Прослужив три года, он остался жить и работать в Ленинграде. А вскоре началась война, и Санька погиб в первые же ее дни. Так и не удалось ему побывать в своей деревеньке, по которой он очень тосковал. Это мы знали из его письма к нам. Дядя Федя, любивший своего сына, сильно убивался, что не удалось с ним свидеться. Жалела потом и тетя Дарья: «Я, я, проклятая, во всем виновата». Дядя Федя, муж тети Дарьи, был одним из тех людей, кто настраивал человека только на хорошее. И терпел в какой-то мере строгое и порой несправедливое отношение своей жены к первому своему сыну только потому, что, во-первых, не хотел в доме ссор, а во-вторых, считал, что никакая работа человека испортить не может. А потом ведь при нем тетя Дарья по отношению к Саньке вела себя по-иному. Но дядя Федя по зимам обычно бывал на заработках далеко от дома, и ему не всегда ведомо было, как с его сыном обращается приемная мать. Дядя Федя был очень трудолюбивым человеком. Я никогда не видел, чтобы он сидел сложа руки. Уже старый и тяжело больной, он и тогда находил себе какую-нибудь работу. Заехав как-то в свою деревню, я зашел к старикам. Дядя Федя сидел за столом, и пока тетя Дарья подавала на стол, все что-то перебирал пальцами. Я не удержался, спросил у него: — Чего это, дядя Федя, у тебя пальцы-то все время будто что-то перебирают? В ответ я ожидал услышать слезливое признание: «От болезни», но услышал совсем другое: — По работе, сынок, по работе тоскуют. Вишь, теперь хворой я стал, работать-то не могу, а они без работы скучают. Сказано это было с тоской в голосе. Обычно всегда серьезный, дядя Федя иногда мог и пошутить. Однажды мама, подавая мне кузовок ржи, сказала: — Иди попроси у дяди Феди помолоть это на его жернове. Дядя Федя сидел на крыльце и чинил грабли. — А, Васятка, чего пришел? — Не пустишь, дядя Федя, помолоть на твоем жернове? Он тряхнул головой и, уставив на меня строгий взгляд, сказал: — Не пущу, не пущу! Я поплелся домой, думая на ходу: «Что же это с дядей Федей-то случилось?» Мать спросила: — Что, жернов занят? — Да вроде не занят, но чего-то не разрешил. — А как ты спрашивал-то? Я передал ей свои слова. Мама засмеялась: — Так, сынок, у него такая привычка. Ежели кто так спросит, тому и откажет. Ты иди снова и скажи: «Дядя Федя, разреши, пожалуйста, помолоть на твоем жернове». Он и разрешит. — Да как-то боязно. — Иди, иди. Ты же знаешь, что он добрый. Я вернулся обратно. — Что, снова пришел? — Пришел, дядя Федя. Уж разреши, пожалуйста, помолоть на твоем жернове. — Мели, мели, милый. Он поднялся вместе со мной на сарай, направил жернов и даже помог мне смолоть половину кузовка. О том, что дядя Федя был добрым человеком, я и сам знал. Однажды мы с братом Иваном ходили по грибы. Набрали их по корзине и присели на край лесного поля отдохнуть. Есть захотелось. И вдруг Ваня побежал на поле и притащил две репины. Мы быстро окорили их и только-то положили по куску в рот, как на наши плечи легли грузные руки. Мы оторопели и оглянулись. За нами на корточках стоял дядя Федя. — Ой! — вскричали мы и хотели подняться и убежать, но он задержал нас. Присел рядом и серьезно так говорит: — Что, братья Федорята, попались?.. — Прости, дядя Федя, уж на этот раз… — А, струсили! Не бойтесь, не буду драть. Я ведь эту репу посеял для путников… У нас ведь, у вепсов, это испокон веков водится… — Мы не знали. — Так знайте. А началось все вот с чего, — сказал он. И рассказал нам сказочку: — Давным-давно, так давно, что этого теперь никто не помнит, ездил один мужик по каким-то делам в Новгород. Там на ярмарке русский человек угостил его пареной репой. Съел мужик один кусочек, и ему она очень понравилась. В вепсских краях о таком овоще тогда еще и слыхом не слыхивали. Мужик раздобыл на ярмарке семян репы, вернулся домой, поведал своей жене как великую тайну об удивительной репе и просит у нее совета: «Куда бы нам ее посеять, чтобы никто не смог увидеть-углядеть?» — «Сей на лесное поле в Горелом бору, в рожь», — отвечает та, не долго думая. Ладно. Посеял мужик репу в суках под рожь. Пришла пора убирать рожь, а репа только-то силу набирала. Выжали рожь, убрали в стог снопы. А тут и репа высунулась из стерни. Шли мимо поля люди, увидели растения, попробовали. Им овощь тоже понравилась, и по одной до осени всю и перетаскали. У