Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 10 из 50 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Королевы и принцессы Среди высокородных клиенток Ворта русские великие княгини, безусловно, самые требовательные. Этикет царского двора требовал, чтобы каждый туалет предварительно одобрил главный церемониймейстер. Даже подкладка платьев, надевавшихся дамами на большие приемы, должна быть из отличнейшей ткани; функцию пуговиц в таких нарядах исполняли бриллианты или жемчужины. Длина шлейфа строго регламентирована. Самый дорогой туалет из когда-либо созданных Вортом был заказан русским послом в Берлине для своей жены. Этот вельможа, ставивший превыше всего роскошь и пышность, пожелал, чтобы туалет его супруги был отделан богатой вышивкой и украшен драгоценными камнями. В конце концов созданное Вортом платье со шлейфом оказалось таким тяжелым, что жена посла дошла в нем только до входа в вестибюль, где остановилась как вкопанная, будто приклеившись к месту. Ничего не оставалось, как отвести несчастную в ее покои. Великая княгиня Мария Николаевна, сестра российского императора Александра II, очень часто приезжала к Ворту на улицу де ля Пэ, всегда ее сопровождали шесть фрейлин. Вокруг нее неизменно застывала ледяная атмосфера русского придворного этикета. Ворт предлагал, подробно объясняя особенности кроя и фасона каждого туалета, а великая княгиня царственным кивком головы отдавала приказы, например: «Я хотела бы это в белом цвете». Другие дамы заказывали, но уже не столь величественно, такие же фасоны платьев, но из других тканей не повторяющихся цветов. Во время подготовки к ежегодным празднествам во дворце принцессы де Саган[134] Ворт и его сыновья давали полную свободу своей фантазии. В 1885 году в газете читали об одном приглашении: «Второго июня состоится бал-маскарад. Костюмы просим выбирать на тему Бюффона[135]». Тут же освежили в памяти все басни Лафонтена. Принцесса де Саган появилась на балу в знаменитом костюме павлина – бессмертном шедевре Ворта. За ужином леопард флиртовал с ласточкой, цапля сидела рядом с львицей, тигр беседовал с муравьем. Председательствовал барон Сэльер в костюме самого Бюффона. Особенное внимание Ворт уделял принцессе Матильде. Рассказывали, что, общаясь с ней, он оставлял свой обычный надменный тон. По фотографиям принцессы, сделанным в дни ее молодости, уже можно предположить ее будущую полноту, а пока юная свежесть круглого лица и живой взгляд покоряли каждого. Жан Филипп Ворт (сын) восхищался роскошной декольтированной грудью, которую принцесса любила выставлять напоказ. А Сент-Бёвписал: «Такой белоснежный бюст достоин мрамора». Без сомнения, ее неудачный брак с кузеном, Луи Наполеоном, и гордость за свой род подпитывали в ней некоторое презрение, с каким она относилась к Евгении, обвиняя ее, иногда прилюдно, в мезальянсе, на что французскому императору пришлось согласиться. Она даже оказывала покровительство Кастильоне, лишь бы позлить императрицу. Почитание Наполеона I, великого дяди, принимало у нее форму истинного обожествления. Присутствуя на спектакле «Мадам Сан-Жен»[136], во время сцены перебранки между сестрами Наполеона она покинула свою ложу, гневно и во всеуслышание заявив: «Не могу слышать подобные высказывания о своей семье!» Эскиз платья Ворта «павлин» для бала-маскарада по заказу принцессы Матильды де Саган Вероломство Марии-Луизы, ее отказ последовать за мужем Наполеоном в изгнание, стало для принцессы Матильды оправданием ненависти ко всем австриячкам. Хватило этой неприязни и на долю Полины фон Меттерних: Матильда изводила ее насмешками, называя «маленькой обезьяной, напялившей на себя тридцать шесть оборок и скачущей вокруг своих сорока сундуков». Нескончаемая перестрелка на поле битвы вечного женского соперничества! Полина тоже нисколько не щадила Матильду, которая часто собирала в своем салоне таких же корифеев, как она сама. Принцесса Матильда, способная художница-акварелистка, выбирала себе для туалетов ткани любимых цветов, а Полина фон Меттерних язвительно замечала: «Ей достаточно своих акварельных красок, чтобы одеться». Была ли Матильда менее кокетлива, чем другие дамы? «Мода меня не касается. Она – рабство для тех, кто лишен индивидуальности!» – заявляла она… и заказывала Ворту огромное количество платьев. Он один умел воплотить ее желание одеваться элегантно с кажущейся простотой. И только в старости принцесса Матильда, живущая только своим прошлым, перестала следить