Но, тем не менее, бывшую усадьбу Головиных было видно издалека. Вернее, то, что от нее осталось. Розгин остановился на пригорке, я вышла из машины, осматривая пейзаж и прикидывая, где могло находится место, с которого фотографировали прабабку. По всему выходило, что надо ехать по кругу, потому что озеро, явно видимое на картине, здесь едва намечалось. Я поделилась информацией с Розгиным, и мы тронулись дальше. По самой деревне проехали , не останавливаясь. Тем более, что смотреть там было не на что. От некогда процветающего поселка, где был и колхоз, и школа, и почта с магазином, остались одни воспоминания. Практически все дома были заколочены, людей на улице не виднелось. Если жители и остались, то, наверняка, на том берегу озера. Я успела заметить там кое-какие признаки жизни: гуляющих гусей, собаку, старую, но не гнилую лодку у мостков. С этой стороны жизни не было. И старый, разрушенный особняк, в котором родилось не одно поколение моих предков, возвышался на пригорке символом утерянного величия. Мы подъехали ближе, и я сразу поняла, с какого места фотографировали прабабку. Взбежала на холм, прикинула кадр. Да, все так. И, как я и думала, никакого домика для прислуги там никогда не стояло. Зато стояла ель. Средней высоты, примерно тридцатилетняя. Она росла чуть в стороне от остальных деревьев, в основном, осинок и берез, и выделялась своей яркой зеленой свежестью. Я , пытаясь унять дрожь возбуждения, быстро пошла вперед. Розгин, не ожидавший моего маневра, выругался, спешно поставил машину на ручник, закрыл и двинулся за мной. - Предупреждать надо, Княгиня, - проворчал он, успевая подхватить меня, когда я, не заметив небольшую ямку в траве, чуть было не упала, - я уж подумал, что тебя клещ куснул за попку. Лапа его в этот момент очень даже недвусмысленно опустилась на мою ягодицу и щипнула в то самое место, которое, как он предполагал, могло пострадать от клеща. Я только фыркнула, выбралась из его рук и пошла дальше, даже не высказав этому мужлану ничего про его гадкое шовинистическое поведение. Во-первых, не было толку. Во-вторых, все мои мысли были там, возле указанного мамой места. Дойдя до елки. Я в недоумении замерла, не зная, что дальше делать. Где искать. - Ну что? - Розгин остановился рядом, - чего замерли? - Яааа… Понимаешь, мама указала это место, но я не понимаю просто… - поделилась я сомнениями. - Точно это? – он походил вокруг, попинал сухие иголки, усыпавшие землю. Потом обратил внимание на ствол дерева, - это чего тут? Глянь? Я торопливо подошла и увидела две буквы, вырезанные на стволе. Выглядело это так, словно влюбленные оставили здесь свои инициалы, как это бывает часто. А+П. Заключенные в сердечко. - Анна и Петр, - прошептала я, касаясь кончиками пальцев прорезанных линий, - мама и папа. - Понятно. Жди здесь, Княгиня. Я в машину за лопаткой. Розгин ушел, а я, как завороженная все водила и водила пальцами по глубоким бороздам, прикусывая губы от переживаний. Они здесь были, они оставили знак. Когда? Наверно, уже когда я была за границей, в Испании. Брат про это точно не знал… Почему ему ничего не сказали? Странно. Пришел Розгин и молча начал копать землю под надписью. Я следила с огромным волнением, с замиранием сердца, даже не предполагая, что можно ожидать. Что там? Клад? Бумаги? Может, какой-то дневник? Прабабушкины драгоценности, которых не было, или про которые мы ничего не знали? Что? Тут лопатка ударила обо что-то твердое, и я замерла, не отрывая взгляда от напряженной спины Розгина. Пустота принятого решения. Розгин никогда, ни в одном варианте развития событий своей, очень богатой на события жизни, не мог предполагать, что когда-нибудь ему придется искать