Парижская мода, 1867 Мода день ото дня становилась сложнее: драпировки, оборки, рюши, витая тесьма, воланы, банты, ленты, но ничего сверх меры. Поразительно, но те же тенденции прослеживались и в оформлении интерьеров той эпохи! Сколько сходства можно найти между этой модой и такими деталями внутреннего оформления апартаментов, как тяжелые драпировки портьер, двери, оклеенные теми же обоями, что и стены, накидки на кресла из плюша, украшенные бахромой и помпонами. Две модели с турнюрами, 1874 Это еще не все: в те годы мода несколько сместила естественные очертания женского тела, парикмахерское искусство также вернулось к искусственным прическам – накладным волосам и парикам. В одном только 1875 году таможня Марсельского порта зарегистрировала поступление пятидесяти тысяч килограммов волос, привезенных из Италии, Испании и Азии, где наголо остригали шахтеров Китая. Через совсем короткое время мода пошла в очень необычном направлении: внезапно исчезли турнюры, а юбки стали такими узкими, что женщины едва могли в них ходить. Но уже в 1880 году мода робко попыталась вернуть кринолин: кринолетт, вид миниатюрного кринолина, держался на проволочном каркасе, – изобретение его приписывают Ворту. Журнал «Панч», известный своими язвительными комментариями, в 1881 году откликнулся на появление новинки в «Песне о кринолетте»: Кому мы обязаны, спрошу я вас, Этим мрачным возрождением Уродства ушедшей моды? Эхо отвечает: Ворту! Кринолетт тоже исчез, но мода шла своим курсом, от одного каприза к другому. Словно решив отомстить за все нападки, которым подверглась, она вернула турнюр, но в исполнении еще более широком, более объемном, чем прежде, еще обильнее украшенном лентами и тесьмой; он получил довольно дерзкое название – «парижский зад». Мода на турнюры, узкую, затянутую в корсет талию, на высоко поднятую грудь в то время казалась высочайшим проявлением женственности, которой уже тогда начал наносить ощутимые удары стремительно развивающийся процесс эмансипации. Повальное увлечение дам спортом и изобретение велосипеда вскоре заставили их навсегда распрощаться с турнюрами. Примерно в это же время Ворт, уже в почтенном возрасте, переложил все обязанности управления Домом моды на своих сыновей. Суеверный с самой юности, он сделал это задолго до глубокой старости. Твердо верил во влияние Луны на свою жизнь, полагая, что определенные ее фазы и местоположение предвещают ему успехи либо осложнения в делах. Чем далее, тем больше каждый год страшился он наступления 10 марта – и умер 10 марта 1895 года. Кто одевался у Ворта Императрица 1860 год принес Ворту признание – его клиенткой стала сама императрица. Впервые перед кутюрье открылись двери дворца Тюильри. Вслед за сопровождающим он поднялся по лестнице в апартаменты императрицы, прошел через зеленую гостиную, розовую, где посетители дожидались своей очереди, и вступил в голубую, обставленную позолоченной мебелью, декорированную скульптурами, вазами севрского фарфора и хрустальными безделушками. Лакеи под важными минами скрывали улыбки: месье Ворт явился на прием в черной бархатной куртке и темно-серых панталонах – в таком костюме в то время ходили директора предприятий. На месье Ворте не было шелковой одежды, а именно такая по придворному этикету приличествовала для утренних визитов. Распахнулась последняя дверь, и императрица с приветливой грацией встретила Ворта в своем будуаре. Сама хозяйка называла этот будуар студией, поскольку значительную его часть занимала библиотека, о которой злые языки говорили, что в ней нет ни одной серьезной книги. Ворт знал, как увлечь императрицу Евгению модой. Ведь именно она когда-то сделала популярными испанские кружевные мантильи, а возможно, и макияж. Поклонница прогресса в моде, политике, она, увы, придерживалась совершенно противоположных взглядов. Ворт понял это в тот день, когда решил просить ее о помощи лионским ткачам. Вскоре после выполнения первого заказа Ворт представил Ее Величеству новый туалет из шелковой парчи с цветочным рисунком, скопированный