Из дневника полковника Бойе: «Рай Советов. Что мы видим в раю Советов? Народ не имеет религии и души. Церкви разрушены или служат амбарами. Культуры не видно и следа. Тупо сидит население у своих разрушенных домов. У каждого из нас лишь одно чувство — это счастье, что фюрер решил радикально изменить эту порочную систему. Победа, сохрани нашего фюрера!..» Из протокола допроса обер-лейтенанта Пауля Сухича: «В 15–20 км от города Дергачи, в населенном пункте, название которого не помню, по приказу полковника Бойе все население было согнано в синагогу, последняя была заминирована и взорвана вместе с находящимися там людьми. Это было в ноябре 1941 года… В населенном пункте Несолонь, восточнее 30 км от Новгород-Волынский, полковник Бойе приказал взорвать церковь. Церковь была взорвана 12 или 13 июля 1941 года… Приблизительно в первой половине августа месяца 1941 года по дороге Круполи — Березань, в 10 км от станции Березань, был сожжен совхоз и расстреляно более 300 военнопленных Красной армии, среди которых большинство были женщины. Полковник Бойе еще кричал: «Что означает женщина с оружием? Это наш враг!» Из дневника полковника Бойе: «Выходные дни. Не часто выпадали выходные дни в войне против Советов. Но после горячих боев около Юровки, Почтовой и на юго-западной окраине Киева, принимаем выходные как лучшие дни. Как быстро в шутках забываются упорные бои. Теплое августовское солнце светит с неба. Все ходят в спортивных брюках. Солдаты занимаются своим лучшим занятием, заботой о желудке. Это удивительно, сколько может переварить солдатский желудок. Утки, курицы и гуси, ничто не может скрыться. Их ловят, гоняют и стреляют». Из протокола допроса обер-лейтенанта Пауля Сухича: «В первой половине августа около города Киева полковник Бойе разъезжал по полю на своей машине и стрелял по военнопленным из винтовки, т. е. охотился на них. Убил лично сам десять человек. Данный факт также видел я…» Из дневника полковника Бойе: «Наступление на Дубно. Невыносимо жжет солнце. Золотистый урожай на полях. Как хорошо в пшеничном поле! В бесконечных рядах через пески Волыни продвигаются серые колонны. Песок как мука попадает в сапоги и делает невыносимым каждый шаг. Пот ручьями течет по лицу и телу. Пересохло во рту. Воды! Воды! Но ничто не может задержать нас! Ни жара, ни песок, ни пыль и ни пот. Мы все дальше и дальше продвигаемся на восток…» Из протокола допроса майора Поля Эбергарда: «В городе Дубно 134-й полк захватил в плен много русских танков и четыре танковых экипажа. По приказу полковника Бойе они был расстреляны. Солдаты в городе занимались грабежом мирного населения. По его приказанию все памятники, статуи, бюсты советских руководителейуничтожались личным составом…» Из дневника полковника Бойе: «Шоссейная дорога на север. Коммунизм за все годы существования ничего не делал, кроме как уничтожения Европы и в первую очередь — Германии. Большевики только и делали, что повсюду укреплялись. Везде мы видим огромные укрепления, казармы и казармы. Длинные колонны военнопленных встречают нас. Азиатские лица смотрят на нас. История потеряла свой ум! Чтобы эти орды победили нас?» Из протокола допроса обер-лейтенанта Пауля Сухича: «Около села Круполи, у озера в камышах, по приказанию полковника Бойе было расстреляно пять комиссаров. Это лично видел я, находясь с одним сержантом из нашей роты на охоте в этих камышах. Там же, название населенного пункта я не помню, лично полковник Бойе расстрелял офицера, который прятался в стоге сена. Для демонстрации этот труп лежал непогребенным. Среди солдат ходили разговоры, что труп принадлежал работнику ГПУ. Раньше в укрепленном пункте Янов, за рекой Буг, за укреплением из бетона была построена группа из командиров и красноармейцев Красной армии, приблизительно 20 человек. Полковник Бойе приказал их расстрелять». Теперь в распоряжении Савельева и Пузырева помимо дневника и фотографий, которые давали основания подозревать