Под покрывалом у меня была майка, которую я поддела под свитер, вполне приличная, я бы сказала, пуританская. Но от тяжести его взгляда плечи словно загорелись, шея и щеки покрылись диким ,бордовым практически, румянцем стыда. А мысли заметались в панике. Я просто растерялась, не могла придумать, как среагировать на его грубость. И за что? Вот за что? Я же ничего плохого… Я же… - А то, давай обмен, - он , продолжая шарить по моему лицу и шее глазами, погасил сигарету, положил локти на стол, придвигаясь , нарушая личное пространство , и не отпускал мой взгляд, гипнотизируя, - ты – мной пользуешься, а я – тобой. А? Я тебе – защиту и помощь, а ты мне – себя. На время? И только тут, по странно промелькнувшему блеску в чернущих глазах, я поняла, что Розгин издевается надо мной. - Да как вы! – с обидой вскочила, плотнее запахивая покрывало, - да я же от чистого сердца, потому что вы здесь сидите, не отдыхаете… Зачем вы так? Я же не хотела ничего плохого! - А затем, Княгиня ты долбанная, - он тоже встал, но отошел к окну, прислонившись к подоконнику, - что надо думать, прежде чем предлагать мужику ночёвку в одной комнате. Да еще и таким тоном приглашающим. Я нихрена не джентльмен, ты уже поняла. И нихрена не принц. И ты уже поняла, что я не против. Ты - красивая баба, я тебя хочу. И лежать в паре метров от тебя – то еще испытание. Была бы ты нормальная, а не голубых, мать твою, кровей, уже давно бы все поняла и дала мне. Но ты, бля, долбанная феечка и Княгиня, а потому вали обратно на диван и укройся с головой. И моли Бога, чтоб злобный тролль не передумал и не явился тебя трахать. - Да я совершенно не это… - Пошла вон, я сказал. – Он лишь чуть-чуть повысил голос, а мне стало страшно. Так страшно, что я решила не продолжать унизительный разговор и убежала в комнату. Села на диван, пугливо оглядываясь на дверь, и каждую секунду ожидая появления мрачной черной фигуры на пороге. Меня трясло. От страха. Конечно, от страха. Перед мысленным взором стояли черные жестокие глаза Розгина, его губы, язвительно кривящиеся в полуусмешке, когда он говорил мне все эти гадости. Я лихорадочно соображала, как поступать теперь. Лучше всего, конечно же, было бы гордо собраться и уйти. Но вот… Куда? Кто мне поможет? Кто защитит? Опять Варвару Петровну беспокоить? Я и так ее напрягла своими проблемами, хотя совершенно этого не хотела. И даже в самом начале, когда только приехала в город, не сообщала ей, надеясь все решить самостоятельно. И вот теперь опять ее привлекать? После того, как она, неизвестно каким образом, кстати, вынудила этого… человека участвовать в моей судьбе. И что мне говорить про причины того, что я отказалась от его услуг? Черная неблагодарность ведь. Но оставаться здесь, после того, что он сказал… Я вспомнила его слова, его грубое «Я тебя хочу», и почувствовала, как начинаю гореть. Опять. Ужасный, злобный… Тролль! Вот в самом деле, тролль! И что я буду делать, если он и в самом деле… Тут мои мысли панические прервались, потому что, словно визуализация моих опасений, в проеме двери появилась черная мрачная фигура… Сердце отчетливо стукнуло пару раз и замерло. Как же ты так, Уля?.. Черную тень я замечаю слишком поздно. Все же беспечность, к которой привыкла в Испании, дает о себе знать. Захожу, бросаю сумку на диван, иду в полутьме к дивану, странно, почему на входе нет выключателя? У дивана ,со стороны окна , стоит лампа. Верхний свет горит только в прихожей, а потому я двигаюсь по привычному маршруту. Моя квартира знакома до мельчайших подробностей, с закрытыми глазами пройду, если надо будет. И присутствие постороннего замечаю не сразу. А заметив, какое-то время неверяще и подслеповато вглядываюсь, отчаянно пытаясь убедить себя, что это все просто неудачная тень от торшера. Но когда тьма шевелится и начинает двигаться в мою сторону, взвизгиваю и пытаюсь