Съедаю суп и сам завариваю свежий чай, так как тот, что наливала Люба, остыл. Наверно, было не очень хорошей идеей мне ехать сюда. Но дома находиться, когда знаю, что Любаша здесь одна, было невыносимо. В конце концов, спать можно и здесь. Благо, в доме несколько отдельных комнат. Одну занимает Люба, вторая – родительская. Третью оккупировала Маринка. И четвертая моя. Она находится возле самого коридора, и отделена от Любиной комнаты коридором и гостиной. Это больше плюс, чем минус. Чтобы не было соблазна пойти к ней… Откуда в моей лысой голове такие мысли?! Сам с себя в шоке. Сижу, наблюдаю, как Люба моет тарелку и ставит тарелку в шкафчик. — Я пойду, пожалуй, — смущенно говорит она. — Иди, Любаш, — устало откидываюсь затылком на стену позади себя, прикрываю глаза, когда Люба выходит и тихонько прикрывает за собой дверь. Чертовщина! Допиваю чай, мою кружку и иду к себе. Вещей моих здесь много, и я с собой ничего не брал. Спать ложусь в одних трусах, потому что в доме тепло. Укрываюсь одеялом. Такое знакомое с детства чувство умиротворения наполняет, что засыпаю почти мгновенно. Сон без снов прерывает неясные звуки. Открываю глаза, пытаясь понять, что меня разбудило. По крыше шумит ливень, а свет фонаря перед соседским двором бросает Любину тень на мою кровать. — Любаш, ты чего? Болит что-то? — Нет, просто мне страшно… Я не выпила таблетку на ночь, — признается она. Откидываю в сторону одеяло в немом приглашении. Она, не мешкая ни секунды, ложится ко мне под бок и затихает. Охренеть, я идиот. Сам себе подкинул проблем. И если я до этой минуты думал, что вполне спокойно смогу находиться рядом с Любой, то теперь хрена с два… Укрываю девчонку одеялом, отодвигаясь ближе к стене, чтобы не касаться. Люба засыпает быстро, а я не могу. Сна ни в одном глазу, и шелест дождя по крыше совсем не отвлекает от мыслей о стройном женском теле, что так близко. Но нельзя, товарищ Соколов! Да и женщиной Любу нельзя назвать. Она же такая юная, совершенно не испорченная девочка… девушка. Острое плечико торчит из-под одеяла, кудри рассыпались по подушке. Тянусь пальцами к ним, провожу легонько. Люба вздыхает и, повертевшись, устраивается поудобнее – уткнувшись носом в мое плечо. Гореть мне в аду за те мысли, которые снова не дают спокойно дышать. Возбуждение разносится по венам, и в паху ломит. Но я стойко переношу это наказание, потому что не предусмотрел такого варианта развития событий. А лезть к Любе сейчас – это нездоровый эгоизм. Вряд ли я вообще решусь что-то предпринять, совесть не позволит. Да и не только в возрасте дело, и даже не в психологическом состоянии Любы. Здесь еще моя работа, конечно… Вот что я могу дать Любе, кроме постоянных нервов по поводу моих отлучек? Дом, защиту? И что от этого, если из-за меня она и будет постоянно нуждаться в той самой защите? Черт те что… Не ночь, а полный пиздец. Вылезаю из-под Любиной руки так, чтобы не разбудить. Забираю одежду и плетусь в кухню. Наливаю крепкий чай, одеваюсь и, накинув куртку, выхожу с чашкой чая на улицу. Холодает здесь раньше, чем в городе, да и после ночного ливня сырость пробирает до костей. Нашариваю в кармане пачку сигарет. Она изрядно потрепанная, потому что таскаю ее уже полгода, наверно. Пытался завязать, но вот досада – с моей работой просто срывался каждый раз. И вот, снова. Выбить сигарету из пачки не выходит, приходится вытаскивать пальцами и прикуривать от спички. Выдыхаю сизый дым и прикрываю глаза. Хорошо, все-таки, здесь. Тишина, воздух свежий. Может, и хорошо, что меня отстранили от дела, дали передышку? Как это сейчас по-модному называется, когда заебался до такой степени, что ничего не хочется? Выгорание, вот, вспомнил. Усмехаюсь своим мыслям. Ну, хоть не думаю о теплой девочке, что спит в моей кровати. В ее объятиях очень уютно. Я так не чувствовал себя уже много лет. Да я вообще так себя, наверно, никогда не чувствовал… Задумавшись, иду на инспекцию участка. Надо бы сгрести с огорода засохшие сорняки, выкатить из гаража мотоблок и перепахать землю. Взгляд цепляется за старый турник, который так и не поднялась рука убрать. Его еще мой дед мастерил. Надежная конструкция из железных трубок, почти заросла травой, но я уже иду туда, приминая траву ботинками. Делаю последнюю затяжку и тушу окурок о забор, выпиваю большим глотком чай и подпрыгиваю, цепляясь руками за перекладину. Давненько не занимался, но тело все еще помнит. Раз… два… три… Дыхание сбивается после десяти, и я спрыгиваю за сырую землю. Хо-ро-шо! Как же хорошо! Мышцы тянет, становится жарко. Стираю пот со лба рукавом и выдыхаю. Изо рта вырываются клубы пара. Налетает прохладный осенний ветерок, с деревьев листва летит – благодать! Вот еще к реке сходим с Любой, если дождь не зарядит снова, и будет вообще здорово. 