Бойе в совершении тяжких преступлений, имелись свидетельские показания бывших сослуживцев: майора Поля, капитана Краузе, обер-лейтенанта Сухича и лейтенанта Гростмана. Но Бойе продолжал полностью отрицать предъявленные обвинения и отказывался признать свою вину. Но так продолжаться бесконечно долго не могло. Кольцо доказательств все плотнее смыкалось вокруг него. Прошлый полицейский опыт подсказывал ему, что надо сдавать других, чтобы выторговать себе жизнь. Офицерская честь превратились в ничто, когда дело коснулось его собственной шкуры. Спасая ее, Бойе стал секретным осведомителем «Цезарем» и принялся строчить доносы, но не на армейскую мелюзгу, окопных капитанов и майоров, а на высший генералитет. Первой его мишенью стал ни много ни мало сам генерал-фельдмаршал Паулюс. Бойе доносил: «Я познакомился с генерал-фельдмаршалом Паулюсом еще до войны на маневрах. Тогда он был генералом и начальником штаба танкового корпуса. Здесь, в лагере, его всеуважают и почитают. На политические темы он вообще не разговаривает, так как считает, что его подслушивают. Фельдмаршал никогда и ничего не предпримет против Германии и ее правительства. К «Союзу немецких офицеров» его никогда нельзя будет привлечь. Это он расценивает как предательство…» Реакция контрразведчиков на это сообщение Бойе была более чем прохладной. Они по-прежнему пытались уличить его в совершенных военных преступлениях. И тогда он стал сдавать всех подряд, в том числе генерал-полковника Штреккера, с которым воевал еще в Первую мировую войну. Старый армейский служака не забыл Бойе после возвращения из британского плена и помогал как мог. И здесь, в лагере, он остался верен армейскому товариществу. На допросе Штреккер настаивал на том, что «обвинение Бойе в неправильном обращении с русским населением может быть только ошибкой». И далее с армейской решительностью заявил: «Я за это полностью отвечаю!» Бойе не замедлил отплатить генералу черной неблагодарностью. В очередном своем доносе сообщал: «Генерал Штреккер раньше многих других офицеров стал придерживаться национал-социалистических взглядов. Он против «Союза немецких офицеров» и никогда и ничего не предпримет против Германии. К деятельности в плену его привлечь нельзя». Не забыл Бойе и своего непосредственного командира — генерал-лейтенанта Дебуа. О нем он писал: «Генерал Дебу а убежденный национал-социалист и противник «Союза немецких офицеров». Но он не верит в военную победу Германии, и его можно привлечь к сотрудничеству». Кроме них Бойе настрочил доносы еще на десяток генералов и офицеров германской армии. Но это не могло отвлечь внимание Пузырева и Савельева от главного — поиска неопровержимых фактов, свидетельствовавших о совершенных им преступлениях. И тогда Бойе, продолжая выторговывать себе жизнь, прибегнул к очередной уловке. Он пытался убедить контрразведчиков в том, что может быть полезен в самой Германии, и предлагал услуги для установления контактов со своими высокопоставленными связями в Берлине. В своих прожектах Бойе рассчитывал якобы в интересах советских спецслужб привлечь их к сотрудничеству с «Союзом немецких офицеров» для «борьбы с Гитлером, чтобы подготовить необходимый демократический строй в Германии». Эта его очередная игра не усыпила бдительности Савельева и Пузырева. 18 октября 1943 года на имя заместителя начальника УНКВД СССР по делам военнопленных комиссара госбезопасности 3 ранга Мельникова был направлен рапорт, в котором указывалось: «За период пребывания в лагере Бойе выполнил ряд заданий и представил небольшие материалы описательного характера. Высказал заинтересованность в своем производстве в генерал-майоры, чтобы потом активно работать в генеральском лагере. Вместе с тем на него добыты оперативные и документальные данные, указывающие на участие в злодеяниях против командиров, комиссаров и солдат Красной армии». Реакция Мельникова на доклад была незамедлительной и острой. Он потребовал от