Грейс ответила на этот незаданный вопрос: — Я высмеяла его. Сказала начистоту, что он выглядит просто смешно. Сказала, что в его возрасте глупо носить одежду для тинейджеров. Изабелла легко могла себе это представить. — И? — Он сказал, чтобы я не совала нос в чужие дела, — выговорила Грейс с негодованием. — Он сказал, что если мне это уже ни к чему, то это не значит, что и ему тоже. Я спросила: «Что именно ни к чему?» И он не ответил. — Тяжелый случай, — вздохнула Изабелла. — Бедная Мэгги, — продолжала Грейс. — Он ходит в эти клубы и никогда не берет ее с собой. Правда, она бы туда не пошла в любом случае. Она сидит дома и горюет, потому что не знает, чем все закончится, а я мало что могу сделать. Но я дала ему одну книгу. — И что это за книга? — Это потрепанная, старая книга. Я отыскала ее в книжном магазине в Вест-Порте. «Сто вещей, которые может сделать тинейджер». Он сказал, что это не смешно. Изабелла расхохоталась. Грейс — человек прямой. Наверное, оттого, что выросла в маленькой квартире неподалеку от Каугейта и дома ни у кого ни на что не хватало времени, кроме работы, и люди открыто высказывали все что думали. Какой разный у них с Грейс жизненный опыт! Изабелла ни в чем не нуждалась, у нее были все возможности получить хорошее образование, тогда как Грейс пришлось ходить в посредственную школу, где в классе было полно учеников. Порой Изабелле казалось, что именно образование породило все ее сомнения и неуверенность в себе, в то время как Грейс жила, опираясь на незыблемые ценности старого Эдинбурга, где не было места для сомнений. Это наводило Изабеллу на размышления о том, кто из них счастливее: тот, кто сомневается, или тот, кто уверен в том, во что верит, и ни разу не усомнился в объекте своей веры? В конце концов она пришла к выводу, что образование не имеет никакого отношения к счастью, которое налетает на вас как легкий ветерок и полностью зависит от вашего восприятия жизни. — Моя подруга Мэгги считает, — объявила Грейс, — что невозможно быть счастливой без мужчины. Именно поэтому она так беспокоится из-за Билла и его тинейджерского наряда. Если он уйдет к женщине помоложе, у нее не останется ничего, абсолютно ничего. — Вы должны ей сказать, что ей не нужен мужчина. Она сказала это, не подумав, как может воспринять ее слова Грейс, и ей вдруг пришло в голову, что Грейс может подумать, будто Изабелла считает ее убежденной старой девой, у которой нет ни малейшего шанса найти себе спутника жизни. — Я имела в виду, — начала Изабелла, — что никому не нужен… — Не стоит, — перебила ее Грейс. — Я поняла, что вы имели в виду. Изабелла бросила на нее быстрый взгляд и продолжила: — В любом случае, не мне рассуждать о мужчинах. Мне самой не слишком-то с ними везло. Но почему, подумала она. Почему ей не повезло? Не тот мужчина, неподходящие обстоятельства или всё вместе? Грейс лукаво взглянула на нее: — Что же с ним случилось, с этим вашим мужчиной? С Джоном — как-его-там? С этим ирландцем? Вы никогда мне толком не рассказывали. — Он изменял мне, — просто ответила Изабелла. — Все время, пока мы жили в Кембридже. А потом, когда мы поехали в Корнуэлл и я продолжала там свои занятия после университета, он вдруг объявил, что уезжает в Калифорнию с какой-то женщиной, — вернее, с какой-то девушкой. Вот и все. Он собрался всего за один день. — Вот так просто? — Да, так просто. Америка вскружила ему голову. Он сказал, что она его раскрепостила. Я слышала, что люди, обычно осмотрительные, там просто сходят с ума, чувствуя себя свободными от всего, что сдерживало их дома. Так случилось и с ним. Он стал больше пить, у него появилось больше девушек, и он абсолютно перестал контролировать себя. Грейс переварила сказанное, а потом спросила: — Наверное, он все еще там? Изабелла пожала