25. Люба Сон в кои-то веки спокойный. Просыпаюсь не от кошмара, а от того, что выспалась. За окнами серо, а, значит, уже утро. Захара рядом нет, и это хорошо. Не знаю, как буду смотреть ему в глаза после сегодняшней ночи. Ну и позорище… Прийти к мужчине в спальню! О чем я вообще думала? Да о том, что снова приснился кошмар, а я не хочу. Не хочу оставаться одна, когда рядом тот, с кем спокойно. Надежно. Касаюсь его подушки носом и обнимаю ее. Аромат мужчины не яркий, не резкий и такой приятный, что мурашки по коже разбегаются. В окно проникают робкие солнечные лучи, и я вспоминаю, что сегодня мы идем к реке. Прогулка с Захаром видится мне чем-то нереальным. Ну, где романтика, а где товарищ Соколов? Хотя, может, это я вкладываю в нашу прогулку такой смысл, а Захар совершенно не относится к этому романтически. Скорее всего, так и есть. Но понимание разных взглядов на одни и те же вещи не испортит моего настроения, и я все же встаю с кровати. Поправляю подушки и накидываю покрывало. В доме тихо и пусто. Захара нигде нет, и я не спеша привожу себя с порядок. Кажется, мне лучше без успокоительных. Я все еще скорблю, да и странно было бы, если бы чувствовала себя по-другому, ведь папа — единственный близкий человек. Но я хочу пережить свою скорбь в трезвом уме. Захар входит в дом минут через тридцать. Он взмыленный, часто дышит и стирает пот со лба предплечьем. У меня готов нехитрый завтрак из горячих бутербродов и свежезаваренного чая. — Доброе утро, — улыбается он. — Выспалась? — Доброе, — отвожу взгляд и, наверно, надо извиниться за ночное вторжение. Но я не буду. — Где был с утра пораньше? — Вспомнил молодость. — Подробностей не ждать? — На заднем дворе у забора есть старый турник. Вот, решил, что зарядка будет в тему, раз уж я осел на какое-то время без работы. Если буду только спать и есть, скоро перестану помещаться в двери, — довольно рассказывает он. Захар такой интересный. Во всем. Мне до него расти и расти, но я буду стараться. Мне хочется ему нравиться, во всех смыслах. — Значит, успел проголодаться, — ставлю на стол парящие кружки с чаем и блюдо с бутербродами. — Я не особо умею готовить, — признаваться в своих недостатках неприятно, но мысли о том, что дочка с красивым именем Марина превосходно готовит, а я вот такая неумеха, не дают мне покоя. Надо с этим что-то делать! -Ничего, у тебя все впереди. Главное — желание научиться. Оно же есть? Киваю, отправляя в рот бутерброд. Да, желание есть, да и возможность тоже. Начну пока с чего-то обычного, типа суп или борщ приготовлю, научусь варить макароны, чтобы не кусок теста был в кастрюле. А там посмотрим, может, что посложнее попробую. После завтрака Захар сам моет посуду, а я иду одеваться. Одежды у меня не много, но сменные джинсы, футболку и свитер нахожу в сумке, что привез вчера Захар. А вот куртки там нет, да и быть не могло, потому что всю теплую одежду я на лето убирала подальше. И вряд ли бы Захар стал искать что-то на антресолях. Но товарищ Соколов не был бы собой, если б не нашел выход. Поэтому на мне шапка бинни и куртка его дочери. Совершенно обычные вещи, но очень уютные. Выходим на улицу, я вдыхаю свежий воздух полной грудью. Ни с чем не сравнимое ощущение, в городе так свободно дышать не получится — смог и выхлопные газы. А здесь — совсем другое дело. После ночного ливня дорога все еще сырая, на пожухлой траве у обочин крупными каплями роса. С деревьев облетают последние ржавые листья. В небе спешат куда-то хмурые облака, подгоняемые ветром. Мы почти не говорим, просто идем вперед, и сворачиваем с дороги на узкую тропу. Я пару раз умудряюсь споткнуться, и Захар в конце концов решает не отпускать мою руку. А я и рада, потому что его ладонь очень уютная. У реки ветрено и прохладно. Застегиваю бегунок куртки до самой бороды, но улыбаюсь. Захар пинает носком ботинка камень, и тот летит в воду, громко плюхая. — Всегда мечтала научиться пускать блинчики, — зачем-то говорю я и тут же смущаюсь. — И что же тебе помешало? — Мы никогда не ходили на речку, а на море можно было запускать камни только в голову какому-нибудь туристу, — смеемся. — Так что не довелось даже попробовать… — Так почему бы не попробовать сейчас? И так это предложение заманчиво, что я соглашаюсь. Но ничего у меня не получается ни с первого раза, ни со второго, ни даже с третьего. — Так дело не пойдет, — страдальчески закатывает глаза Захар. -Ты не так стоишь, и держишь камень тоже не так. Смотри, — встает у меня за спиной, поправляет плоский камень в моей руке. — Немного склонись вбок, вот так, — корректирует мою позу. — Отведи руку немного назад и бросай так, чтобы блинчик летел параллельно воде… Его слова достигают меня словно сквозь вату, потому что Захар так близко… но что-то я все же усваиваю, потому что бросаю и о, боги! Блинчик не тонет, а отскакивает по поверхности воды несколько раз. Подпрыгиваю от радости, издаю какие-то странные звуки вместо смеха, и повисаю на шее Захара. Об обнимает с ответ и, подхватывая, кружит. Прихожу в себя, осознавая, что эмоции вышли из-под контроля, но объятий не разжимаю. И так бы греться в руках Соколова, но на лицо срывается капля, потом вторая. — Ч-черт! — Спохватывается Захар, и тянет меня в сторону перелеска. Можно было бы спрятаться от спустившегося дождя под кронами деревьев, но листвы уже нет, и этот вариант отпадает. Из последних сил стараюсь поспеть за Захаром, и он сбавляет ход перед каким-то строением, больше похожим на разрушенную наполовину старую автобусную остановку. Крыши почти нет, но в углу вполне можно укрыться. Прячемся от дождя. Ветер задувает капли, и я тяну Захара за рукав ближе, в укрытие. Разворачивается ко мне лицом. Ежусь от его взгляда, но он понимает этот жест по-своему. — Замерзла? — расстегивает куртку и распахивает полы. Недолго думая, льну к нему, обхватывая крепкий торс руками под курткой. Захар оборачивает вокруг меня полы куртки, насколько это возможно, и обнимает поверх. И не буду говорить, что мне не было холодно. Утыкаюсь в его висок носом. Мне кажется, или Захар немного повернул голову? Его теплое дыхание согревает щеку, и я прикрываю глаза. Как же хорошо, мамочки… Так бы и стояла в его объятиях! Но дождь заканчивается так же внезапно, как и начался, и мы выдвигаемся к дому. 26 Захар спит сном младенца, и я решаю пойти приготовить завтрак. В эту ночь я снова спала в его кровати. Он сам предложил, чтобы и ему было спокойнее, и мне. Может, конечно, глупо это все, ведь он взрослый мужчина. И я веду себя легкомысленно, но Захар не предпринимает никаких попыток сблизиться, значит, я ему неинтересна как женщина. Это больно отзывается внутри, но что уж тут поделать… Наверно, я себя накрутила. Пальцы подрагивают, и я просыпаю сахар на столешницу. Блин… Точнее еще не блин, а тесто. Но вот досада, у меня реально руки растут не оттуда. Потому что не могу перебить комочки в тесте. Сзади раздается звук шагов, и я, улыбаясь оборачиваюсь. Но улыбка стекает с лица, когда вижу перед собой красивую девушку. Сначала напрягаюсь, но девушка начинает улыбаться. — Теперь понимаю, почему отец так переживал и ночевал в больнице. Ты – настоящая красотка, — входит в кухню. – Привет, я Марина, — киваю в ответ, но Марина подходит ближе и сжимает меня в дружеских объятиях. – Товарищ Соколов еще спит? — Угум, — заторможенно говорю я. – Я Люба. — Я знаю. И как вы тут? Еда еще есть? — Да, спасибо, все очень вкусно. — А ты что делаешь? – заглядывает за мое плечо и рассматривает тот бардак, который я развела на столе. — Блинчики хотела приготовить. Первый раз в жизни. Но что-то пошло не так… — Первый блин комом. Не переживай, научишься. Знаешь, сколько я продуктов попортила, прежде, чем стало получаться? — Сколько? – улыбаюсь.