Пузырева и Савельева «взять Бойе в активную разработку». И они продолжили кропотливую работу по сбору доказательств его преступной деятельности. В 1944 году перед ними открылись более широкие возможности подкрепить вещественными доказательствами письменные показания Сухича, Поля, Краузе и Гростмана. К тому времени под ударами советских войск гитлеровские войска все дальше откатывались на запад. На освобожденных территориях постепенно возвращались кжизни живые, и восставала из пепла и безымянных могил память о трагических жертвах фашистского порядка. Оперативно-следственные группы органов государственной безопасности приступили к документированию совершенных гитлеровцами преступлений. В ходе расследования, проводившегося по местам пребывания 134-го пехотного полка, перед оперативниками и следователями все отчетливее проступал кровавый след, оставленный Бойе и его подчиненными на советской земле. Заговорили живые и мертвые свидетели совершенных ими злодеяний. Нельзя без содрогания читать скупые строки акта № 24 от 5 мая 1945 года Государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских войск, совершенных в Ровенской, Житомирской и Киевской областях. Военные контрразведчики еще раз прошли вместе с членами комиссии по жуткому следу преступника Бойе. Акт комиссии бесстрастно свидетельствовал о творимых им зверствах: «Южнее села Быдумка Ровенского района, в 500 метрах, в лощине песчаного карьера обнаружено два кострища, возле которых находится три больших пятимиллиметровых листа железа и девять рельсов. Указанное железо и рельсы обгорели во время сжигания людей. Помимо костров на расстоянии тридцати метров имеется яма размером в квадрат 6 метров и триметра глубиной, которая наполовину наполнена человеческим пеплом и недогоревшими костями». Допрошенная в качестве свидетельницы жительница села Несолонь Михайловская показала: «В июле 1941 года командир полка полковник Бойе лично расстрелял моего мужа за связь с партизанами. Кроме того, по его приказанию были сожжены дома многих жителей». Житель того же села Оскиренко подтвердил: «В июле 1941 года по приказу полковник Бойе также были сожжены церковь и 12 жилых домов, а жители села убегали в лес, преследуемые немцами». И таких свидетельств в деле разработки на бывшего гитлеровского полковника Бойе, секретного осведомителя «Цезаря» и военного преступника, оказалось более чем достаточно. В мае 1946 года в отношении него было возбуждено уголовное дело. Последнюю точку в кровавой истории дневника Бойе поставил суд. 29 декабря 1947 года после завершения следствия Военный трибунал войск МВД Татарской АССР на основании части первой Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года приговорил Бойе к лишению свободы сроком на 25 лет. К тому времени смертная казнь в Советском Союзе была отменена. Капкан для «арийцев» Поражение гитлеровских войск под Москвой зимой 41-го и последующий сокрушительный разгром 6-й армии генерал-фельдмаршала Паулюса под Сталинградом окончательно похоронили надежны руководства рейха на легкий успех в войне с Советским Союзом. Война приобретала затяжной характер и неумолимо пожирала материальные и людские ресурсы фашистской Германии. Ее военная промышленность работала на пределе возможностей. Каторжный труд миллионов восточных рабов был уже не в состоянии компенсировать те огромные материальные потери, которые нес вермахт на Восточном фронте. Гитлеровская верхушка лихорадочно искала выход из сложившегося положения. Лучшие научные и инженерные умы бились над созданием нового сверхмощного «оружия возмездия», чтобы остановить набравшую обороты советскую военную машину, которая безжалостно уничтожала дивизии вермахта одну за другой. Фронт все ближе подкатывался к границам Третьего рейха. На его заводах в обстановке строжайшей секретности вызревал и матерел фашистский бронированный «зверинец» из «тигров» и «пантер». Эти «звери», по замыслу гитлеровской верхушки, должны были