Дейнен вытянула ноги и поставила их на старый телевизор. — Знаешь, такой мужичочек, лет тридцати, — брезгливо рассказывала Лиза. — Волосенки, штанишки узкие, бороденка карасем, хипстота вроде как и шапочка с буковкой… — Неужели М? — Не, W, вроде как Writer. Так он эту шапочку постирал, вывернул и случайно надел, как? Голова кругом от этих разночинцев… — Да уж… Лубоцкий подпрыгнул, легко повис на перекладине. Дейнен чихнула. — А ты зачем туда ездила? — Лубоцкий подтянулся. — Ты же вроде передумала в писатели? — Не передумала. Потом, там все уже были… Дейнен достала из сумочки блокнот с Коньком-горбунком на обложке и изгрызенный оранжевый карандаш. — У меня обострился кризис идентичности, — пояснила она. — Но теперь я излечилась березовой почкой. — Л-карнитин тоже помогает, — заметил Лубоцкий. — Л-карнитин и кроссфит — и все кризисы… отступят. Лубоцкий продолжил мягко, с легким хрящевым хрустом в левом локте подтягиваться. Дейнен сидела в кресле, листала блокнот. — Моей маме помогли пиявки. Знаешь, там, на углу с Трофимовским, открыли чудесное пиявочное бюро… — Имени Дуремара, — не удержался Лубоцкий. Лиза поглядела на Лубоцкого порицательно, всякую пошлость она не переносила с детства. — В пиявках — гирудин, — попытался исправиться Лубоцкий и подтянулся еще раз. — Ну да… А ты слышал, что в восемнадцатом доме исчезли две пенсионерки? Лубоцкий помотал головой, подтянулся. — Да, исчезли, — подтвердила Дейнен. — Средь бела дня две пенсионерки. Словно растворились… Прямо как у Тарковского в «Зеркале», помнишь? Лубоцкий замер в негативной фазе движения, пытаясь вспомнить пенсионерок Тарковского. Дейнен снова чихнула. — Как в июне сопли текут, аллергии мне не хватало, что за погода… Роман, что ли, написать… Погода держалась удивительная, бабье лето заблудилось в старых московских переулках, похоже, надолго, вода в реке зацвела и стала изумрудной, впрочем, многие грешили на ирландцев. — Я думаю, это все Шергин-старший. — Дейнен высморкалась в платок. — Его мутантство. — Похищает пенсионерок? — Ну зачем похищает? Просто денег им дал и вывез в Чертаново. — В Чертанове — пришельцы, — сказал Лубоцкий. И подтянулся. — А все думают, что пенсионерки исчезли, потому как там портал… На портал Лубоцкий не нашел что сказать, вспомнил про отца и «Госуслуги», где тот нашел информацию по сносу, подтянулся молча. — А чтобы недвижимость подешевела, Шергин распространяет слухи. — Дейнен почесала лоб карандашом. — Пенсионерки пропадают — это раз. Некоторые слышат вот такой зловещий звук… — Дейнен вытянула губы свистком и протяжно погудела. На балкон ворвался словно бы высвистанный Лизой ветер, колыхнул органзу штор, взболтал магнезию и железо, Лиза чихнула в третий раз. — …Это два. Некоторым звонят в дверь, человек открывает, а там пустота… — Мне так звонили, — согласился Лубоцкий. — Я открыл — а там пустота. — А на чердаках каменная плесень. Лубоцкий едва не сорвался с турника фирмы «Хват и Ко», поставщика инвентаря для понимающих атлетов. — Каменная плесень? — уточнил он. — Ну да. Камнееда. Она ест кирпичи, превращая их в прах. Дейнен достала телефон, быстро сверилась: — Да, есть такая. Если в домах заводится такая плесень, то все — недвижимость катастрофически дешевеет. Скупай — не хочу. — Пожалуй… — Лубоцкий повис на левой руке, отдыхая и размышляя о несомненных преимуществах «мексиканки», немного о разночинцах, о Шергине и о плесени. — Шергин выводит пенсионерок через портал, — сказал Лубоцкий, перекинувшись на правую. — Через портал… В Чертаново. Так? — Он — Чичиков! Дейнен, сидящая на подлокотнике монументального вишневого кресла, сверзилась от восторга на пол. Не поднимаясь, принялась быстро писать в блокнот, энергично пиная пяткой чугунную двухпудовую гирю. Из мебели в комнате имелось лишь кресло, старинное, красной кожи, и телевизор, тоже старинный, все остальное пространство занимала спортивная коллекция Лубоцкого: штанги, шведские стенки, булавы, цепи, колосники, кувалды и колесные пары вагонеток, стальные цирковые шары и разновесные купеческие гири, одну из которых энергичной пяткой пинала в тот погожий сентябрьский день Лиза Дейнен. Иногда, видимо в шаг с мыслями, Лиза отрывалась от записей и смотрела в потолок с видом настолько изумленным, что Лубоцкий, продолжавший висеть на турнике, опасался, что она может укусить себя за руку. Лубоцкий возобновил подтягивание и сделал четыре подъема. — Чичиков не Шергин. — Дейнен оторвалась от раздумий. — Чичиков — сама Шерга! — Почему? — спросил Лубоцкий. — Это же ясно: она лечилась в Швейцарии, — ответила Лиза. Лубоцкий хотел почесать голову, но были заняты руки. — Да ладно, это же все знают. — Дейнен принялась обмахиваться Коньком-горбунком. — Сизый давно рассказывал, его папенька пробивал, а ты все мимо. Она в Швейцарию уехала в восемь лет, во второй класс ходила. И приехала — тоже во второй класс пошла, тоже в восемь лет. Где два года?! Лубоцкий почувствовал усталость в предплечьях. — Вот и рассуждай. Что она два года делала? — Лечилась? — предположил Андрей. — Да она здоровая, как зебра! Лечилась… Известно, где она лечилась! — Дейнен пощелкала зубами. — И что? — не понял Лубоцкий. — Как что? Я же говорю — это все она! Она своему папочке в уши поет: давай снесем Калачёвку, давай снесем, а я всех уговорю съехать в Бибирево! Лубоцкий замер. Подтягиваться и думать одновременно было нелегко. — Она вроде не уговаривала, — заметил Лубоцкий после паузы. — Это тебе так кажется. Ах, я не при делах, ах, это мой папа, а сама… а сама… — Дейнен замолчала. — А как же пенсионерки? — спросил осторожно Лубоцкий. — Как же плесень? Дейнен замерла, задумавшись, а потом хлопнула себя блокнотом по лбу. — Ее подменили! Лубоцкий замер на перекладине, попытался подтянуться, не смог. Он шумно выдохнул и спрыгнул на пол. — Сорок восемь, — сказала Дейнен. — Ничего так, плюс пять с июня… — Мало. — Лубоцкий вздохнул. — Отстаю от графика на сто километров. — Ты что, в космонавты готовишься? — усмехнулась Дейнен. Лубоцкий не ответил. — Ты слишком длинный для космонавта, — сказала Лиза. — Иди в вертолетчики, там длинные нужны. Лубоцкий подошел к подоконнику. Из западного окна открывался унылый вид на стену соседнего дома, в окне напротив сидела мрачная белая кошка. — У Шерги никаких моральных устоев, — сказала Лиза. — Могу поспорить — она сама убила эту крысу из травмата!