– Ничего страшного, на нее никаких нагрузок не приходится. – Он достал «беретту» из прилавка, быстро разобрал: – Смотрите, ствол по стальной колодке движется, все нагрузки распределяются внутри затвора. Поэтому здесь, – его палец постучал по направляющим рамки, – никакого металла не надо. Хороший пистолет, никаких проблем с ним. И да, еще: он любые патроны принимает, даже самые плохие. Видите? – Палец с толстым желтоватым ногтем щелкнул по казенной части ствола. – Нет рампы, ствол не качается, патрон подается по прямой. Так что перекос невозможен. – Понял, спасибо, – обрадовался я. – А к такому есть скорозарядники? – Я медленно и аккуратно, чтобы не напугать хозяина, вытащил из кобуры «таурус». – Должны быть, сейчас посмотрю, – кивнул он, присаживаясь у шкафа и открывая дверцы. – Сколько надо? – Тоже пару. И две коробки триста пятьдесят седьмого. И девятимиллиметровых… коробки четыре, наверное. – Каких? – Холлоупойнт, пожалуй, – сказал я, прикидывая цены. – И бинокль мне бы какой-нибудь, из недорогих. – Китайцы дорогих не делали, – усмехнулся он, снимая с полки и выкладывая передо мной обтянутый зеленой резиной бинокль с откидными крышками на объективах. Потом взгляд остановился на карабине М1, таком, какой Настя оставила мне на столе. Который мой. Попросил посмотреть, а то что-то глаз резануло. Продавец с готовностью протянул оружие мне. – Вот как, – пробормотал я. А калибр-то у него не такой, как у моего. Мой был «.256 Carbine», то есть шесть с половиной миллиметров, а этот «.30 Carbine», то есть классические «семь шестьдесят две». То есть вот оно как. Патронов к моему, подозреваю, здесь и не купишь. Да и в мелких детальках отличие вижу. Разные они, совсем разные, мой для этого мира как инопланетянин. А вот М1911, что я вижу в витрине, совсем как тот, что у меня был. Разве что посовременней выглядит и прицельные другие. 16 Вечер закончил в баре, на этот раз в одиночку. Место, кстати, не пустовало – что у стойки все занято, что кабинки. Было шумно, играла музыка из висящего на стене джукбокса, в который бросали пятицентовики новой чеканки. Пиво стоило двадцать центов, чизбургер – тридцать. Жить можно. Люди много говорили, кажется, даже подчеркнуто шумно, словно стараясь перекричать то, о чем не хочется думать. Я даже решил, что тихие теперь пьют дома, в одиночку, а повод для этого есть у всех, достаточно только посмотреть на статистику смертности. Глядя на людей вокруг, я даже ощущал какую-то неловкость: их жизнь обошлась с ними жестоко, а я здесь вроде как на халяву оказался, не пострадавший, не настрадавшийся и вообще посторонний, на чужих поминках клоун. Пахнущий потом толстяк в «кенгурушке» с капюшоном слез со скрипнувшего под ним стула, бросив на стойку пару монет, молча махнул бармену и вышел. Какой-то высокий черный парень дернулся было занять освободившееся место, но я стоял ближе и успел первым. Рядом со мной оказалась та самая женщина с короткой стрижкой, которая снимала у меня сегодня отпечатки пальцев и выдавала ай-ди. На этот раз она была в военной форме, точно такой же, какую носил Вок, и занималась тем, что двигала пальцем какие-то пиктограммы по экрану планшета без всякой клавиатуры. Я такого еще не видел, работающего. Хотя что-то подобное в комнате сына моего дубля лежало, но я внимания не обратил. Увидев меня, она протянула руку, спросила: – Уже здесь? Осваиваешься? – Здесь не так много мест надо освоить, – пожал я ей руку в ответ. – Тем более что пока в этом городе намерен пожить. – Работать будешь на Пикетта? – Да, он уверял, что лучше этого не может быть ничего на свете. – На это заявление она скептически хмыкнула. – Что-то