плечами. — Полагаю, что да. Но он, наверное, уже с кем-то другим. Впрочем, не знаю. — Но вам бы хотелось узнать? Конечно хотелось бы. Потому что, вопреки всем доводам рассудка, вопреки своим убеждениям, она бы простила его, если бы он вернулся и попросил прощения — чего он, разумеется, никогда бы не сделал. И, таким образом, она никогда больше не поддастся этой слабости, никогда больше не зачарует ее Джон Лиамор, никогда больше она не подвергнется этой опасности. Она уже начала забывать о происшествии в Ашер-Холле, когда две недели спустя ее пригласили на открытие выставки в одной галерее. Поскольку Изабелла время от времени покупала картины, к ней в дом постоянно приходили приглашения из галерей. В большинстве случаев она избегала вернисажей из-за вечно царивших там столпотворения и шума. Однако когда она знала, что есть шанс увидеть что-то стоящее, она могла и пойти. Появлялась она всегда пораньше, чтобы увидеть картину, пока под ее ярлычком еще не появились красные точки конкурента. Она научилась этому после того, как однажды слишком поздно прибыла на выставку Кови и обнаружила, что те немногие полотна, которые были выставлены на продажу, уже куплены в течение первых пятнадцати минут. Она любила Кови, писавшего людей, которые были словно окутаны какой-то старомодной тишиной; тихие комнаты, в которых печальные школьницы занимались рисованием или вышивали; шотландские сельские дороги и тропинки, которые вели в никуда — лишь в еще более глубокую тишину; причудливые драпировки в студии художника. У Изабеллы были две небольшие работы Кови, написанные маслом, и она была бы счастлива купить еще одну, но опоздала — и навсегда усвоила урок. В тот вечер открывалась выставка Элизабет Блекэддер. Изабелла подумала, что было бы неплохо купить большую акварель, но хотела посмотреть и другие работы, прежде чем принять решение. Больше ей ничего не приглянулось, но когда она вернулась к выбранной работе, под ней уже появилась красная точка. Перед картиной с бокалом в руке стоял мужчина лет за тридцать, в костюме в белую полоску. Она посмотрела на картину, показавшуюся еще желаннее теперь, когда она была продана, потом перевела взгляд на мужчину, стараясь не выказать досаду. — Она чудесная, не правда ли? — обратился он к Изабелле. — Ее работы всегда напоминают мне о Китае. Эта мягкость тона. Эти цветы… — А также кошки, — довольно-таки раздраженно сказала Изабелла. — Она пишет кошек. — Да, — согласился молодой человек. — Кошек в саду. Очень уютно. Это вам не социальный реализм. — Но ведь кошки существуют на самом деле, — возразила Изабелла. — Наверное, для кошек ее картины — настоящий реализм. — Она снова взглянула на картину. — Вы только что ее купили? — спросила она. Молодой человек кивнул: — Для моей невесты. Подарок к помолвке. Он произнес эти слова с гордостью — по поводу помолвки, а не покупки, и Изабелла тотчас же смягчилась. — Ей понравится, — сказала она. — Я сама думала ее купить, но рада, что она досталась вам. Молодой человек огорчился. — Мне ужасно жаль, — ответил он. — Мне сказали, что она продается. Ничто не указывало… Изабелла перебила его: — Конечно не указывало. Кто первый пришел, тому и досталось. Вы одержали надо мной верх. На то и выставки, чтобы пускать в ход клыки и когти. — Есть и другие картины, — утешил он Изабеллу, показывая на стену у них за спиной. — Уверен, что вы найдете что-нибудь не хуже. Может быть, даже лучше. Изабелла улыбнулась: — Непременно. Да и в любом случае, у меня уже нет свободного места на стенах, так что пришлось бы что-нибудь снимать. По большому счету, мне не нужна еще одна картина. Он засмеялся. А потом, заметив, что бокал Изабеллы пуст, предложил чего-нибудь налить, и она согласилась. Вернувшись, он представился. Его звали Пол Хогг, и он жил в одном квартале