– Другие не так в этом уверены, моя девочка. – Я уже даже и рот раскрыла, чтобы ответить, но она продолжала: – И это при условии, что он все еще жив. Что в целом неважно, так как мы все равно не можем дать им тебя захватить. Ты – наш самый ценный приз. Девочка, способная помочь президенту, когда корабли приземлятся… – Я… Она остановила меня жестом. – Я не намерена еще раз бодаться с тобой по этому поводу. Есть дела и поважнее. В лагере стало как-то очень тихо. Люди у нее за спиной замерли, глядя, как мы меряем друг друга взглядами. Никто не решался обойти нас или попросить дать дорогу. Даже мистрис Форт и Надари стояли и смирно ждали. Как и Теа, они отказывались со мной разговаривать с самого приезда – приспешницы мистрис Койл… никто из них в жизни бы не осмелился говорить с ней в таком тоне, как я. Все здесь считали меня опасной – ну, немного. Я сама удивилась, когда поняла, что мне это даже нравится. Я посмотрела ей в глаза – твердые, неподатливые. – Я вас не прощу, – сообщила тихо, словно никого рядом не было. – Ни за что. Ни сейчас, ни потом. – Твое прощение мне не нужно, – ответила она так же тихо. – Но в один прекрасный день даже ты поймешь. Ее взгляд заискрился, а на губах промелькнула улыбка. – Кстати, – произнесла она уже громче, – полагаю, пора тебе браться за работу. 22 1017 [Тодд] – Быстрее, еть, шевелиться можно? Четыре-пять спаклов, што были поближе ко мне, шарахнулись прочь. А ведь я даже не особенно громко рявкнул. – Шевелитесь, вашу еть! В ответ – ни мысли, ни Шума. Ничего. Видимо, лекарство у них в фураже, который я по-прежнему гребу каждый день лопатой. Почему? Почему им дают, а больше никому – нет? Из-за него они с виду што твое море: щелкают молча, гнут белые спины на холоде, дышат белыми ртами, белые руки хватают комьями грязь… Смотришь так на монастырский двор, на все эти белые одинаковые тела за работой – чем тебе не овечье стадо, а? А? Овцы, как есть овцы. Правда, ежели присмотреться, станет видно семьи – мужья, жены, отцы, сыновья. Те, што старше, подымают меньше и медленней. Молодые им помогают, стараются не дать нам заметить, што старики не могут как следует работать. Вон ребенок примотан к материнской груди какой-то старой тряпкой. Вон высокий спакл распоряжается другими, организует их – цепочкой работать, знамо, быстрее. Вон маленькая женщина обирает грязь вокруг воспаленной номерной заклепки у женщины побольше. Работают вместе, головы держат низко, на глаза стараются не попадаться – ни мне, ни Дэйви, ни тем паче охране по ту сторону колючей проволоки. Если как следует присмотреться – все это видно. Но проще не присматриваться. Лопаты им раздать, конечно же, нельзя. Ну как воспользуются ими против нас как оружием? Солдаты вон на стене так и дергаются всякий раз, стоит только спаклу руку поднять повыше. Все они здесь припали к земле, роют, камни ворочают, молчат, как тучи, мучаются и ничего, ничего с этим не делают. А у меня оружие есть. Мне-то вон ружье обратно выдали. Потому как куда я отсюда уйду? Теперь, когда она пропала. – Поторапливайся! – заорал я на какую-то спачку, Шум так весь и закраснел. Дэйви уставился на меня с изумленной ухмылкой на роже. Я отвернулся и зашагал через поле к другой группе. Уже почти дошел, когда услышал за спиной щелчок погромче. Озирался, пока не нашел источник – как всегда, один и тот же. 1017 опять глазел на меня взором, ни разу не теплым и не всепрощающим. Потом медленно опустил глаза – уставился мне на руки. Только тогда до меня дошло, с какой силой я вцепился в ружье, – даже не