Дейнен достала телефон, набрала номер, приложила трубку к уху и приготовила лицо. Улыбнулась, верхние зубы чуть подвыступили и подняли губу. — Анечка! Как у тебя здоровье?! Нет, не чешется. Вот Андрюша Лубоцкий тебе тоже приветки передает… Дейнен заквирикала в трубку. Лубоцкий сосредоточился на эспандерах. — Да-да, да-да, — говорила Дейнен, легкомысленно покачивая ногой. — Да-да, подпрыгнула. Самбисты всегда в авангарде… Нет, на идиотов не похожи… Лубоцкий щелкал эспандерами. — Что делаем? Да как сказать… Страдаем. Да. У Андрюшеньки бабушка… да-да, та самая — с носками! — Дейнен подмигнула Лубоцкому. — Это точно, одной ногой в Валгалле, но еще ого-го! Короче, кое-как держится. Хочет помереть в своей постели, а ее постель в доме нумер три Калачёвского проезда. Что значит — «ну и что?» Ты совсем старость не уважаешь?! Дейнен попыталась сделать строгий голос, получилось что-то вроде болгарки, кошка в соседнем доме убралась с окна. — Нет, крысу тебе не Петька подкинул, — продолжала беседу Дейнен. — Крыса — это вроде как… Дейнен замолчала, слушая. — Сама коряга, — сказала Дейнен через минуту и отключилась. У Лубоцкого не было бабушки, тем более с носками. — Ответный удар? — спросил Лубоцкий. — То есть? — не поняла Дейнен. — Сделала вид, что позвонила, а сама не звонила. Дейнен зевнула. Лубоцкий закрыл эспандеры. — Это Шерга! Сделала вид, что ее топят, а сама ничуть не тонула! — Ты думаешь? Лубоцкий открыл эспандеры и закинул их в тазик с магнезией. — Молодежный театр имени неистового Тыбурция, — пояснила Дейнен. — Она сама себя высекла, у них это повсеместно. — Зачем ей это? — не понял Лубоцкий. — Какой именно ей? А может, их две? — Дейнен выразительно постучала пальцем по виску. — Одна хочет снести Калачёвку, а другая хочет сама себе помешать. Ну вроде как у нее ментальное раздвоение. Залечили в Швейцарии. И теперь она как бы сама себя каждый день высекает на подмостках. — Не. — Лубоцкий покачал головой. — Раздвоение — это было. У всех раздвоение… Лубоцкий посчитал по пальцам, некоторое время смотрел на них задумчиво. — Со счета сбился… Короче, штук двадцать с раздвоением. Джекилл и Хайд, Тайлер Дёрден… Дейнен почесала голову карандашом. — Ну, не знаю, — сказала она. — Если не Чичиков и не раздвоение, то что? — Заговор тамплиеров… Дейнен хихикнула. — Заговор лилипутов, — передразнила она. — Знаешь, заговоров тамплиеров в сорок раз больше, чем раздвоений. В сердце каждого графомана бешено стучит маятник Фуко. Дейнен понравилось, она немедленно внесла фразу в блокнот и отделила ее от прочих записей зубчатым заборчиком. — А вообще, воблер и кость, — сказала она. — Так я все и назову: «Воблер и кость». Произведение литературы. Книгу! Роман! Дейнен потрясла блокнотом и пририсовала Коньку-горбунку на обложке букву З. Лубоцкий снял с полки жестяную банку, вытряс из нее белковые батончики, предложил Дейнен со вкусом клюквы, себе взял со вкусом черники. Стали жевать. — А почему тебе пирамида не нравится? — спросила Дейнен, доев батончик. — Пирамида — это красиво и неслучайно. — По-моему, скучно, — возразил Лубоцкий, тоже доев батончик. — Пирамиды вышли из моды семнадцать бестселлеров назад, придумай чего-нибудь, ты же литератор. — Хорошо, — сказала Дейнен. — Легко. Слушай. А если не пирамида? Если башня? Знаешь, по-моему, в Москве давно хотели построить башню… Дейнен потерла пальцами виски. — Башню ленинского коммунизма, — сказала она. — Так, кажется? — Вряд ли сейчас такую даже в книгах строить будут. Какую-нибудь другую построят. — Башню имени Бернарда Шоу. — Бернард Шоу был мужем Сары Бернар, — сказал Лубоцкий и протянул руку к миске с магнезией. — У него была широкая саксонская кость, он мог… Договорить Лубоцкий не успел, громыхнуло, пол подпрыгнул, гантели, гири и прочий инструментарий, знаменующий полтора столетия увлечения семьи гигиенической гимнастикой, тяжело звякнули. С полки на стене осыпались медали и кубки, завоеванные предками Лубоцкого в спортивной борьбе. Дейнен прикусила язык и зашипела, Лубоцкий же опрокинул магнезию на себя. — Что бы это могло быть? — поинтересовался Лубоцкий. — Взорвалось, кажется, — ответила Дейнен. Она достала зеркальце и рассматривала окровавленный кончик языка. На улице орали автомобильные сигнализации. — Что могло взорваться? — Лубоцкий тер нос. — Похоже на газовый баллон, — проявила осведомленность Дейнен. — У нас на даче у соседей взорвался — весь погреб разворотило. И Андрей, и Лиза перебрались через кресло на балкон. Снизу, со стороны переулка, поднималась кипящая пыль. — Что это? — Лубоцкий сощурился. — Она, — ответила Дейнен. У Дейнен зазвонил телефон, она ответила. Молчала в трубку. Лубоцкий наблюдал за пылью. Пылевая стена поднялась до третьих этажей и теперь приближалась и бурлила, как при взрыве Кракатау или Везувия. Но метров за сто до дома Лубоцкого туча выдохлась и осела, и стала видна улица. Все дома были на месте, припаркованные вдоль тротуаров машины посерели и мигали аварийками, на перекрестке возник затор от погасшего светофора, но люди из машин не выходили, опасаясь пыли, и Лубоцкий узнал странное сиротливое чувство, точно умер мир и остались только они с Дейнен на балконе, и даже пыль не поднялась. Он оглянулся на Лизу и чихнул в первый раз за этот день. Дейнен спрятала телефон. — Безносов звонил, — сказала она. — И что? — осторожно спросил Лубоцкий. — Водокачку взорвали. Рядом с его домом старая водокачка, ну помнишь же, с буквами? Взорвали. Сложилась, как спичечная. — Да. — Лубоцкий потер лоб. — Что бы это значило? — Это Шерга, — уверенно сказала Дейнен. — Посылает нам зловещий знак. — Какой? — Сегодня водокачка — завтра ты. Дейнен указала пальцем на Лубоцкого. По улице, вопя сиреной и моргая мигалками, проехала пожарная машина. Пыль снова поднялась, ненадолго. — И еще… — Дейнен замолчала. — Что еще? — Там вроде как стену начали строить. — Какую? Дейнен пожала плечами. Лубоцкий нахмурился. — Надо завтра все это серьезно обсудить на собрании, — сказал Лубоцкий и чихнул.