– Не воровать, – глухо сказал он. – Не напиваться. И драться. – Ты вор? – Нет, сэр. – Ты вор, Уильямсон. Поэтому и оказался в армии. И напился без разрешения. А драться можешь? – Вы сами знаете, что могу, сэр. Шарп расстегнул ремень. Снял кивер. Стащил с плеч и бросил на землю зеленый мундир. – А теперь скажи, почему я тебе не нравлюсь. Уильямсон молчал. – Давай! Говори! Выскажись! За ответ на вопрос не наказывают. Солдат посмотрел на него. – Нам нечего здесь делать! – выпалил он. – Ты прав. Уильямсон удивленно моргнул, но продолжал: – После смерти капитана Мюррея у нас все не так, сэр. Надо вернуться в батальон. Наше место там. Вы и офицером-то никогда не были. Никогда! – Теперь я офицер. – Это неправильно. Так не должно быть. – Значит, ты хочешь отправиться домой, в Англию? – Батальон ведь там, значит и мы должны быть там. – Ты кое о чем забыл, Уильямсон. Ты забыл о войне. И мы увязли в ней по колено. Мы не просили, чтобы нас сюда отправили. Мы даже не хотели оказаться здесь. Но так вышло, и мы здесь. И здесь останемся. – (Уильямсон ожег его злым взглядом, но промолчал.) – Но ты можешь отправиться домой, – продолжал Шарп, и в мутных глазах солдата блеснули искорки интереса. – У тебя есть три варианта. Первый – мы получаем приказ отбыть в Англию. Второй – ты получаешь тяжелое ранение, и тебя увозят туда. И наконец, третий – ты заступаешь за черту, и мы деремся. Обещаю, независимо от исхода, проиграешь ты или выиграешь, я отошлю тебя домой с первым кораблем. Давай, смелее. – Лейтенант шагнул к черте. Именно так дрались уличные боксеры – переступали черту в ответ на вызов и мутузили друг друга, пока один не падал. – Только предупреждаю, драться по-настоящему. Не вздумай падать после первого толчка. Пустишь мне кровь – докажешь, что бьешься всерьез. Врежь, например, мне по носу. Он ждал. Уильямсон облизал губы. – Ну! – подзадорил его Шарп. – Начинай! – Вы – офицер, – пробурчал Уильямсон. – Сейчас – нет. Нас никто не видит. Нас двое, Уильямсон, и ты меня на дух не переносишь. Я даю тебе шанс поквитаться. Докажи, что не слабак, и к лету будешь дома. Он не знал, как выполнит обещание, но не думал, что дело дойдет до этого. Уильямсон, как и другие, конечно, помнил схватку между Шарпом и Харпером, схватку, после которой оба едва держались на ногах, схватку, в которой победил Шарп. В тот день солдаты поняли многое насчет своего командира. И повторять урок Уильямсону никак не хотелось. – Я не стану драться с офицером, – заявил он с напускным достоинством. Шарп повернулся к нему спиной, подобрал мундир: – Тогда пойди к сержанту Харперу и скажи, что я наложил на тебя то же наказание, что и на Симса с Гейтакером. – Он выпрямился и застегнул ремень. – Бегом! Уильямсон побежал. Стыд за отказ ответить на вызов мог толкнуть его на необдуманный поступок, однако его влияние серьезно пострадало – даже не зная наверняка, что именно случилось в лесу, стрелки понимали бы, что Уильямсон пережил унижение. Шарп нахлобучил кивер и неспешно пошел к особняку. А что дальше? Что, если он лишится уважения и преданности своих солдат? Что, если из него не получится хороший офицер? Не в первый раз Шарп вспоминал Бласа Вивара, умевшего добиваться подчинения одним своим присутствием, но, может быть, такой непринужденный авторитет приходит только с опытом? По крайней мере, хорошо уже то, что никто из его людей не дезертировал и все остались в строю, кроме Тарранта и выздоравливающих от лихорадки в госпитале Коимбры. Со дня падения Порто прошел ровно месяц. Строительство форта на холме близилось к завершению, и – к удивлению лейтенанта – стрелкам даже нравилось работать. Дэниел Хэгмэн понемногу начал вставать, и Шарп нашел ему занятие по силам: поставил на солнышке стол и поручил бывшему браконьеру почистить и смазать все винтовки, одну за другой. Беженцы, покинувшие Порто до его захвата французами, либо вернулись в город, либо нашли себе другое убежище, и все-таки меньше их не становилось. Попадая в устроенную партизанами ловушку, французы тут же безжалостно разграбляли ближайшие деревни и фермы, чтобы обеспечить себя пропитанием. Все больше и больше крестьян стекались к Вилья-Реал-де-Жедеш, привлекаемые слухами о том, что захватчики согласились пощадить деревню. Почему они так поступили, этого никто не знал, хотя некоторые старухи и утверждали, что всю долину взял под свою защиту святой Жозеф, статуя которого стояла в местной церкви, и отец Жозеф поощрял эти слухи. Он даже вынес статую из церкви и, украсив ее лавровым венком и гирляндами из нарциссов, пронес вокруг поселка, дабы показать святому, какие именно территории тому надлежит охранять и оберегать. Уголок мира, островок покоя посреди моря войны – такую репутацию заслужила скромная деревушка Вилья-Реал-де-Жедеш. Май пришел с дождями и