Лубоцкий надел синюю толстовку, достал из кармана телефон и набрал номер Анны. — Привет, Шерга, — сказал он неприятным сутяжным голосом. — Да, конечно, тридцать три! Ракетчики лошадь в овраге доедают! Не благодари… Дейнен показала Лубоцкому язык, встала и громко прошептала: — Ее подменили на чучело! — Да, Аня, нам это не нравится! — сказал Андрей. — Тут слухи нехорошие ходят… Да, да, про тебя… В каком вагоне? Лубоцкий внимательно слушал в трубку. Дейнен сняла с полки резиновый жгут, наступила на него ногами и попыталась растянуть. — Нет, я могу, конечно, хоть в рынду, но ты пойми, это не выход! Лубоцкий сел на подоконник, стал слушать. Мрачная кошка в окне не шевелилась. — Воблер? — удивленно спросил Лубоцкий. — Кость? Сама, Шерга, замотайся! Дейнен забыла про растягивание жгута и смотрела на Лубоцкого. — Какой-какой? — пораженно спросил он. — При чем здесь жабры? Ты погоди бычить, вот и Лиза со мной согласна… Жгут звонко шлепнул Лизу в лоб. Дейнен ойкнула и сощурилась на Лубоцкого. — Сама крыса, — сказал Лубоцкий и отключился. Он озадаченно потер ладони и положил телефон на подоконник. — Сказала, что вырвет гланды. — Лубоцкий пожал плечами. Несколько секунд Лиза сидела с обиженным лицом, потом захохотала. Лубоцкий тоже засмеялся, и они некоторое время смеялись вместе, Дейнен прекратила первой. — Да-да, Андрюшенька, ловко ты, молодец! — сказала она. — Крыса или кость! Не, я, конечно, знала, что ты не тормоз, но ты вообще… Зачем тебе в космонавты, иди в скоморохи. — О чем ты? — Сделал вид, что позвонил Шерге, а сам не звонил! — Дейнен похлопала в ладоши. — Браво, буратинка, Бернард Шоу одобряет! Не зря к тебе зашла сегодня, буду веселиться. Ну-ка помоги кресло сдвинуть! Дейнен принялась выталкивать кресло на балкон. Кресло было тяжелое, толкалось туго, хотя Лиза старалась упираться ногами не только в пол, но и в стену. Лубоцкий помогать не спешил. — А если так? А если они не торговый центр строить собираются, — говорила Дейнен. — То есть наверняка не торговый центр, зачем в Москве еще один торговый центр, их и так девать некуда… Если они собираются строить… — Дейнен уперлась в стену крепче. — Я ей сама все гланды вырву, козе… Кресло сдвинулось и застряло поперек выхода, Дейнен толкнула еще раз, устала, бухнулась на сиденье, вернулась в блокнот. — У Шергиной, кажется, истерика, — сказал Лубоцкий. — Несет поразительный бред. Он вытер руки полотенцем, снова похлопал в тазике с магнезией, поднял с пола цепь, пропустил ее за спиной и принялся сосредоточенно растягивать. — Знаешь, почему я с тобой дружу, Лубоцкий? — не отрываясь от блокнота, спросила Лиза. — Я подарил тебе зеленые санки. Цепь натянулась. — Ты, Андрюша, нескучный. Хотя и санки тоже. Жаль будет с тобой расставаться. — Почему расставаться? — Ты уедешь в Свиблово сегодня, завтра в Люберцы уеду я. Шерга, которую подменили в Швейцарии, скупает у жителей Калачёвки квартиры, чтобы снести квартал и на его месте построить пирамиду… Увы, мы бессильны перед поступью гремящего хаоса. Лубоцкий распустил цепь, пожал плечами. — Необязательно, — сказал он. — Совсем и необязательно пирамиду. Возможно, это будет небоскреб. Я слышал, собираются его построить в виде огромной ракеты. Лубоцкий напрягся, цепь зазвенела, но не поддалась. — В виде ракеты? Цепь звенела, но не рвалась. — Мой