с китайской ткани и вытканный лионскими мастерами с большим искусством. Вдруг императрица отвергла это платье. Ворт настаивал: «Ваше Величество, не хотите ли приобрести вот это платье ради благополучия лионских шелкопрядильщиков?» «Зачем? – спросила она насмешливым тоном. – Разве они нам желают того же?» В этот момент вошел император, и Ворт повторил свою просьбу со всем красноречием, на какое был способен, убеждая в важности лионской шелковой промышленности для экономики страны. Разве это не убедительный аргумент для монарха? Наполеон III был убежден, Евгении пришлось покориться. Без сомнения, наряды, развлечения, светские обязанности составляли основу ее интересов, все это сопровождало ее с самых ранних дней молодости. Барон Хубнер, занимавший пост посла Австрии до Меттерниха и знавший императрицу еще с тех времен, когда она была донной Евгенией де Монтихо, писал в своих воспоминаниях: «Она страстно любила все новое, неожиданное, загадочное; все время жаждала быть захваченной внутренними или внешними водоворотами событий и чувств». Максим дю Камп[125] добавлял: «Вокруг нее всегда вилось облачко из кольдкрема[126] и пачули[127]… Волосы окрашены, лицо подрумянено, глаза обведены черным, губы тронуты помадой. Чтобы пребывать в своей стихии, ей не хватало музыки олимпийских трибун… Она мечтала исполнять первые партии, а ей пришлось довольствоваться ролью статистки, наряженной в платье императрицы, которое она не умела носить…» Страх совершить неверный шаг, оказаться не на высоте своего положения, видимо, и придавал императрице Евгении натянутый и жеманный вид, за что ее критиковали современники. С самого начала своего замужества она брала уроки у известной актрисы Рашель[128], которая учила императрицу умению величественно носить парадные туалеты, торжественным манерам, подобающим на приемах и аудиенциях, искусству с достоинством садиться в карету. Французы дали Евгении прозвище Первая Оборка. Мода поистине стала для нее всепоглощающим занятием, постоянным предметом забот. В королевском дворце Тюильри установили множество манекенов в натуральный человеческий рост, а на них надели ее платья, чтобы не измять ни одну складочку. Императрица вела бесконечные консультации с кутюрье, портнихами, ювелирами. Ее настольной книгой, ее библией был «Перечень туалетов королевы», принадлежавший когда-то Марии Антуанетте. Императрица Евгения. Фото Диздери из коллекции Роми В течение нескольких лет императорский двор сходил с ума по кринолинам. Но вдруг император заявил, что устал от них и видел только один способ положить конец этой моде – официально ее высмеять. Он поручил двум модным писателям Дюмануа и Баррьеру написать комедию с сатирой на увлечение кринолинами. Спустя несколько недель, в 1856 году, заказанный водевиль «Кричащие туалеты» был представлен на суд зрителей. В театре – императрица, двор, весь Париж. В этой довольно глупой пьесе героиня выклянчивала у мужа непомерно большую сумму денег, чтобы купить четыре метра ткани, необходимой для кринолина. Дама, чрезвычайно декольтированная, выходила на сцену в гигантском кринолине, огромном, замысловатом металлическом сооружении. Публика разразилась криками, а муж на сцене в ужасе бормотал: «Вот, посмотрите… моя жена заточила себя в крепость…» Хор пел: «На юбку ушло столько ткани, что ничего не осталось на корсаж…» В финальном куплете объявлялся крестовый поход против кринолина. Но все было напрасно. Кринолин не погиб, как раз напротив. На следующий день императрица, повинуясь, как всегда, первым эмоциям, послала свою камеристку к актрисе, чтобы снять мерку с ее «кричащего туалета». Спустя три дня она появилась в огромном кринолине и предложила скопировать его другим придворным дамам. Ворт в своих автобиографических записках оставил нам совсем другой портрет императрицы, что очень легко объяснить: «Первые из моих творений, предложенных императрице, – платье для прогулок из серой тафты, украшенное черными бархатными лентами, и ансамбль из жакета и юбки. В то время это было новшеством, но