закажешь? – Пиво. «Корз», – не стала она ломаться. – «Корз» и «Бадвайзер», – повернулся я к бармену. Тот кивнул, затем выставил перед нами две бутылки. – Пиво из запасов? – спросил я у собеседницы. – Кстати, так и не знаю имени. Вместо нашивки с именем у нее на груди была лишь полоска липучки «велкро». Думаю, что это здорово не по уставу, но пусть на сей счет болит голова у ее командиров. – Люси, – снова протянула она руку. – Люси Мерфи. А пиво из запасов, у Энджи двое парней с грузовиком весь Канзас обшаривают в поисках пойла. Но в Анклавах, говорят, уже начали делать его снова, так что от жажды не умрем. – Это хорошо. Кстати, у меня такой вопрос: есть база поиска по выжившим? – Тем, что в Анклаве, – есть. Хочешь кого-то найти? – Сестру, – чуть упростил я «для внешнего пользования» ситуацию. – Если у меня иммунитет, то мог быть и у нее, так? К тому же есть некие признаки того, что она выжила. – Это какие? – Пока была связь, мы разговаривали, – сочинял я на ходу. – У нее все было в порядке. Я ожидал вопроса «она тоже в Америке?», но такого не последовало. Похоже, информация о том, что я в эту страну приехал, до Люси не дошла. Может, и хорошо, что так. – Да? Тогда стоит поискать, – согласилась она. – Ты знаешь, где я работаю, можешь зайти в любой день. Можно и не зайти, а просто написать имя и фамилию на бумажке, но лучше бы мне при всем этом присутствовать. На случай, если все пойдет не так и придется быстро реагировать. Если, например, всплывет что-то такое, что с моим рассказом сильно расходится. Понятия не имею, что может всплыть, но если много врешь, что-то такое обязательно случается. Лучше бы не врать, да вот жизнь не дает. – Кстати, а почему сейчас в форме, а днем нет? – спросил я ее. – Днем я не должна была работать, зашла по другим делам, и тут Пикетт вместе с тобой. А так я сегодня в ночь дежурить заступаю. – А это? – Я показал пальцем на полоску велкро на груди. – На работе. Я еще не привыкла, я на службе всего неделю, – усмехнулась она. – А выглядишь как ветеран, – пошутил я, показав на ее прическу. – Это… так, просто глупость, – вроде как смутилась она. – Скоро отрастет. Нет, никогда не служила. Впрочем, если смотришь на людей в форме, то можешь быть уверенным, что девять из десяти никогда раньше не служили. – Почему? – А если подумать самому, а не спрашивать? – не слишком вежливо ответила она. – В армии была такая же смертность, как и у всех остальных. Ты где был, когда все это началось? Дома, насколько я поняла? – Дома. И почти никуда не выходил, только до соседей. – Тебя не пытались мобилизовать? – Обо мне никто не знал. А то бы попытались, наверное. – Ну, вот так новые военные и появились. В общем, форма есть, но знаний… знаний пока нет ни у кого, собрание дилетантов. Вок, например, преподавал в университете. Здесь в городе порядка пятидесяти военных, из них свежих примерно сорок. И это еще хорошо, такое соотношение потому, что здесь форпост, «индейская территория». – Ты местная? – Я? – Она кивнула. – Да, я местная, родилась и выросла. И сейчас живу в своем доме. И у меня в нем даже никто не умер. Родители развелись давно, про отца ничего не знаю, мать умерла пять лет назад. Муж был, развелась, он уехал, больше о нем не слышала. На фоне остальных вроде как даже и не пострадала. Энджи местная, у нее муж и ребенок были. У Эрла, – понизила она голос, скосив глаза на бармена, отошедшего в дальний конец стойки, – жена и двое детей. Иногда кажется, что на меня даже косо поглядывают. Когда люди хоронили своих, я просто сидела дома, и ничего со мной не было. Я ходила в магазин за едой, ходила по улицам – и выжила. А вокруг