ветрами. Сброшенные с деревьев последние лепестки проложили в траве белые и розовые тропинки, а французы все не приходили, и Мануэль Лопес посчитал, что они просто слишком заняты, чтобы заниматься еще и тихой деревенькой. – Положение у них не ахти, – радостно сообщил он. – Сильвейра прижучил их возле Амаранте, а дорога на Виго перекрыта партизанами. Они отрезаны. Им даже отступить некуда. Так что нам здесь беспокоиться не о чем. Лопес частенько бывал в соседних городках под видом торговца религиозными побрякушками и возвращался домой с новостями. – Они ищут продовольствие, – заметил Шарп. – Верно, ищут, – согласился Лопес. – А раз так, то однажды, когда сильно проголодаются, придут и сюда. – Подполковник Кристофер не позволит. – Они шли по дороге к воротам, которые охраняли Харрис и Купер. Дождь усиливался. Серые тучи, казалось, зависли над северными холмами, и пару раз Шарп даже слышал раскаты грома, которые, впрочем, могли быть звуками далекой канонады. – Я скоро уйду. – Вернетесь в Брагансу? – Нет, пойдем в Амаранте. Хватит отсиживаться – пора драться. – Прежде чем уйти, сделайте кое-что еще, – сказал Шарп, не обращая внимания на критические нотки в голосе партизанского командира. – Скажите беженцам, чтобы уходили из деревни. Пусть идут домой. Святой Жозеф устал и не сможет защитить всех, если лягушатники нагрянут. Лопес покачал головой. – Французы не придут, – упрямо повторил он. – И когда они нагрянут, – так же упрямо гнул свое Шарп, – я не смогу защитить деревню. У меня не хватит для этого людей. – Ваше дело защищать Квинту. Как-никак поместье принадлежит английской семье. – Плевать мне на Квинту, – сердито оборвал его Шарп. – Сидеть в ней я не собираюсь. В случае чего уйдем все на холм, за стены. Нас и пяти дюжин не наберется! А лягушатники пришлют сотен пятнадцать. – Говорю вам, они не придут. – Лопес привстал и, протянув руку, сорвал с ветки сморщенный цветок. – Никогда не доверял Сэвиджу с его портвейном. – Почему? – Из-за бузины. – Лопес показал Шарпу сорванный цветок. – Плохие виноделы добавляют в вино сок бузины – цвет получается более насыщенный. Португалец бросил цветок, и Шарпу вдруг вспомнился тот день в Порто, день, когда французы взяли город, а на переправе утонуло столько народу. Он вспомнил, как подполковник собрался написать ему приказ отправиться через реку, как ударивший в дерево снаряд стряхнул на землю сотни розоватых лепестков и как подполковник принял их за лепестки вишни. И еще Шарпу вспомнилось лицо подполковника в тот момент, когда он сказал, что это не вишня, а иудино дерево. – Господи! – Что такое? – удивленно уставился на англичанина Лопес. – Черт, да он предатель! – Кто? – Да подполковник, чтоб ему! Шарп вряд ли смог бы объяснить, откуда в нем эта уверенность и почему он вообще пришел к выводу, что Кристофер предал свою страну, – все основывалось на инстинкте, а инстинкт на запавшем в память выражении возмущения и негодования, проступившем на лице подполковника, когда он услышал слово «Иуда». С тех пор Шарп постоянно колебался между подозрением в предательстве и неясной верой в то, что Кристофер выполняет какую-то тайную дипломатическую работу, но теперь внезапно всплывшее воспоминание и понимание того, что, кроме возмущения и негодования, на лице подполковника отразился еще и страх, убедили Шарпа в том, что человек, укравший его трубу, не только вор, но и изменник. – Вы были правы, – заявил он изумленному португальцу. – Пора драться. Харрис! – Сэр? – Найди сержанта Харпера. И лейтенанта Виченте. Виченте пришел первым и, хотя Шарп не сумел объяснить толком, почему считает подполковника предателем, спорить по данному поводу не стал – во-первых, потому что ненавидел Кристофера из-за женитьбы на Кейт, и, во-вторых, потому, что ему тоже осточертело прозябание вдалеке от фронта. – Займитесь продуктами, – наказал ему Шарп. – Пойдите в деревню, попросите напечь побольше хлеба и купите сколько сможете солонины и копченостей. К ночи у каждого должен быть пятидневный запас. Харпер повел себя осторожнее: – По-моему, у вас есть приказ, сэр. – Есть, Пэт, от генерала Крэдока. – И вы собираетесь его нарушить? – А кто доставил мне этот приказ? – спросил Шарп. – Кристофер. Наврал Крэдоку, как и всем остальным. – Разумеется, полной уверенности у него не было, но Шарп не видел никакого смысла в дальнейшем пребывании в Квинте. Чем сидеть на месте, лучше пробиваться на юг и надеяться, что в случае чего капитан Хоган защитит от генеральского гнева. – Выступаем сегодня после заката. Проверь, чтобы все были готовы. Харпер повел носом: – Будет дождь, сэр. Сильный дождь. – На такой случай Господь и дал нам непромокаемую шкуру. – Я к тому, сэр, что, может быть, стоило бы переждать до полуночи. Пусть бы дождик пролился, а там… Шарп покачал головой: