Совсем недавно я узнала горькую правду о маме. ...Моя мать — актриса. Она так гордо себя называла. Когда она забеременела, ребенка не планировала и пошла на аборт. Папа вытащил ее из больничного кабинета и сказал, что сначала пусть родит, а потом катится на все четыре стороны. Но прожили они вместе довольно долго по меркам современных семей – семь лет. Материнский инстинкт в маме так и не проснулся и она все же последовала папиному совету. Укатила. Думаете, это отец мне рассказал? Как бы пи так! Это все моя няня, а по совместительству повар в нашем доме, Тамара Львовна. Когда я немного подросла и начала задавать неудобные вопросы, она взяла на себя груз ответственности и рассказала всю правду. Ох, как же папа на нее кричал. А я не могла понять, почему. Она ведь рассказала все, как было… Мать, как позже выяснилось, актрисой оказалась весьма посредственной. Я даже нашла в сети пару второсортных фильмов, в которых она сыграла. Каково же было мое разочарование, когда я поняла, что она променяла меня и папу на пару эпизодов в кино… Это было даже больнее, чем просто знать, что она ушла… Сама не заметила, как провалилась в сон. Будит меня звук проворачивающегося в замке ключа. Дверь тихо открывается, и в комнату входит тот самый мужчина. Он сегодня в черных джинсах и темной водолазке. Садится на стул и смотрит на меня. Почему-то притворяюсь спящей. Он оживляет экран телефона и что-то то ли листает, то ли печатает, а я рассматриваю его серьезное лицо, подсвеченное телефоном. Глаза светлые, кажутся светло-голубыми. Брови изогнутые, но и их почти не видно. Волосы неизвестно какого цвета, ибо сбриты под ноль. Его даже лысая голова не портит. Странные мысли, ей богу... Его нельзя назвать красивым, но и отторжения его внешность не вызывает. Он всегда опрятно одет, хоть и совершенно просто, не в бренд. От него приятно пахнет. И он единственный, кто не пристает ко мне. Просто приходит и сидит вот так, закинув ногу на колено. Иногда я с ним разговариваю, но он все так же молчалив. Просто слушает и смотрит. Я, наверно, выгляжу ужасно. Как и пахну. В обычной жизни мы настолько привыкли к комфорту, что понимаем его ценность, когда лишаемся. Я несколько дней не принимала душ. Не мыла голову. Хоть умываю лицо иногда из бутылочек, что приносит Он. И тем хуже себя чувствую, когда понимаю, какую меня он видит каждый раз. Я читала где-то, что у пленника может возникать симпатия к своему похитителю. Стокгольмский синдром довольно распространен. Но я не уверена, что со мной происходит именно это. Просто я очень благодарна этому человеку за его доброе отношение. Я даже ловлю себя на мысли, что, возможно, в обычной жизни даже не обратила на него внимания. Внешность среднестатистическая, ничем не привлекательная. Но я каждый раз подмечаю в нем что-то новое для себя. Кажется, я не устану его рассматривать каждый раз, когда он приходит. Это единственное занятие, которое может отвлечь меня от тревожных мыслей. Я даже научилась различать звук его шагов за дверью своей темницы. И словно чувствую его приближение. Я жду каждый его приход. Просто потому, что с ним спокойно. Чувство безопасности, конечно, мнимое, но я стараюсь не думать об этом… 11. Сергей Сафонов Зотову не могу дозвониться. У меня еще в первый день было все готово, но эта мразь куда-то пропала. Абонент – не абонент, мать его! И через своего безопасника не удалось пробить, где сейчас находится тварь. Не понимаю, почему он тянет резину! Неужели что-то заподозрил? Мы ведь были максимально аккуратны, и все, кто в деле – верные, в них я вообще не сомневаюсь. Самое страшное в этом всем другое – пока эта гнида где-то прячется, моя малышка страдает… Моя Любаша! За грудиной снова печет, и я стараюсь успокоиться. Мне надо быть сильным! Жизнь единственного ребенка на кону, не время раскисать и впадать в панику! — Сергей Михалыч, к Вам посетитель, — рапортует секретарь, приоткрывая дверь, и я поднимаю глаза. На входе в кабинет стоит совершенно незнакомый мужик. Внешность у него бандитская, но что-то мне подсказывает, что первое впечатление обманчиво. — День добрый, — спокойно говорит он и подходит к моему столу. – Майор Соколов, — раскрывает корочку и показывает мне. – Я по поводу Вашей дочери. Замираю. Что за черт!? Откуда менты узнали про Любашу?! В душе змеей сворачивается черная мысль о ом, что я не успел, и твари все же что-то сделали Любаше. И что она просто не вынесла боли и унижения… — Присядем? – указывает незваный гость на диван у стены, и мы синхронно начинаем движение. — Откуда Вам известно про мою дочь? – Решаюсь задать вопрос. — Это оперативная информация. — Тогда чего Вы хотите от меня? — Нам нужна Ваша помощь, — хмурит брови, пронизывает холодным взглядом. — Какая? Соколов протягивает мне листок с написанным адресом. — Приезжайте по адресу сегодня к полуночи. Обсудим план действий. Я смотрю на него выжидающе, но ответов больше никаких нет. — В чем подвох? — Нет его. Просто Вашей дочери нужна помощь. — Что Вам известно? – Накрывает меня. – Вы знаете, где она? – Подрываюсь с дивана. — Обсудим при встрече. Здесь не место, — оглядывает кабинет, кивает каким-то своим мыслям и просто уходит, даже не попрощавшись. Кажется, он даже не сомневается, что я приеду по адресу, что он оставил. Да и я не сомневаюсь тоже. Надо ехать, даже если это какая-то подстава. Потому что если все-таки Соколов что-то знает… Каждая крупица информации о Любаше на вес золота! Время до вечера тянется, и когда стрелка часов подбирается к одиннадцати, я не выдерживаю. Беру ключи от тачки и еду по указанному адресу. 12. Люба В дверь моего подземелья входит Он. Я сажусь на матрасе и прислоняюсь спиной к стене. Сегодня холоднее, чем все время до, и по коже ползут противные мурашки. Мужчина двигается неторопливо, но уверенно. Рассматриваю его: как всегда хмур и неразговорчив. Ставит на стол термос, откручивает крышку и наливает в нее что-то горячее. — Вот, пей, — протягивает мне импровизированный стакан. — Спасибо, — принимаю угощение и делаю неторопливый глоток. Горячая жидкость проваливается в желудок, заставляя морщиться от спазма. Но тошноты нет, и я делаю еще глоток. Мужчина внимательно наблюдает за мной и этим заставляет нервничать. — Тебе приносили еду? — Нет, только безвкусную жижу, — и откуда только смелости набралась такое сказать? А у него дергается уголок губ. То ли от недовольства, то ли от того, что не ожидал от меня такой длинной смелой фразы. — Понятно, — кивает каким-то своим мыслям и, встав со стула, выходит из подвала. Чай я допиваю в одиночестве и закручиваю термос крышкой. Через какое-то время мужчина возвращается и протягивает мне тарелку с бутербродом. Кусок хлеба, колбаса и сыр – вроде, ничего особенного, но мой желудок жалобно урчит от голода. Беру угощение и откусываю крупный кусок. Оказывается, несмотря на постоянную тошноту, я очень проголодалась. И несмотря на голод – не могу заставить себя есть ту ужасную кашу, которую приносят… Откусываю еще кусок. — Ничего более съедобного не нашел. И ты это… — он подбирает слова. – Ешь не спеша, жуй хорошо, чтобы плохо не стало. — Фпафибо, — энергично пережевывая очередной кусок, говорю я. В желудке от съеденного тяжесть, запить бы. И Он снова угадывает мои мысли, наливает чай и протягивает стакан мне. Отпиваю пару глотков и снова принимаюсь за бутерброд. Он садится на скрипучий стул и откидывается затылком на стену, прикрывает глаза. Почему Он всегда хмурится? Брови сведены, и между ними залегла глубокая складка. Я ни разу не видела, как он улыбается. Да и чему тут улыбаться? Работенка у него так себе – быть нянькой пленницы. Да и умеет ли он вообще улыбаться? Вряд ли его жизнь легка и радостна, раз он связан с криминалом. А свое похищение ничем иным я назвать не могу. Я так задумалась, что пропускаю момент, когда Он открыл глаза. Так и сижу, рассматривая Его. — Почему не ешь? — Как Вас зовут? Говорим одновременно, и, о Боги! На его лице появляется нечто похожее на улыбку! — Я задумалась, — отвечаю первая и откусываю бутерброд. Жую и рассматриваю мужчину уже, не таясь. Все равно поймал меня с поличным. — Все называют меня Зоркий. Киваю своим мыслям. Как в криминальных кругах это называется? Кликуха? Погонялово? Усмехаюсь, отчего уголок губы снова трескается и начинает жечь. Слизываю языком каплю крови. Чертов боров, до сих пор щека болит! Приторный вкус крови оседает на языке. Все удовольствие от съеденного бутерброда пропадает. Касаюсь пальцем рассеченной губы, морщусь от боли. Хорошо, что здесь нет зеркала. Я наверно ужасно выгляжу… Думать в таких обстоятельствах о своей внешности – глупость, наверное Но я настолько привыкла… И поняла, что могу не вернуться к своей прежней жизни, если у папы не получится договориться с моими похитителями. Зоркий больше ничего не говорит. Он снова откидывается затылком на стену и так сидит с закрытыми глазами. За последние пару дней… Ну, мне кажется, что пару… Ко мне никто кроме Него не приходил, и я немного расслабилась. Лучше буду голодать, чем снова жаться от страха к стене… А Зоркий, он не причинит мне вреда. Когда Он рядом, мне почти спокойно. 13