от Грейт-Кинг-стрит. Он видел ее на какой-то выставке, он уверен, но ведь Эдинбург — это большая деревня, не так ли, и постоянно встречаешь людей, которых уже где-то видел прежде. Она так не думает? Изабелла кивнула. Разумеется, тут есть свои недостатки, не так ли? А вдруг кому-то захочется завести интрижку или заняться еще чем-нибудь неподобающим? Трудновато будет это сделать в Эдинбурге! Разве не пришлось бы ехать в Глазго, чтобы скрыться от любопытных глаз? Пол так не думал. Как выяснилось, он знал нескольких людей, ведущих двойную жизнь, и, по-видимому, у них это получалось вполне успешно. — Но откуда вы знаете об их другой жизни? — спросила Изабелла. — Они вам сами рассказали? Пол задумался, затем ответил: — Нет. Если бы они мне рассказали, это вряд ли было бы тайной. — Значит, вы сами узнали? Это доказывает, что я права. Ему пришлось с ней согласиться, и они рассмеялись. — Между прочим, я представить себе не могу, чем бы я занимался в своей другой, тайной жизни, если бы мне пришлось ее вести, — сказал он. — Что люди действительно осуждают в наши дни? Никто и внимания не обращает на адюльтер. А осужденные за убийство пишут книги. — Да, действительно пишут, — подтвердила Изабелла. — Но кому нужны эти книги? Говорят ли они нам что-нибудь на самом деле? Только совсем незрелых или очень глупых впечатляют порочные натуры. — Она с минуту помолчала. — Полагаю, должно быть что-то, чего люди стыдятся и что готовы делать втайне. — Мальчики, — предположил Пол. — Я знаю, кое-кому нравятся мальчики. Вообще-то ничего противозаконного. Семнадцати- и восемнадцатилетние. Но на самом деле еще мальчишки. Изабелла посмотрела на картину, на цветы и кошек. Да, далековато это от мира Элизабет Блекэддер. — Мальчики, — сказала она. — Полагаю, некоторые находят мальчиков… Как бы это лучше выразить? Интересными. И такое хочется скрывать. Правда, Катулл так не считал. Он писал о подобных вещах стихи. И его это, судя по всему, ничуть не смущало. Поэзия, посвященная мальчикам, — важная часть античной литературы, не так ли? — Тот человек, которого я знаю, ездит, как мне кажется, в Калтон-Хилл, — сказал Пол. — Он едет туда один в машине, а возвращается с мальчиком. Разумеется, тайно. Изабелла подняла бровь. — Вот как? Впрочем, люди способны на многое… В одной части Эдинбурга происходит то, о чем не ведает другая его часть. Несомненно, Эдинбург, если можно так выразиться, построен на лицемерии. Это был город Юма,[15] родина шотландского Просвещения, но что же случилось потом? В девятнадцатом веке пышным цветом расцвел кальвинизм, а источник просветительского света переместился куда-то еще — в Париж, Берлин или в Америку, в Гарвард и тому подобные места, где теперь все возможно. А Эдинбург стал символом респектабельности и традиций. Правда, респектабельность требует определенных усилий, и существуют бары и клубы, где люди могут себя вести так, как им хочется, но как они не осмеливаются вести себя на публике. История Джекила и Хайда родилась в Эдинбурге, конечно же, и имела там глубокий смысл. — Заметьте, — продолжал Пол, — я сам не веду двойную жизнь. Я ужасно консервативен. Вообще-то я занимаюсь ценными бумагами. Не очень-то захватывающая история. А моя невеста работает на Шарлотт-сквер. Так что на самом деле мы не… как бы это сказать? — Не богема? — со смехом подсказала Изабелла. — Верно, — согласился он. — Мы скорее… — Элизабет Блекэддер? Цветы и кошки? Разговор продолжался. Минут через пятнадцать Пол поставил свой бокал на подоконник. — Почему бы нам не пойти в бар «Винсент»? — предложил он. — В девять я должен встретиться с Минти, и мне нет смысла возвращаться к себе на квартиру. Мы могли бы чего-нибудь выпить и продолжить нашу беседу. То есть, конечно, если вы не против. Может быть, у вас другие планы?