за переменами в моде. Но нашелся писатель, увидевший нечто поэтическое в ее верности славе давно прошедших времен. Пруст[137] встретил ее однажды в Булонском лесу: на старой даме был «туалет настолько в духе Второй империи, что, хотя принцесса надела его, безусловно, только из большой привязанности к той, очень любимой ею моде, все равно казалось, что она старается как можно точнее сохранить исторические краски и не обмануть надежды тех, кто ждет от нее воскрешения той, другой эпохи». Разумеется, в анналах Дома моды «Ворт» сохранились забавные истории, связанные и с английским королевским двором. Этот двор официально оставался верен своей национальной продукции. Тем не менее королева Виктория носила платья, сшитые Вортом, – правда, для этого приходилось прибегать к некоторому обману: Ворт в своем ателье по имеющимся у него меркам шил платья для королевы, потом передавал их поставщикам королевского английского двора, а те от своего имени одевали королеву. Виктория после смерти мужа, принца Альберта, намеренно демонстрировала в нарядах умеренность и простоту. Однако поставщики говорили, что она очень требовательна и никогда не надевала одно и то же платье дважды, просто незначительные различия в моделях ее гардероба создавали иллюзию, будто она всегда носит один и тот же туалет. Похожей мистификацией пользовалась и старая королева Августа[138], супруга Вильгельма I. Ворт передавал созданные им туалеты берлинским портным, которые тотчас переправляли их своей королеве. Прусская королева, более высокомерная, чем Виктория, отдавала предпочтение роскошным туалетам с богатой отделкой. Елизавета Австрийская никогда не приезжала в Париж. Два-три раза в год заказывала Ворту платья согласно собственному, очень субъективному представлению об элегантности в одежде из тканей романтических оттенков – белого, жемчужно-серого, бледно-сиреневого. Комический эпизод, как иллюстрация к моде на кринолин: императрица Евгения, желая сделать подарок королеве Мадагаскара, заказала у Ворта два роскошных туалета с кринолинами, их поддерживали каркасы из скрепленных проволочных обручей. Получив подарок, королева пришла в неописуемый восторг и вызвала к себе французского посла. Каково же было его изумление, когда он обнаружил мадагаскарскую королеву стоящей под деревом, босой, в бархатном платье – повисшие юбки волочились по земле, зато на голове балдахином громоздился кринолин красного цвета. Свет… Благородное происхождение и богатство канули в Лету вместе со Второй империей. Отныне были в чести буржуазия и писатели, художники, если их доходы складывались в кругленькую сумму, а, главное, жены одевались у Ворта. Быть зачисленными великим кутюрье в круг своих клиентов для новой знати приравнивалось к делу государственной важности. Жена популярного в то время французского писателя Октава Фейе[139] в своих воспоминаниях говорит об этом как о важном историческом событии. В 1860 году ее пригласили на прием в королевский дворец, и она к этому случаю заказала платье у одного известного портного в Фобур Сент-Жермен. Свой заказ она получила буквально накануне приема, и каково же было разочарование: «Простое прямое платье, какое носят старые дамы; украшением были только ленты, пришитые пучками». Что делать? На следующее утро, едва первые лучи солнца пробились сквозь утренний туман, фиакр уж вез мадам Фейе на улицу де ля Пэ. Она поднялась на второй этаж и позвонила. Дверь открыла заспанная нянюшка с ребенком на руках. «Месье Ворт?» – «Он спит». Визитная карточка произвела должное впечатление на человека, следившего за современной литературной жизнью, и месье Ворт в домашнем платье провел мадам Фейе прямо к своей жене, еще лежавшей в постели, т. к. она, по его словам, ему ассистирует. «Мадам Ворт, очень хорошенькая, утопая в кружевах и бантах, лежала в кровати с откинутым пологом, – писала мадам Фейе, – с нее можно было писать картину “Пробуждение королевы”». Мадам Фейе умоляла Ворта сделать ей платье к вечеру того же дня. Мэтр, прислонившись к одной из колонн, стоящих вокруг кровати, прикрыв глаза, искал зрительный образ и в ожидании вдохновения шептал: «Платье из фиолетового шелка с оборками из тюля того же цвета… из-под них выглядывает букетик маргариток… Все покрыто вуалью из белого тюля… Пояс с развевающимися концами, они как поводья Венериной колесницы…» Мадам Фейе весь день провела в доме Ворта. Своей кормилице в Сент-Ло она написала: «Представь, я на ногах с 4 часов утра, чтобы