бежать обратно , к свету прихожей, отчего-то веря, что, как только я попаду на освещенную территорию, морок развеется. Но морок быстрее. И гораздо, просто пугающе, сильнее. Меня перехватывают, не дав сделать и двух шагов, дергают обратно в круг тьмы, а потом вовсе валят на диван, да еще и рот зажимают, не давая не то, чтоб крикнуть, но даже и вздохнуть. - Тихо. Ти-хо… - хрипит морок, и в это момент мое обезумевшее от страха сознание посещает узнавание! Оно строится даже не на звуке, нет! На осязании, обонянии! От него пахнет табаком. И спиртным. И еще немного кожей, это от куртки, наверно… Какая глупость, в наше время носить кожаную куртку… Провинция… Черт! - Макс… Макс… - мычу я в железную лапу, по-прежнему закрывающую мне половину лица. И в этот момент он замирает, а потом наклоняется и шумно вздыхает запах моей кожи. Возле шеи. И я замираю. От ужаса. Уже второй волны ужаса. Потому что сначала, при узнавании, меня немного отпускает, и даже где-то облегчение появляется, потому что морок знакомый лучше морока незнакомого… Но после того, что он делает… Он держит меня, по-прежнему крепко и жестко, от него пахнет спиртным, он дышит шумно и тяжело и вообще производит впечатление малоадекватного человека. - Зачем ты вообще приехала сюда, м? – хрипит он так тихо и мучительно, словно… Словно ему больно. А затем проводит ладонью по моему дрожащему телу, вниз, а потом наверх, цепляя по пути тонкую ткань платья, задирая подол, оголяя бедра… Я замираю в этот момент. Таращу в темноту ошалевшие испуганные глаза, и не дышу даже, кажется. Только сердце тяжело бьет в грудную клетку так, что, наверняка, он слышит, как идет резонанс. - Гладкая такая… О чем думала? Сидела бы в своей Барселоне, овца… - рука добирается до нижнего белья и тормозит там, как будто раздумывая, как дальше поступить. Решая. Я осознаю, что это рубеж, и, не сдержавшись от ужаса, неслышно и жалобно скулю… Словно упрашивая жестокого мужчину отпустить. Пожалеть. Пощадить. Он опять вдыхает воздух возле моего уха, потом неожиданно лижет покрытую мурашками кожу. Меня словно током бьет! Становится невыносимо жарко, невыносимо тяжело и болезненно! То место, которого он касается языком, которое лижет жадно, как хищник самку, буквально огнем горит. Зачем он… Господи, зачем так? Что делать мне теперь? Как остановить? Между тем, он убирает руку от губ, наверно, чтобы попытаться раздеть меня, и я в этот момент не кричу, хотя надо бы, а лихорадочно шепчу, все так же таращась в темноту полными слез, слепыми глазами: - Макс, Макс, прекратите, пожалуйста, опомнитесь, Макс… Макс… - Заткнись. Просто заткнись сейчас. Дай мне себя уже трахнуть, а? Ну сколько можно дразнить? Я вообще не понимаю, о чем он сейчас. Какое дразнить? И в мыслях не было, вообще никогда! Я кое-как выпрастываю руки из-под его тела и упираюсь в железные плечи. Оттолкнуть, конечно, не оттолкну, но все же хоть как-то обозначу свое несогласие! - Макс… Вы пьяны, Макс, придите в себя! Я не хочу… Так! Не хочу! - Да я от рождения в себе! Не хочешь так? А как? Как хочешь? Он замирает, прекращая свое разрушительное воздействие на мое тело, смотрит в лицо напряженным взглядом. А я , от облегчения, от того, что хоть какой-то диалог с ним наладила, отвлекла немного, выдыхаю. И зря. Потому что теплый взволнованный выдох касается его губ, и в следующее мгновение я уже ничего не могу говорить и теряю свое шаткое , с таким трудом отвоеванное преимущество. Его поцелуй – пьяный, жестокий, дымный и сумасшедший. Как и он сам. Я не отвечаю. Я все еще надеюсь на его благоразумие. На то, что он придет в себя. Но с каждой секундой надежда моя все слабее. А вот огонь, разгорающийся опять, так и не потухший еще со времен нашего первого поцелуя, все ярче. И это беда моя. Это - моя погибель. Потому что он останавливаться больше не намерен. А я не намерена ему больше мешать.