вепсов не возбранялось сорвать на поле стручок гороха или какой-либо плод и съесть тут же. Если же он выносил сорванное домой, то это считалось за воровство. Пришел мужик с женой убирать репу, а там пусто место. Поохали, поахали да с тем домой и воротились. Пришла снова пора репу сеять. «Ну, куда сей год посеем?» — опять спрашивает мужик. «В огород за домом, в лен. Все на глазах будет». Ладно. Посеял он репу в огороде за домом в лен. Растет она на удивление. Радуются мужик с женой: с овощами в этом году будем. Но вот убрали лен, а репа еще только в рост пошла — жалко такую махонную убирать им. Опять углядели-увидели овощь люди да всю по одной-одной и перетаскали… Погоревали мужик с женой. Да что поделаешь, коли сами и проворонили. Пришла снова пора репу сеять. «Куда теперь-то ее посеем?» — спрашивает мужик. Жена и говорит: «На крышу. Никто и не догадается». — «На крышу так на крышу», — не стал спорить с ней мужик. Ладно. Посеяли репу на крышу. А там она вовсе не выросла: еще семенами все птицы выклевали. Пришла снова пора репу сеять. Снова спрашивает мужик у жены: «Теперь-то куда репу сеять будем?» — «А хватит, мужик, от людей репу хоронить. Давай семенами поделимся с односельчанами». Так мужик и сделал. И с тех пор растет она у всех вепсов. Нарекли они ее своим и никому не понятным именем «нагрыж», и едят теперь и пареную, и вареную, делают да пьют из нее квас. И всем ее хватает… Дядя Федя всю жизнь был очень спокойным, рассудительным человеком. Никто в нашей деревне не помнит, чтобы он с кем-нибудь повздорил. И все казалось, что дядя Федя не отгонит от себя и мухи. Такое мнение о нем сложилось и у меня, пока однажды я не зашел к ним в дом и не увидел на Ешкиной рубашке три георгиевских креста. — Откуда они у тебя? — спрашиваю. — Отцовы! — отвечает. Я от учителя литературы Виктора Федоровича Аксенова слышал, что Чапаев был полным георгиевским кавалером, и знал, что это высший солдатский орден в царской армии и что дается он за исключительные подвиги на фронте. И удивился: — Да ну?! Где он их взял? В это время в дом вошел сам дядя Федя. Он и ответил: — На войне, конечно. Каждый этот крест, братец, стоил мне глубокой раны. Но и врагам попало от меня. — Смелый ты! В кино видишь атаку и то страшно, а тут… — А думаешь, мне не было страшно? Но когда идешь в бой, о страхе как-то и не думаешь… Тогда я только понял, почему в его доме никогда не было ссор. Бывало, вспыльчивая тетя Дарья, если начнет на кого-нибудь кричать, то стоит дяде Феде сказать только: «А ну замолчи!» — та сразу и остановится. Уважали его и односельчане. Однажды я был на собрании в нашем колхозе. На должность председателя выдвинули сразу две кандидатуры: Егора Пальцева и Григория Шомбоева. Голоса разделились. Тогда встал дядя Федя и говорит: «Я, мужики, не хаю Егора, парень он работящий, в грамоте кумекает, но молодоват да и живет пока умом своих родителей. Григорий же Шомбоев мужик хозяйственный, самостоятельный и крестьянин хороший. И в грамоте разбирается. Уж ежели из них выбирать, так надо Григория, конечно». И спор был разрешен в пользу Григория. Вот такими были тетя Дарья и дядя Федя. Дядя Егор В гости из Брестской области каждый год приезжает в Нюрговичи мой двоюродный брат, сын дяди Егора, Гриша. Он останавливается у брата Вани. Гриша — подполковник в отставке. Живет после демобилизации в Белоруссии. — Каждый раз собираюсь съездить летом в санаторий. Но как только лето наступает, места себе не нахожу — тянет сюда. Ночами спать не могу. Побуду здесь, в родной деревеньке, — и опять до следующего лета конь конем бегаю. Вроде в хороший санаторий съездил. И так вот каждый год, — как-то говорил он мне при встрече. Рады здесь его приезду. Мужик он неприхотливый, непьющий, степенный. А главное, очень похож на своего отца, которого здесь уважали, даже любили. Да и похож он на дядю Егора не только лицом, но и характером. Так же смеется, жестикулирует при разговоре, даже ходит, широко расставляя ноги. Ну и конечно, добротой своей. А доброту здешние люди ценят, пожалуй, превыше всего. Без подарков он сюда никогда не приезжает. И хотя каждый раз его упрекают за это, однако рады, что их не обошли вниманием, и при случае похвастают: «Вот этот платочек в прошлом году мне Гриша привез, а вот это платье в позапрошлом…»