решить исход битвы под Курском и Орлом и позволить вермахту перехватить стратегическую инициативу на Восточном фронте. В те месяцы не знали покоя и гитлеровские спецслужбы. Абвер и «Цеппелин» лезли из кожи вон, чтобы оправдаться за предыдущие провалы в работе. Прежняя ставка на массовую заброску разведывательно-диверсионных групп во фронтовую полосу и ближайший тыл Красной армии на третий год войны полностью себя исчерпала. Головорезы из полка специального назначения «Бранденбург-800», оперативных групп (айн-затцгруппен), чувствовавшие себя в первые месяцы войны как рыба в воде, теперь все чаще терпели поражение от советской контрразведки. В 1943 году разведывательно-диверсионная деятельность тысяч агентов, заброшенных в тыл частей Красной армии, существенного влияния на положение на фронтах уже не оказывала. Это становилось все более очевидно для руководства абвера и «Цеппелина». Набравшая к тому времени силу советская военная контрразведка начисто переигрывала их по всем статьям. Лучшим подтверждением тому служат показания заместителя шефа абвера генерал-лейтенанта Франца фон Бентевиньи, данные им в мае 1945 года на допросе у следователя Смерша. Он признал: «По нашей оценке, исходя из опыта войны, мы считали советскую контрразведку чрезвычайно сильным и опасным врагом. По данным, которыми располагал абвер, почти ни один заброшенный в тыл Красной армии немецкий агент не избегал контроля со стороны советских органов, и в основной массе немецкая агентура была русскими арестована, а если возвращалась обратно, то зачастую была снабжена дезинформационным материалом». Но тогда, в 1943–1944 годах, Бентевиньи и другие руководители гитлеровских спецслужб все еще надеялись на выигрыш в тайной войне и настойчиво искали пути к победе. И здесь, как они полагали, вполне могло сгодиться антисоветское политическое и националистическое отребье. С его помощью в абвере и Главном управлении имперской безопасности (РСХА) Третьего рейха рассчитывали нанести удар в спину Красной армии путем инспирирования восстаний в республиках Северного Кавказа и Закавказья. Одна из таких масштабных операций была своевременно выявлена и пресечена сотрудниками Смерша. Подготовку к ней в гитлеровских спецслужбах начали еще в начале 1944 года. В качестве плацдарма и запального фитиля для организации восстания они намеревались использовать территорию и население Калмыкии. За дело взялись профессионалы — кадровые сотрудники штаба «Валли-1». Ведущая роль в операции принадлежала специалисту по Кавказу зондерфюреру Отто Вербу, более известному в своих кругах как доктор Долль. Специализация у этого «доктора» была весьма специфической: теракты, диверсии, шпионаж. С июня 1941-го по конец 1942 года он руководил специальным диверсионным отрядом, а затем так называемым Калмыцким кавалерийским корпусом, входившим в состав абвергруппы-103. Под его началом предатели и деклассированные элементы занимались проведением карательных акций против мирного населения, партизан и советских разведывательных групп, действовавших в тылу фашистских войск. Весной 1944 года из числа изменников, в основном калмыцкой национальности, был сформирован с участием О. Верба так называемый Калмыцкий корпус доктора Долля. Он представлял собой довольно внушительную силу: в его состав входило 36 эскадронов. После переброски по воздуху в удаленные места Калмыкии корпусу, по замыслу организаторов операции, предстояло стать ядром массового повстанческого движения в этой и соседних республиках Северного Кавказа. В последующем на базе корпуса планировалось продвижение спецгрупп в Западный Казахстан с целью проведения крупных диверсий на транспортных коммуникациях и в местах добычи нефти. О том, какое значение придавалось операции в гитлеровских спецслужбах, может свидетельствовать следующий факт. Для ее обеспечения была задействована по указанию высшего военного руководства уникальная авиационная техника особо секретного