Бывший парень няни. Кто-то, чей отец продал машину приятелю. В своем почтенном возрасте она наблюдала немало потухших жизней. Периодически бушевали холера и тиф. Больше двухсот пленных инвалидов войны, обменянных во время Первой мировой, остались у нее навсегда. Люди тонут в реке, разбиваются на машинах, погибают при пожарах. Она — город. Люди в ней умирают, как и в любых других местах. Возраст, болезнь, самоубийство, передозировка, несчастный случай — причин множество. Но редко случается насилие. Еще реже убийство. Она иронично отмечает, что именно это и нужно, чтобы в наше время на нее обратили внимания. Трагедии и внезапная насильственная смерть. Хенриетта Строле поднялась рано. Приводит себя в порядок. Хочет быть готовой и нарядной к моменту, когда за ней приедет специальная служба перевозки. Сегодня они подпишут бумаги. После многих лет ее старый неухоженный родительский сад наконец продан. За значительную сумму. Она не будет по нему скучать. Детство у нее было ужасным, родители и бабушки с дедушками были злыми и жестокими. Хенриетта еще не догадывается, когда поправляет брошь на груди, но новые хозяева не будут лучше. Наоборот. В этот раз пострадает вся Хапаранда. Степан Хорват смотрит на свою спящую дочь. Сам он ночью почти не спал. Он уже не знал, в который раз раздумывает, не позвонить ли в полицию. Но что им делать потом? Переехать? Какое расстояние будет достаточным? Он снова видит перед собой те образы. Красная точка от лазерного прицела на маленьком теле. Помнит предупреждение, приказ и точно как в предыдущие разы решает ничего не предпринимать. Лукас охвачен ненавистью в своей однушке. К женщинам, девушкам, девочкам. Все они используют свою привлекательность и сексуальность как инструменты власти. Делают вид, что заинтересованы, а потом уходят, выбирают симпатичных и успешных. Отказывают ему в праве на секс. Получили власть с помощью гребаного феминизма, ставшего своего рода государственной религией. Он ненавидит их. Так искренне. Так глубоко и основательно. Он не одинок. Когда он открывает компьютер и рассказывает о вчерашнем дне, когда его отвергли и забраковали, многие подтверждают то, что он уже знает. Он прав в своей ненависти. Ему необходимо как-то решить проблему. Стина лежит в кровати в своей старой детской. Выспавшаяся за долгие ночи непрерывного спокойного сна. Она думает о Деннисе, который взял все на себя, который делает так, чтобы все получилось, которого ей всегда приходится защищать перед своими родителями, видящими только наркодилера, укрывателя краденого, рецидивиста. Она скучает по нему. По нему, но не по Ловисе. Не по дочери. Обычно у нее сводило живот, когда она себе в таком признавалась, но вчера она придумала следующее. Ловиса — первый блин. Блин, который получился не таким, каким был задуман. Комом. Следующий будет идеальным. В кемпинге «Кукколафорсен» мужчина, называющий себя Бьерном Карху, открывает дверь дома на колесах и выходит навстречу лету. Две путешествующие с ним женщины еще спят. Босиком и в одних трусах он расслабленно спускается вниз к реке. К бурному и дикому потоку. В надежде найти более спокойное место, где можно окунуться поутру голым. Он не торопится. Только через два часа ему нужно быть в Хапаранде и встретиться с тем представителем, который выкупил родительское имение Хенриетты Строле. Томас сидит на кухне, спать он не ложился, он ждет, в голову ему приходит вопрос, который он слышал в школе, еще в армии, может быть, точно где-то читал. Что бы вы сделали, если бы знали, что скоро умрете? Что хочется успеть? Список того, что нужно успеть в жизни. У него такого нет. Он доволен. Не смертью, которая лучше бы наступила через много лет, в будущем, а тем, как он жил. Он встает и наливает себе еще кофе. Ханны пока нет. Но она придет. Испуганная и злая. От того что останется одна, от того, что он все от нее скрывал. У него есть еще одна тайна. Ее она узнает только после его смерти. Газон начинает желтеть от засухи, замечает он. Прогноз обещает хорошую погоду. Но он ошибается. Непогода уже близко. Автомобиль Томаса стоял при подъезде к дому. На мгновение в голове Ханны пронеслась мысль просто проехать мимо, сбежать от всего, но она завернула и припарковалась сзади, выключила двигатель, посмотрела на дом. Их дом. Когда съехала Алисия, они обсуждали, не слишком ли он велик для двоих. Что она будет с ним делать, оставшись одна? Продаст, наверное. Поселится в маленькой квартире где-нибудь. Она отогнала мысли, этот момент еще не настал. На самом деле она ничего не знала. Она решила, что пора это изменить, сделала глубокий вдох и вышла из машины. Предполагала, что он сидит и ее ждет. Оказалась права. В ту же секунду, как она захлопнула входную дверь, он крикнул ей из кухни. Он сидел за столом, в той же одежде, что вчера. Ханна догадывалась, что он просидел так всю ночь, ждал ее. Она встала в дверном проеме, не уверенная во всем, в себе, в будущем. — Привет! Сядь, — сказал он, кивая на стул напротив. — Я так злюсь на тебя. — Я