все умирали, умирали, умирали, – она покрутила бутылку пива, словно разглядывая этикетку. – Наверное, надо было уехать в другое место, но… не смогла. Я даже присоединилась к армии потому, наверное, что хотела изменить обличье, спрятаться за формой. – Не думаю, что спрятаться – лучший выход. Даже если прячешься внутри себя. И не думаю, что тебя кто-то здесь будет осуждать лишь за то, что у тебя не было никого, кого ты могла потерять. Просто так выпали кости, твоей вины или заслуги в этом нет. – Здесь за последние три месяца было уже три убийства, – помолчав, сказала она. – Все три произошли потому, что кто-то сказал лишнее. – Между тем в бары ходить с оружием не запрещается, – показал я на ее кобуру. – Думаю, что запретят: будем в машине оставлять, как делалось раньше. Правда, должна сказать, что ни одно из трех убийств не случилось в баре. – А где? – Возле него, – кривовато усмехнулась Люси. – Можно выйти, достать оружие из машины и подождать, как во всех случаях и было. В первом и последнем пистолету предпочли дробовик. Во втором случае стреляли из «Мини-четырнадцатого». – Кстати, кем ты работала до… этого всего? – Секретарем в офисе окружного поверенного, – после короткой заминки ответила она. – Заметно? – Не знаю, – пожал я плечами, – но почему-то спросил, верно? – Почему? – А я не знаю. Просто подумалось что-то такое. – Ладно, мне пора, – отставила она пустую бутылку. – Надо еще домой забежать. Увидимся. – Счастливо. Она сдернула со стула камуфляжный зимний бушлат и, надевая его, пошла на выход. На освободившийся стул села другая женщина, толстоватая, темноволосая, с широким бледным лицом, выглядящим еще бледнее из-за отсутствия косметики и на фоне ее темных волос. Рядом с нею встал рослый мужик в клетчатой рубашке, его предплечья, высовывавшиеся из закатанных рукавов, сплошь были покрыты татуировкой. Ну вот, кто-то уже личную жизнь наладил. Жизнь – она продолжается вообще-то. Допив пиво, поднялся в номер. Разделся до трусов, с радостью обнаружив, что в комнате тепло. Ванну бы сюда еще нормальную, но нет ванны, только душ. В который я и пошел, надолго. Горячая вода, льющаяся сверху на голову, – блаженство невероятное. А еще после Отстойника интерьер ванной дешевого американского мотеля кажется верхом роскоши. Хорошо-то как… Так, ладно, раз так хорошо, то можно попутно и о деле думать. У чужих, к числу которых я отношусь, есть свой анклав где-то в Канаде. Это раз. По-хорошему, мне бы туда и надо. Нам надо. Так, насчет «нам»: если Настя полетела самолетом, то куда она полетела? В Анклавы? Никаких ай-ди ее дубля я в доме не нашел, а это значит, что у нее полный комплект документов. Правда, английский у нее слабоват, это минус, могут быть проблемы. Могла попасться, если прилетела к местным? Могла. Но могла и не попасться. Но если попалась, то что дальше? Рассказы про «возможность заражения» и «носителей инфекции» пусть приберегут для слабоумных: до того, что все это лажа, я еще в кабинете индийского доктора додумался. На нем даже маски не было. Инфекция, мля, у них. Хотя зачастую такие дурацкие, но простые объяснения лучше всего действуют, люди просто не пытаются задумываться: сказали – и все. Но тогда чего? В чем проблема-то с чужими? Я вот никак не въеду. Люди как люди, чтобы анализами отличить от местных – им вон аж две недели надо. И чего тогда? Обед сегодня на шестерых чужих забирали из бара. Обед, насколько я понял, хороший, голодом их там не морят. Держат в госпитале. Держат для чего? Они здесь нужны зачем-то, или их куда-то дальше отправляют? Это вопрос. И кто мне на него ответит? Одинокая бывшая секретарша окружного прокурора?