары, он сам, жена и дети ходили в самой простой хлопчатобумажной одежде. А обувь всем им он шил тоже сам из кожи, выделанной дома. Контора лесопункта, где он теперь работал, располагалась в Нойдале за пятнадцать километров от Нюргович, и он с семьей выехал туда, заняв небольшую комнатушку на нижнем этаже двухэтажной конторы. В соседней с ним комнате, почти такого же размера, проживала семья главного бухгалтера Семена Антонова. Годом раньше умерла моя бабушка, и детей в семье дяди Егора теперь воспитывала вторая его жена, тетя Нюша, которая оказалась женщиной весьма покладистой. К приемным детям, Грише, Шуре, Вере, она относилась так же, как и к своим троим детишкам. С первого дня появления тети Нюры в доме дяди Егора приемные дети стали называть ее мамой. И до сих пор они называют ее только так. Она на самом деле по-настоящему заменила им родную мать и никогда ни словом, ни делом не дала повода усомниться в этом. Мне посчастливилось. В 1940 году я был назначен учителем в Нойдальскую начальную школу. В ту деревню, где теперь проживала семья дяди Егора. — Жалко, что шумно у меня, — как бы с сожалением говорил он, — а то места-то и тебе бы хватило. Ну да ладно. Сделаем так: ночевать будешь у Огрофены, а обедать у нас. И хоть раз вовремя на обед не зайдешь, будем обижаться. — Ладно, дядя Еша, — отвечаю. — Не ладно, а обязательно! — вставила тетя Нюша. — Огрофена днями на работе. И что же ты, голодным сидеть там будешь? И если, бывало, я иногда задерживался на обед, они без меня не садились за стол, а посылали кого-нибудь из детей разыскать меня. Я жил в этой большой и дружной семье как в родном доме. И работалось мне здесь легко. Заведующая школой оказалась тоже очень умная учительница, вепсянка из Харагинич Анна Алексеевна Иванова. А если, бывало, возникали у меня житейские проблемы иного плана, чем питание, тоже на помощь мне приходил дядя Еша. Однажды мне понадобилось купить костюм. Работая уже учителем, я все еще ходил в хлопчатобумажном костюмчике, купленном в Петрозаводске два года тому назад соседом по дому Василием Долиновым за двадцать рублей. Серенький, когда-то по росту и модный, он теперь поизносился и оказался мал. В магазине же висел шерстяной костюм по моему росту. Он стоил шестьсот рублей. Четыреста я наскреб. Правда, продавец Петр Михайлов заверил меня, что недельку костюм попридержит. «Где я найду еще двести рублей?» — все время мучил меня вопрос. К дяде Егору я обращаться не смел: «Где он возьмет такую сумму при заработке триста рублей в месяц?» Однажды за обедом дядя Егор и говорит мне: — Пора, верно, костюм-то тебе сменить, племяш? — Да все денег не накопить… Он встал из-за стола, подошел к платяному шкафу, вынес мне тот самый костюм, что я намеревался купить в магазине. — На, носи. Я растерялся. Гляжу на него, а сказать, не знаю, что. — Ну что ты. Попробуй надеть, — посоветовала тетя Нюша. Я быстренько оделся. Дядя Еша с тетей Нюшей заулыбались довольно. Черный, в серую клеточку костюм будто был сшит специально на меня. — Спасибо, — сказал я. И, достав накопленные четыреста рублей, подал их дяде Егору. — А остальные двести отдам с получки… — Отдашь, отдашь. Скоро вот сплавные работы начинаются. Я договорился с Рогозиным, он тебя возьмет на время в мастера на Эною. Я стал снимать костюм. — Стоп. Зачем? — остановил меня дядя Егор. — И не снимай больше с плеч. Носи. В нем ты теперь на учителя стал похожим, а в том больше смахивал на овечьего пастушка. Я послушался совета дяди Егора и проходил в этом костюме до призыва в армию. Потом братья доносили. Через какое-то время комсомольская организация порекомендовала мне вступить в партию. Одна рекомендация члена партии у меня уже была, нужна была еще другая. И я опять к дяде Еше. — Решил вступить в нашу партию? — спросил он. — Решил, дядя Егор. — Верно и сделал. Кому, как не учителю, быть партийцем. С удовольствием дам тебе рекомендацию. Тут же он сел, долго очень сочинял ее и, подавая мне, сказал: — Коммунист, племяш, — это звание ответственное. Смотри не урони его. — Постараюсь, дядя Егор. — Я тебе верю! — Он ласково коснулся рукой моего плеча и заулыбался. Скоро началась война. И в партию я вступил уже на фронте. На войне дядя Егор тоже был, но только совсем недолго. Уже в августе 1941 года в боях под Лугой, тяжело раненного, его нашли на поле боя, отнесли в медсанбат. Домой он вернулся в 1942 году инвалидом второй группы. И уже на второй день пошел на работу, сначала бухгалтером Ребово-Конецкого, а затем Межинского лесопункта, контора которого располагалась в Пялье, за пятьдесят километров от Нойдалы. А вскоре переехала туда и его семья. Тут дядя Егор и проработал до самой пенсии. — Даром, что самоучкой выучился грамоте, а был первым бухгалтером в леспромхозе. А квартальные и годовые отчеты так составлял, что не подкопаешься, бывало, ни к одной цифре и букве, — говорил как-то мне главный бухгалтер Капшинского леспромхоза Александр Иванович Цветков, сам человек очень аккуратный и добросовестный. Частенько дядю Егора посылали в другие лесопункты для помощи в составлении отчетов. Я видел, чего ему стоило составление этих отчетов. Он не только сам в это время не спал, но не давал отдыха и своей дочери Шуре, которая работала у него счетоводом. Да он и не умалял ее заслуг: — Красен-то я теперь только из-за Шуры. Лямку-то основную она за меня тянет. Но Шура тут же возразила: — И не говори, тятя, пока я только думаю, как написать какую-нибудь бумагу, она у тебя уже и готова… Шура пошла по стопам отца и очень долго потом проработала бухгалтером в лесопунктах и даже в леспромхозе. Хотя жили мы с дядей Егором в разных местах, но встречались довольно часто. Работая в Корбенической школе после войны и одновременно будучи секретарем территориальной партийной организации, а затем и в аппарате райкома, я часто проходил через Пялью и всегда оставался гостем Егора. Впрочем, у него в доме находили приют все вепсяне, которым нужен был в Пялье ночлег. Иногда в небольшой избенке собиралось столько народа, что думалось: а как они все разместятся здесь? Я всегда удивлялся терпению хозяев и однажды даже рискнул спросить у дяди Егора: — Как вы можете терпеть годами такое?