знаю. Все равно сядь. Невозможно бесконечно избегать его и этой темы. Джинн выпущен из бутылки, нельзя вернуть его обратно, лучше разобраться со всем, несмотря на крайне неподходящий момент. Со вчерашнего дня вся Хапаранда как будто оказалась в тревожном, замершем пузыре. Почти физическое изменение, отмечала Ханна, пока ехала домой после бессонной ночи у Гордона. Странная глухая тишина повисла над городом. На площади и около церкви горело больше свечей и люди собирались маленькими группами, казалось, они шатались по улице без дела, просто хотели увидеть друг друга, перекинуться парой слов. Все это ушло на второй план, когда она зашла на кухню и села. У нее есть свои проблемы в ее собственном мире, и все, что вне его, не имеет значения. Томас встал и подошел к столешнице, налил Ханне кофе из кофеварки. — Ты завтракала? — спросил он. — Нет, но я не голодна. Томас кивнул, ответ его устроил; к счастью для нее, он не стал интересоваться, где она ночевала. Он поставил чашку на стол перед ней и сел напротив. Он сидел молча, не желая или не находя сил начать. — Значит, ты умираешь, — сказала она. Бессмысленно подбирать более щадящие чувства слова, о чем еще им разговаривать? — Да. Рак. — Какой прогноз? Что говорит твой врач? — Она говорит, что он меня убьет. — Что ты делаешь, чтобы выздороветь? Что делал? Облучение? Химиотерапия? Возможна ли операция? — Она знала, что он не любил обращаться к врачам, уверенный в том, что организм может позаботиться почти обо всем, если дать ему время и, возможно, обезболивающее. Скорее всего, с раком такое не работает, но он, вероятно, мог настоять на более щадящем лечении для начала, чтобы посмотреть, что будет. — У тебя все волосы на месте, тебя не выворачивает наизнанку, по крайней мере, я такого не замечала. — Цитостатик не повлиял на структуру волос, но тошнит меня частенько, хотя чаще я чувствую усталость и слабость. — Цитостатик это химия? — Да. — Когда тебе туда надо в следующий раз? Я хочу поговорить с ней, с твоим доктором. — Я прекратил лечение. Оно не помогает, болезнь прогрессирует. Он потянулся к ней через стол. Ханна видела его печаль и страдания. Он страдал не из-за себя, а из-за нее. Потому что не мог ее от этого оградить. Потому что причинял ей боль. — Я не хочу, чтобы ты переживала или жалела меня. — Никогда не прощу тебя за то, что ты все скрыл. — Это мое решение. Все по-разному… — Твое решение — ошибка, — заявила она, борясь со слезами. — Мы все делаем вместе. — Но не это. — Почему не это? Глаза у него забегали, он сделал глубокий вдох и сильнее сжал ее руку. — Я думал, что так будет проще, потом, позже, если я буду держать дистанцию. — Что будет проще? — Жить без меня. — Ты совсем ненормальный что ли? — перебила она, вырвала руку, не веря своим ушам. — То есть если ты меньше проводишь времени дома, и у нас мало совместных дел, и мы целый год не занимаемся сексом, то я буду меньше скучать по тебе, когда тебя не станет? После тридцати лет? Таков был твой план? Чем ты думал? — Возможно, я ошибся. — Да, ошибся. — …но сделал это ради тебя. Она взяла паузу, тяжело дыша, подавила быстро закипавшую ярость. Она поняла, что он пытался сделать. Как можно дольше удерживать боль на расстоянии вытянутой руки от нее. Держал дистанцию, чтобы максимально смягчить тоску. Он беспокоился о ней. Как всегда. Она его не заслуживает. — Я знаю, — тихо сказала она, вновь беря его за руку. — Чтобы ты могла идти дальше. Без меня. Потому что ты должна. — Я думаю, я не смогу, — искренне сказала она. — У тебя есть Гордон. — Он никто, — рефлекторно отреагировала она и резко почувствовала угрызения совести. — Он правда никто, — повторила она. — Все нормально, — спокойно произнес он и на вид совершенно искренне. Ханна наморщила лоб — постыдное чувство разоблачения сменилось удивлением. В нынешних обстоятельствах, безусловно, неважно, как он узнал, давно ли, но его реакция заставила любопытство пересилить. — Давно ты знаешь? — Несколько месяцев. — Но ты ничего не сказал? — Я оттолкнул тебя, сам виноват, и еще подумал, что, может, и хорошо, что у тебя кто-то есть. Кто сможет тебе помочь. После. — Ты блин ненормальный. Не рассказывать о болезни это одно, но спокойно относиться к ее неверности — это перебор. Слишком нездорóво. Есть предел тому, что он может делать, чтобы защитить ее, насколько хорошим и жертвенным он может быть. Того, что уже есть, хватало им с лихвой. — У тебя не так много близких, а тебе кто-нибудь будет нужен. — деловито продолжал он. — Я это знаю, и Гордон — хороший человек. — Перестань говорить о нем! Ханну почти мутило, когда она об этом думала. Чувствовала, как снова закипает гнев, но рациональный голос подсознания его сдерживает. Томас не принуждал ее, даже не подталкивал оказаться в постели у шефа. Он лишь открыто не протестовал, когда это случилось, не вышел с ней на конфликт. Оказаться там было ее выбором, и он дался ей несложно. Злоба снова сменилась угрызениями совести. Она не могла не сменить тему. — А дети знают? — Конечно нет.