успеть сделать платье. Пишу тебе из гостиной кутюрье – этот человек одевает женщин, интересующихся модой. Какое платье! Какой букет! К тому же у платья есть еще шлейф, я видела, как он вьется позади меня и ласково шуршит. Господи, сделай так, чтобы я не наступила на этот шлейф, когда буду кланяться императору! Месье Ворт меня успокоил и сказал, что я буду чувствовать себя прекрасно. Он был очень мил и сказал, что во мне есть шик, возможно, ты никогда не слышала этого слова. Оно означает индивидуальную элегантность – элегантность, у которой есть лицо…» Стемнело, в комнате мадам Ворт зажгли люстры. «Прекрасные швеи занимались моим туалетом. Появился месье Ворт и, поправив своей рукой бант, которому недоставало элегантности, объявил, что доволен». В тот вечер во дворце Тюильри обворожительное платье поразило даже императрицу. …и полусвет Автор диссертации об экономической базе швейной индустрии, написанной еще в позапрошлом веке, разделил клиенток кутюрье на две категории: дамы света – им кутюрье предоставляют кредиты, и дамы полусвета – у них, если кутюрье не хочет ничем рисковать, требуют уплаты довольно крупного задатка. Что означало это, сделанное в середине XIX века деление на свет и полусвет? В 1855 году в театре «Жимназ» состоялась премьера пьесы Александра Дюма-сына «Полусвет». Новое слово вовсе не предназначалось, чтобы определить общество женщин, не сумевших устроить свою жизнь. «Откуда взялось это странное светское общество?» – спрашивает Раймон, персонаж пьесы. А Оливер объясняет: «Это современное создание. Когда-то адюльтера, как мы его сейчас понимаем, не существовало. Нравы были гораздо проще…» В самом деле, знаменитые кокотки – это феномен буржуазной эпохи. Вторая империя со всеми ее кокотками вовсе не эра безнравственности, как ее хотели представить некоторые исследователи историки. Напротив, буржуазия отличалась в высшей степени пуританскими нравами. «Даме с камелиями»[140] пришлось дорого заплатить за свою искреннюю любовь к молодому буржуа: автор осудил ее на преждевременную смерть от чахотки. Роль, которую играла мадам Тальен в эпоху Директории, во времена господства буржуазии просто немыслима. В эпоху буржуазного пуританства для «оступившейся» девушки было невозможным не только выйти замуж, но и найти достойную, честную работу. Такой хорошенькой, с приятными манерами и весьма образованной, ей оставалось только одно – стать кокоткой. Светский мужчина жил в двух, далеко отстоящих друг от друга сферах – в обществе света и полусвета. Положение его в обществе, благосостояние и доброе имя непременно подкреплялись как присутствием супруги, которая одевалась по последней моде и носила дорогие украшения, так и обязательным существованием любовницы, живущей в роскошном квартале, в частном отеле, ее постоянно посещали известные художники и писатели, и, где она ни появлялась – в городе, на скачках, – всегда вызывала восхищение своей элегантностью. Такое разделение стимулировало добропорядочность буржуазии, добродетель становилась смыслом существования. Их облик должен быть таким, чтобы от месье веяло благородством и добродетелью. Однако и полусвет незамедлительно стал подражать всем этим манерам: демонстрировал благовоспитанность, одевался с аристократической сдержанностью. Какая занимательная игра и какая ловушка! Светские дамы в свою очередь изо всех сил старались победить соперниц, применяя их же оружие, и с удовольствием примеряли на себя роли вульгарных, распущенных, беспардонных кокеток. Такая мода приводила в ужас королевский двор, давший таким женщинам прозвище «кокодетки» (cocodette – кокетки-транжирки). Некоторые известные дамы – принцесса де Саган, графиня де Пурталес и даже принцесса фон Меттерних – ничего не имели против прозвища «кокодетки». Знаменитый кутюрье, тайный советник этих двух «лагерей», имел в своем арсенале набор военных хитростей, с помощью которых одевал и тех и других. Одна знаменитая дама полусвета времен Второй империи сказала как-то раз Ворту: «Некоторые дамы требуют от своих портных, чтобы те одевали их как кокоток. Я же пришла к вам, чтобы вы одели меня как знатную даму». И она не одна, многие известные кокотки заказывали ему туалеты в высшей степени аристократические, приходя в восторг от его безупречного вкуса. Ворт отмечал, что все они были чрезвычайно приятными клиентками и едва взглядывали на астрономические цены заказываемых платьев. Тем не менее различие между этими двумя мирами было огромным. На