помнил, когда я его с плеча успел снять. Даже со всей этой спачьей рабочей силой до окончания строительства еще добрых месяца два пройдет – чем бы там это здание в итоге ни было; к этому времени зима уже будет в разгаре, а у спаклов – никакого укрытия… типа, они его сейчас как раз и строят. Спаклы, конечно, на улице привыкли находиться больше, чем люди, но зимних морозов без крыши над головой даже они не выдержат, а перемещать их никуда не собираются, насколько я слышал. Тем не менее все внутренние стены у нас за неделю уже своротили – на два дня вперед запланированного, – и никто из спаклов даже не сдох, хотя несколько поломали руки. Этих солдаты увели. Больше мы их не видели. К концу второй недели после того, как взорвали башню, мы уже почти выкопали все котлованы и собирались заливать фундаменты. Надзирать за этим полагалось нам с Дэйви, хотя спаклы вроде бы сами знали, как все делается. – Па говорит, это они отстраивали город после Спачьей войны, – поделился Дэйви. – Хотя поглядишь на это стадо, и ведь не скажешь. Он сплюнул шелуху с семечек, которые лузгал. Еды в последнее время стало маловато – это Ответ добавил к непрестанным бомбежкам еще и мародерские рейды, – но Дэйви всегда умудрялся што-то перехватить. Мы сидели на куче щебня, глядя на большое сплошное поле, все перекопанное квадратными ямами и траншеями. Свободное место занимали кучи камней – непонятно, где сами спаклы-то помещаются. Где-то они, однако же, помещались – жались по краям участка, сбившись потеснее вместе, для тепла. Молчали. Дэйви выплюнул еще шелушинку. – Ты вообще разговаривать еще не разучился? – Я разговариваю. – Не-а, ты орешь благим матом на рабочую силу и огрызаешься на меня. Это никак не разговор. – Еще шелушинка полетела высоко и далеко, прямо ближайшему спаклу в голову. Тот просто смахнул ее и продолжил копать последнюю на участке траншею. – Она тебя просто бросила, – сказал Дэйви. – Смирись. Шум встал красной стеной. – Заткнись! – Я не в плохом смысле говорю. Я вытаращил на него глаза. – Чего?! – А чего? Я сказал: она ушла. Не умерла же или еще куда-как. – Шелушинка. – Насколько я помню, эта девица сама способна за себя постоять. В Шуме у него проглянуло воспоминание: как Виола шарахнула его током на речной дороге. Я чуть не улыбнулся, но все-таки не улыбнулся, потому што она тоже была там, в Шуме, – стояла над лежащим Дэйви. Прямо передо мной, здесь – и совсем не здесь. (куда она ушла?) (куда она, еть, пошла одна, без меня?) После того как взорвали башню, мэр Леджер сказал мне, што армия прошла спешным маршем от города прямиком к океану, так как вроде бы получила наводку, што именно там Ответ и прячется… (это я? это из-за меня? это у меня он об этом услышал? от одной этой мысли я чуть заживо не сгорел…) Но когда мистер Моллот и его люди туда добрались, они там ничего не обнаружили – только давно заброшенные здания да полузатопленные корабли. Потому как информашия оказалась ложной. И с этого я чуть тоже не сгорел. (так она мне наврала?) (она… – специально?) – Исусе, ссанина! – Дэйви снова сплюнул. – Как будто у остальных из нас есть подружка. Они, между прочим, все сейчас сидят по тюрьмам, или бомбы ставят каждую неделю, или расхаживают по городу такими толпами, что с ними и не поговоришь-то толком. – Она мне не подружка, – огрызнулся я. – Какая разница, – отмахнулся он. – Я про то, что ты сейчас такой же одинокий, как и все мы. Ну и ничего – смирись. В Шуме у него вдруг взмыло сильное, безобразное чувство. Он понял, што я вижу, и стер его, быстро, одним махом.