прадед мог порвать, — вздохнул Лубоцкий печально и опустил цепь. — Он преподавал в гимназии. — Имени Бернарда Шоу? — Имени Кржижановского. — Говорят, они были друзьями. Дейнен взяла маленькую бутылочку с минералкой, открыла и стала мелко пить. — Шерга, конечно, не Чичиков, — сказала печально Дейнен, — до Чичикова ей далеко, нет, обычная дура с папой… Помнишь, она мне кликуху придумала? — Не очень… Белка? — Бобр. Дейнен улыбнулась, Лубоцкий отметил, что на бобра она похожа все-таки больше, чем на белку, и снова натянул цепь. — И что? — спросил он. Лубоцкий достиг изометрического пика, высчитал двенадцать секунд, расслабил мышцы. — А у меня тогда как раз черная полоса началась, из художественной школы выгнали, все вокруг как озверели… — Дейнен выпила полбутылки. — А тут Шерга подойдет так и говорит потихоньку: «Эй, Бобр! Эй, Бобр!» Потом мне полгода снились, знаешь, такие мордастые, всё ходят, ходят, ходят… Лубоцкий несколько потерял нить разговора и не уловил, кто именно настойчиво снился Дейнен, бобры или мастера художественных искусств. — Я же тебе жаловалась, — напомнила Дейнен. — Я думал, про бобров ты иносказательно. — Нет, — покачала головой Лиза. — Ты не представляешь, как я ненавижу бобров. Иногда мне кажется, что я чувствую их запах… Дейнен понюхала воздух, поморщилась. Лубоцкий вооружился резиновой лентой. Кошка напротив оказалась не чучелом и принялась умываться лапой. — Моего отца в детстве бобер укусил, — сказал Лубоцкий. — А сейчас их еще больше стало… Лиза пила минералку. В широкие окна четвертого этажа задувал теплый ветер, пятница, и в школу завтра не надо, и… Лубоцкий пробовал почувствовать радость от предстоящих выходных, но почему-то не чувствовал ничего. Завтра они собрались встретиться у Дорохова и обстоятельно обсудить сложившееся положение, потом куда-нибудь сходить посидеть, отдохнуть. Лубоцкий поглядел в северное окно на каштаны. Каштаны гораздо лучше весной. — Я как вижу Шергину, так у меня… Да ну их… Я даже перевестись из нашей школы хотела. Просила у мамы… Дейнен допила воду, свинтила крышечку, приладила ее на левый глаз, как монокль, встала в кресле, уставилась на Лубоцкого. — «Это лучшая английская школа! — пропищала Дейнен, видимо, передразнивая мать. — Туда очередь как до Владивостока! Ах, Лиза, Бернард Шоу ходил по этим коридорам! Он опирался на эти стены и оставил на них свой автограф! Здесь все дышит культурой! Здесь творилась история! Здесь…» Дейнен замолчала и вдруг пошла красными пятнами, Лубоцкий испугался и подал Лизе еще бутылочку. Дейнен вернулась в кресло с пробкой в глазу. — То есть ты за? — не понял Лубоцкий. — Не знаю. Если Шергина снесет квартал — в старших классах я ее не увижу. Если Шергина не снесет квартал — я порадуюсь, что ее планы расстроились. — А я? — Тебя, конечно, жаль. Но… Дейнен допила вторую бутылочку, открутила пробку, зажала ее правым глазом. Лубоцкий взял пружинные кистевые эспандеры. — Я буду грустить о тебе в Мытищах. Вспоминать, писать стихи. Это хорошо для души. — Это хорошо для души? — Это хорошо. Дейнен подняла брови и уронила пробки. Лубоцкий закрыл эспандеры. — Но до Чертанова не так уж и далеко, — с сомнением заметил Лубоцкий. — Не надо! Нет, нет, это вселенная, я в Мытищах, ты в Чертанове, между нами Москва, как бездна. Только так, только так…