впоследствии стало вполне обыденной вещью. Императрица пришла в восторг от предложенных мною моделей. Однако она сказала: “Месье Ворт, вряд ли я буду в восторге, что мне придется показаться на публике в таком слишком новом костюме. Придется подождать, пока кто-нибудь другой наденет это. В моем положении я должна не делать моду, а соглашаться следовать ей”. В конце концов этот туалет приобрела графиня де Пурталес[129]. Не прошло и шести месяцев, как я закончил для императрицы похожий костюм, который она надевала на скачки в Венсенне». Без сомнения, немалая заслуга в том, что походка императрицы стала более элегантной и аристократичной, принадлежит гению Ворта. В это заставляют поверить фотографии и описания ее туалетов. Репортер газеты «Парижская жизнь» в заметке, написанной в 1863 году, оставил свои впечатления от платья Ворта, в котором императрица появилась на приеме во дворце Фонтенбло: «Это по-королевски прекрасное платье, туалет, идеально подходящий для правительницы, – строгий и веселый одновременно, он производил впечатление величия и идилличности. Юбка из фиолетовой тафты, скроенная по косой, расходилась спереди, словно веер, открывая взорам нижнюю юбку в фиолетово-белую полоску и украшенную воланами». Торжественное открытие Международной выставки в 1867 году, последний всплеск Второй империи, стало для Ворта мировым признанием его многолетних усилий и забот по сохранению лионского шелкоткачества. Для императрицы он придумал сногсшибательный туалет: лионские мастера специально для этого платья выткали фай[130] – лимонно-желтого цвета с цветочным рисунком в стиле XVIII века. Отделку платья довершали настоящие алансонские кружева и бархатные ленты цвета голубой лаванды. Впервые Ворт отказался от использования кринолина. И это роскошное платье, созданное ценой кропотливого труда стольких людей, императрица не надела ни разу. За несколько часов до открытия выставки пришло сообщение об аресте и смертном приговоре императору Мексики Максимилиану I[131]. Трагическое событие! Еще более трагическое для императрицы, т. к. по ее совету была организована эта злосчастная французская экспедиция в Мексику. Известно только, что императрица имела на Наполеона III сильное влияние, оказавшееся губительным для государственной политики. Но никакие ошибки, которым она была причиной, не могли остановить ее страстного увлечения модой. Рассказывают, что в 1869 году, во время торжеств по случаю открытия Суэцкого канала, она сменила никак не меньше двухсот пятидесяти платьев. Ворт даже после крушения Второй империи остался верным поставщиком бывшей императрицы Евгении. В память об одном цветке фиалки, который императрица когда-то дала ему в знак благодарности, он каждый год, до самой своей смерти, посылал ей огромный букет пармских фиалок. Шли годы. Бывшая императрица жила в Кап-Марти, и однажды он нанес ей визит. Евгения пребывала в глубокой меланхолии, ее память, казалось, совсем угасла. Старый кутюрье рассказывал ей о Париже, о последних парижских модах, о последних моделях, созданных его домом. Наконец, Евгения сбросила с себя вялость, стала слушать с интересом, глаза загорелись, и по ее поблекшему лицу пробежал быстрый отблеск юности. Англичане и австрийцы Перенесемся теперь в 1867 год: мы на балу во дворце Тюильри. Нам навстречу попались принцесса де Меттерних и ее кутюрье Чарльз-Фредерик Ворт. Восхищенным голосом он воскликнул: «Подумать только, тот, кто вас придумал, – это я!» «Возможно, это правда», – согласилась она в своих «Воспоминаниях». Какая вольность и какая скромность! Ворт придумал великую элегантную модницу, и она, эта великая элегантная женщина, признала заслуги великого кутюрье! «Воспоминания» ее естественны и остроумны. Колкими штрихами она набрасывает портреты всех, кого встречала на жизненном пути: влиятельных государственных деятелей, известных художников и артистов, простых соперников в поединках за кокетливую благосклонность какой-нибудь дамы. Полина фон Меттерних – австриячка до кончиков ногтей, обожающая поэзию и музыку, влюбленная в Гейне, Вагнера и Листа, страстно любившая атмосферу кафе-шантанов, где можно послушать популярные песенки. Потчевала императора игривыми куплетами, выступая с последними «хитами», которые пользовались успехом при дворе австрийской королевы Терезии (вроде какой-нибудь «Бородатой женщины»), на импровизированных вечерах в покоях императрицы. Однако, несмотря на близость к семье императора и веселье, которое она привносила в придворное общество, вокруг нее все равно ощущалась атмосфера некоторого недоверия. А что тут удивительного? Разве она не австриячка? Достаточно ей было появиться однажды в театре, в ложе Терезии, тут же пошла молва, что Полина фон Меттерних – тайный агент Бисмарка. «Я была худа, как спичка», – писала она. В самом деле, тонкий силуэт определил ее постоянное стремление к элегантности. С фотографий на нас смотрят умные темные глаза, однако рот слишком велик, а подбородок мал. «Я не уродина, я хуже», – любила она повторять. Злой на язык Максим дю Камп, не щадивший никого, иронизировал над «ее непривлекательной внешностью, к которой ревнуют все красавицы». Принцесса Полина фон Меттерних. Фото Надара Продолжая листать ее «Воспоминания», на одной из страниц находим следующий эпизод: принцесса, удобно расположившись, сидит в креслах в своем будуаре; горничная с каким-то альбомом в руках объявляет ей о приходе неизвестной женщины, желающей показать принцессе несколько эскизов модных платьев. Эскизы в альбоме принадлежали руке ее мужа – англичанина Чарльза-Фредерика Ворта. «Как англичанин смеет утверждать, что одевает парижанок?!» И негодующая Полина вознамерилась оттолкнуть альбом. Но тут ее взгляд, цепкий во всем, что касалось моды, наткнулся на один из рисунков, и она была покорена. Мадам Ворт, которая робела и заливалась краской, пригласили войти. «Она мне сообщила, – пишет далее принцесса, – что ее муж, когда-то служащий в Gagelin, а сейчас великий творец своего времени, обосновался на улице де ля Пэ. Она просила меня заказать у него платье и самой установить за него цену». Полина заказала два платья, повседневное и вечернее, но сказала, что цена за оба наряда не должна превышать шестисот франков. И прибавила, к огромной радости мадам Ворт, что вечернее платье хотела бы иметь к ближайшему балу в императорском дворце Тюильри! Через неделю принцессе доставили оба шедевра. «Они были восхитительны до последнего стежка, и я рассыпалась в комплиментах автору, которого не знала лично, поскольку снимать с меня мерку приходили его закройщики». Вечернее платье было «из белого тюля с серебряной вышивкой, украшено розовыми маргаритками, вставленными в “гнездышки” из сплетенной травы. Широкий пояс из белого бархата обвивал мою талию. Я была вся усыпана бриллиантами… а к Ворту пришел его первый успех». Императрица с первого взгляда на это платье распознала руку настоящего мастера. «Кто сделал этот восхитительный туалет?» – спросила она. «Новая звезда на небосводе моды», – так ответила принцесса. «Это, должно быть, спутник, – сказала императрица. – Передайте кутюрье, что я жду его завтра у себя в два часа дня». «Ворт пошел в гору, а я пропала, – писала далее Полина, – с того дня уже никакое платье не стоило у него триста франков. Ворт стал чудовищно дорогим». В то время началось сотрудничество Ворта с принцессой: они, вместе придумывая новинки, прятались от всех, как некогда Мария Антуанетта с Розой Бертэн. При дворе Полину прозвали Мадам Шифон – все, что бы она ни надела, тут же объявлялось «модой дня». Едва ли можно сейчас представить, какую роль сыграл Ворт в жизни принцессы. В самом деле, каждый туалет, подписанный Вортом, заботливо пришивавшим к платью ленточки с вытканным собственным именем, открывал потаенную гармонию аксессуаров, а это для нее означало гораздо больше, чем обычная перемена украшений. Она отождествляла себя со своим платьем, а кутюрье был для нее волшебником, который мог дать ей новое лицо. В мемуарах Полины Ворт предстает перед нами художником, бросающим последний штрих на почти законченное полотно. Он устраивал настоящие генеральные репетиции перед премьерой, незадолго до назначенного дня праздника заставлял дам, облаченных в новые платья, еще раз проходить перед ним и вносил последние поправки в их туалеты. Именно по этой причине однажды вечером перед большим балом в Тюильри Полина фон Меттерних и несколько других дам приехали к Ворту, но, увы, он сказался больным. Что случилось?! Решительная Полина кинулась в комнату кутюрье и застала его распростертым в шезлонге с компрессом на лбу. Уступив мольбам принцессы, Ворт согласился принять дам, но, увидев их, застонал: «Ужасно! Смешно… Чудовищно!» «Тогда мне пришла в голову мысль, старая как мир, – пишет принцесса далее в своих “Воспоминаниях”, – я воскликнула: “Месье Ворт, сейчас вы расписались в утрате своего таланта!” Услышав это, Ворт вскочил на ноги и сорвал с себя компресс, откуда-то убрал ленту… куда-то прикрепил бант… и через час дал дамам свое разрешение на “выход в свет”». Наверняка Полина испытывала большую досаду, встречая в гостиной Ворта на улице де ля Пэ мадам Кастильоне[132] – женщину, которую ненавидела больше всего на свете. Разве не поэтому принцесса фон Меттерних отказалась пригласить на прием в австрийское посольство эту фаворитку императора? Впервые она увидела эту «дивную графиню» на балу в Тюильри. «Я словно оцепенела, околдованная волшебством ее красоты, – писала Полина, – у этой женщины была талия нимфы, шея, плечи, руки, пальцы до того восхитительны, что казались выточенными из розового мрамора. Правильные черты лица, зеленые бархатные глаза и жемчужно-белые зубы наводили на мысль, что перед нами Венера, сошедшая с Олимпа». Но Кастильоне, добавляла принцесса, недоставало природного шарма и естественности: каждый ее жест был настолько заученно-жеманным, что в конце концов, вдоволь налюбовавшись ее красотой, все отходили от нее, глубоко сожалея о таком выборе природы. Графиня Вирджиния ди Кастильоне, 1858. Фотография Майера Как-то Ворт создал для Кастильоне самый соблазнительный туалет для бала-маскарада – костюм Саламбо, очень точно описанный Флобером в романе «Саламбо»: черная туника украшена красными цветами, широкий темно-пурпурный плащ «при каждом ее шаге вздымался бегущей за ней волной…». Однако в романе Флобера описанию этого наряда отведено гораздо меньше места, чем в пересудах светского общества. Какой шик, роскошь, богатство демонстрировали клиентки Ворта, особенно приглашенные к компьенскому[133] двору! Какое приключение: железнодорожные вагоны слишком узки для дамских кринолинов; еще хуже багажные фургоны, доверху забитые огромными дорожными сундуками с нарядами. Принцесса фон Меттерних писала, что однажды только для нее одной собрали восемнадцать дорожных сундуков; между тем она знала дам, у которых их было двадцать четыре. Да, принцесса во всем зависела от Ворта. Это было настоящее рабство, о котором знал весь двор. Однажды она намного опоздала к обеду в Тюильри. Невозмутимо пройдя через обеденный зал, уселась на свое место и сказала в свое оправдание: «В этом виноват Ворт, он только что закончил мое платье». Императорская чета рассмеялась. Полина была союзницей Ворта в его кампании против кринолина в пользу турнюра. Она первая надела такое платье, появившись в нем на скачках. И почему вдруг дамы закрылись зонтиками? Через несколько лет после окончания Франко-прусской войны Ворт спросил принцессу, собирается ли она на следующий день на скачки, где разыгрывается главный приз. «Нет, – ответила она, – мне нечего надеть. Не могу же я появиться в яркий весенний день в черном платье!» Тогда кутюрье ей ответил: «У меня есть то, что вам нужно, – красный зонтик. Он будет великолепно контрастировать с черным платьем». Это была сенсация! Принцесса появилась в Лонгшане в роскошном черном туалете и с зонтиком цвета алого пиона. Уже через день на улицах заметили несколько красных зонтиков. Но на следующих скачках количество их настолько возросло, что над трибунами словно повисли цветные облачка, прикрывая головки модниц.