скачки съезжалась самая элегантная и изящная публика. Вход на трибуны дамам, принадлежащим обществу полусвета, и их кавалерам запрещался – их допускали на места по другую сторону ипподрома. Месье, который осмеливался привезти с собой на скачки кокотку, мог быть исключен из клуба. Зато возвращение со скачек было временем истинного триумфа дам полусвета: грациозно откинувшись на подушки в своем экипаже, запряженном четверкой лошадей, с двумя ливрейными лакеями, они отправлялись на прогулку в Булонский лес или на Елисейские Поля. Эти прогулки затягивались далеко за полночь, и весь Париж сбегался посмотреть на эти прекрасные создания. Впрочем, они производили сенсацию везде, где бы ни появлялись. Вот мадам Мюзар, одна из самых состоятельных клиенток Ворта, приехала к нему на улицу де ля Пэ в экипаже, отделанном белым атласом, с лакеями в напудренных париках и зеленых ливреях. Прохожие, стремясь рассмотреть все поближе, устроили настоящую давку. Протеже Мюзара, организатора знаменитых балов, она каждую среду посылала Ворту изумруд или рубин, чтобы тот к нему создал новый туалет для нее. К чему ей такие «царские» замашки? Ну, ведь и она была дамой «с прошлым», и вход на трибуны ипподрома ей был запрещен. А теперь Кора Перл[141], одна из знаменитых красавиц полусвета, отправилась к Ворту, и толпа любопытных сопровождала ее весь путь. Атласная отделка ее кареты была желтая, ливреи лакеев – тоже, и волосы ее желто-рыжие[142]. Современники утверждали, что именно эта англичанка ввела в Париже моду на яркий, избыточный макияж. Кора Перл. Фото Надара Но самая известная клиентка Ворта, о которой осталось наибольшее количество воспоминаний, была, без сомнения, Тереза Пайва. Ее жизнь – это роман, овеянный бесчисленными легендами. Отель на Елисейских Полях, где она жила, утративший былой блеск, все еще существует. В зале – его неправильные пропорции так раздражали братьев Гонкур[143] – сохранился плафон с мифологическими сценами, выполненный художником Бодри[144]. Но сколько великолепного и роскошного исчезло: ванная комната, «достойная султанши из сказок о тысяче и одной ночи», как писал об увиденном Теофиль Готье[145], – бассейн из оникса с позолоченными и украшенными бирюзой кранами, пол из мраморных плиток, стены покрыты венецианскими керамическими изразцами, потолок выполнен в мавританском стиле. Однажды в дни своей славы Пайва послала Ворту приглашение посетить свой великолепный отель. «Если бы вы знали, в какой нищете прошло мое детство, – писала она ему, – поняли бы, как необходима мне роскошь…» Тереза Лахман, дочь ткача, родилась в бедном районе Москвы. В шестнадцать лет она вышла замуж за мелкого портного, но вскоре ушла от него и уехала в Париж попытать счастья. Ее встретил Анри Герц, известный пианист и владелец фабрики, производящей фортепиано. Для света Герц и Тереза – муж и жена, они вели открытую жизнь, в своем доме на площади Сент-Жорж принимали известных писателей и музыкантов. В один из таких вечеров, о которых говорил весь Париж, Вагнер рассказал им о своем проекте оперы «Лоэнгрин». Герц хотел представить Терезу королевской семье. Она надела самое красивое свое платье и самые элегантные украшения. Но в дворцовом списке приглашенных против ее имени стояла пометка «Ложный брак», и двери Тюильри так и остались для нее закрытыми. Герц уехал за границу. Хотел ли он покинуть Терезу? Между тем его семья узнала о незаконном браке, о прошлом Терезы, и она осталась одна. В итоге несостоявшиеся родственники вынудили ее покинуть дом Герца. Пропасть разверзлась перед Терезой. Однако она быстро приняла решение и заказала у мадам Камиллы, прославленной портнихи – в то время звезда Ворта еще не взошла, – большое количество прекрасных туалетов, разумеется, в кредит. Портниха нисколько не сомневалась, что не прогадает, оказав такую услугу клиентке. Тереза отправилась в Лондон, прихватив вместе с нарядами и флакончик хлороформа, выпрошенного после долгих препирательств у Теофиля Готье, на случай, если задуманное предприятие провалится. Ж.-Ф. Готье-Даготи. Мария Антуанетта в придворном платье Ж.-Л. Давид. Мадам Рекамье Императрица Жозефина в коронационном платье, созданном Леруа по эскизу Ж.-Б. Изабе. Фрагмент картины Ж.-Л. Давида «Коронация Наполеона» Р. Лефевр. Полина Боргезе в платье от Леруа Маскарадный турецкий костюм и костюм для морских прогулок, Париж, июль, 1830 Бальное и прогулочное платья, Париж, 1840
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!