клад. Все мог представить. И кое-что – даже с процентной вероятностью. А вот поиск клада – тут даже смешно говорить про процент. И про доли процента. Но, вот он. Клад. Маленький переносной сейф, вполне современный, кстати, бережно укрытый несколькими слоями пленки. Пока Розгин все это дело доставал и разматывал, Княгиня в нетерпении приплясывала рядом, постоянно лезла под руку и пыталась предложить помощь. Короче, мешала, как могла. - Да сядь ты уже, нахрен! – рявкнул на нее Розгин с досадой, и только после этого она убрала свои тонкие пальчики от грязной коробки. Обидчиво поджала губки, отошла в сторону. Но Розгину было не до обидок. Проверив, нет ли чего-нибудь еще в яме, он содрал все слои пленки с сейфа, задумчиво оценил его вес. Судя по всему, там не драгоценности. И не золото. Слишком легкий. Поднял взгляд на Княгиню. Она по-прежнему стояла в стороне и сверлила его злыми глазами. Ух, какая! Розгин поймал себя на том, что ему нравится этот ее боевой настрой. Уж по-всякому лучше, чем непонятная размазня, боящаяся своей тени. - Пошли в машину. Она кивнула. И двинулась первой. С гордо поднятой головой. Розгин, немного позалипав на высокомерно покачивающиеся ягодицы, облизнулся непроизвольно, покидал на место , где был спрятан клад, веток и рыжей многолетней хвои, чтоб не с первого взгляда можно было найти, подхватил ящик и пошел на своей нанимательницей. Или случайной любовницей? Или… Впрочем, неважно. Одно другого не отменяет. И объединяет все эти определения то, что они – временные. Княгиня уже успела дойти до машины и теперь молча смотрела на господский дом, зябко обняв себя руками. Розгин открыл патриот, швырнул коробку вниз, между сиденьями, подошел к Ульяне. Закурил, задумчиво разглядывая пейзаж. Унылый, как это часто бывает осенью в России. Нет у нас европейской благости и ухоженности. Нет ожидания чего-то светлого, затишья перед зимней сказкой. Осень в средней полосе России каждый раз падает так, словно за ней, следом, апокалипсис грядет. Безнадега, грязища и холод. Может, на юге как-то по-другому, или, там, на севере… Но Розгин ,в основном , осенью почему-то на среднюю полосу попадал. И помнил только такое. Но никогда особо не зацикливался. Нихера не романтик, потому что. А вот рядом с Княгиней – тянуло на непонятные вещи. Он искоса глянул на нее, на красивое, печальное лицо, задумчивое такое. Она смотрела на дом своих предков буквально со слезами. И этот момент, конечно, охерительно романтический, неожиданно выбесил. - И сколько, ты говоришь, предков твоих в этом доме родилось? – он намеренно разрушил молчание, грубовато и нагло. Княгиня вздрогнула, перевела на него печальный взгляд: - Не знаю… Усадьба была построена в середине девятнадцатого века… - Ммм… До отмены крепостного, значит? – поднапряг память Розгин, усмехнувшись. Княгиня , естественно, не осталась безучастной: - А это важно? Да, мои предки были богаты. Владели деревнями и миллионным состоянием. А потом у них все это отобрали. Не исключено, что кто-то из числа твоих предков. - О как! – восхитился Розгин, - у нас тут классовое неравенство, да? И классовая ненависть неожиданно обнаружилась? Он демонстративно медленно и тягуче оглядел нахмуренное лицо Княгини, ее прикушенную в досаде губу. Видно было, что она жалеет о сказанном, но , в противовес эмоциям, не собирается извиняться и забирать свои слова обратно. Достал он ее все же. И Розгину неожиданно захотелось ее… Обидеть. Наказать. Странное, не особо подходящее ему чувство. Новое. Наверно, это началось еще тогда, в их первую встречу, когда эта долбанная аристократка приперлась в его убогую контору и брезгливо оглядывала стены и сиденье стула, перед тем, как на него сесть.