соединения люфтваффе — 200-я бомбардировочная авиационная эскадра специального назначения КГ-200 (нем. KG-200 — Kampfgeschwader). В состав этого соединения входили сверхтяжелые четырехмоторные самолеты ФВ-200 («Кондор») и Ю-86 с двумя высотными моторами, которые могли подниматься на высоту, недоступную для огня зениток, — до 12 тысяч метров. К 1944 году на ее вооружение поступили машины новых типов, в частности тяжелый бомбардировщик Ю-290. Он мог поднимать в воздух до 15 тонн груза и был способен осуществлять дальние переброски боевых групп с полным снаряжением численностью не менее 100 человек. При его создании использовались новейшие разработки в области авиастроения, представлявшие несомненный интерес для советских конструкторов. После того как руководство абвера согласовало с командованием люфтваффе последние технические детали, операция перешла в практическую фазу. В ночь на 23 мая 1944 года первый отряд диверсантов численностью 24 человека под командованием опытного командира, кадрового сотрудника абвера капитана Эбергарда фон Шеллера (оперативный псевдоним Кваст) занял места в самолете. Взревели двигатели, и в их грозном реве потонул надрывный вой серен воздушной тревоги. С запада на Берлин заходила на бомбардировку авиация западных союзников. Огромная туша Ю-290, тяжело оторвавшись от земли, ушла в ночное небо и взяла курс на восток. Кваст покинул кабину пилотов, молча опустился в кресло и ушел в свои мысли. Обер-лейтенант Ганс Ганзен, лейтенант Вагнер, обер-фельдфебель Миллер не решались его потревожить — перед полетом все уже было сказано. В те минуты они, видимо, думали об одном и том же: что их ждет в бескрайних степях Калмыкии? Та отрывочная информация, что поступала в абвер от заброшенных туда агентов, носила разрозненный характер и не позволяла составить целостную картину. Но Кваст верил в себя и своих подчиненных, за спинами которых была не одна заброска в советский тыл, а также в удачу. За годы войны удача ни разу не изменила ему. Под монотонный гул моторов Кваст не заметил, как задремал. Пробуждение было внезапным. Самолет тряхнуло на воздушной яме. Он бросил взгляд на часы и приник к иллюминатору. Они пролетали над линией фронта. О ней напоминал холодно мерцающий пунктир артиллерийской перестрелки. Русские зенитки молчали, а в чернильном ночном небе не было видно хищных силуэтов истребителей. Похоже, посты воздушного наблюдения не заметили самолет, и нервное напряжение, царившее на борту, спало. Диверсанты оживились, загремели кружки, и ароматный запах настоящего кофе прогнал остатки сна. Прошло еще около часа. Из кабины пилотов показался штурман и предупредил о скорой посадке. Все разговоры тут же стихли. Руки привычно проверили оружие. Лица Кваста и диверсантов затвердели. Они напрягали слух, пытаясь уловить за шумом моторов Ю-290 чужой, грозящий опасностью звук русских истребителей, и вглядывались во враждебную им землю. Она словно затаилась. Кваст пытался определить, где они находятся, но все было тщетно: ни одного огонька, ни одного движения не было видно в бескрайней калмыцкой степи. Внезапно слабая вспышка озарила бледным светом лица диверсантов и тутже погасла. Прошло еще мгновение. И на востоке ночную темноту рассекла алая, напоминающая открытую рану, полоска: над горизонтом показалась кромка солнца. Степь проснулась. Далеко внизу живым, слепящим глаза серебром вспыхнул лиман Большой Маныч. Огромным ятаганом он вытянулся с запада на восток. Слева, в котловине, крохотными кубиками и прямоугольниками угадывался небольшой поселок. Кваст догадался — это Элиста! Рев двигателей сорвался на визг. Самолет резко пошел на снижение. В ушах заломило. Бешеная тряска продолжалась несколько минут, потом последовал легкий толчок. Ровная, как стол, калмыцкая степь оказалась идеальным аэродромом. Опасения Кваста, что тяжелая машина может повредить шасси, были напрасны. Пока все шло гладко. Асы из люфтваффе не подкачали.