— А что с нашими лошадьми? — Все в порядке. Ты будешь ездить на своей, а Сэм Хокенс — на Мэри. — Ого! Ты знаешь, как зовут мула? — Да, и название старого охотничьего ружья Сэма Хокенса тоже знаю. Мы много с ним разговаривали. Он ужасный шутник, но и отважный воин. — Да, и главное — он настоящий и верный друг, и я очень люблю его. Но позволь мне еще кое о чем расспросить тебя. Ты скажешь мне правду? — Ншо-Чи никогда не лжет! — гордо прозвучало в ответ. — А тебе я тем более не смогла бы сказать неправду. — Ваши воины все отобрали у кайова? — Да. — И у моих товарищей тоже? — Да. — А почему оставили мне то, что было в карманах? — Так приказал мой брат Виннету. — А ты знаешь, почему он так сделал? — Ты расположил его к себе. — Хотя он и считал меня своим врагом? — Да. Ты только что сказал, что полюбил его с первой минуты, и он почувствовал к тебе то же самое. Виннету очень жалел, что ты ему враг, и не только… Она запнулась, опасаясь обидеть меня неосторожным словом. — Говори! — Не могу. — Тогда скажу я. Он был сильно огорчен, думая, что я негодяй и обманщик, а вовсе не из-за того, что я враг, потому что даже враг может вызывать уважение. Верно? — Ты правильно догадался. — Еще один вопрос: что с Рэттлером, убийцей Клеки-Петры? — Сейчас его привязали к столбу пыток. — Что? Сейчас? Именно сейчас? — Да. — И я ничего не знаю об этом? Почему скрыли от меня? — Так хотел Виннету. — Но почему? — Он подумал, что твои глаза и уши не смогут этого выдержать. — Виннету не ошибся, но все-таки я смогу и смотреть, и слышать, хотя и с одним условием. — Каким? — Скачала скажи, где будет происходить казнь? — Внизу, у реки, там, где был ты. Инчу-Чуна увел вас нарочно. — А я хочу при этом присутствовать! Какие пытки ждут его? — Все, какие применяются к пленникам. Рэттлер — самый коварный из всех бледнолицых, попадавших когда-либо в руки апачей. Он просто так убил учителя Виннету, которого мы все почитали и любили, поэтому его по очереди подвергнут всем пыткам. — Но это бесчеловечно! — Зато справедливо! — И ты сможешь смотреть на это? — Да. — Ты?! Девушка?! Опустив длинные ресницы, Ншо-Чи потупилась, затем подняла голову и, глядя мне прямо в глаза, с укором спросила: — Ты удивлен? — Да. Женщинам нельзя смотреть на подобное зрелище. — Так принято у вас? — Да. — Это неправда. Ты не лжец, ты просто ошибаешься. — А ты считаешь, что можно? — Конечно. — Выходит, ты лучше меня знаешь наших женщин и девушек! — Просто ты их не знаешь! Когда ваши преступники предстают перед судом, то это можно слушать всем, да? — Да, верно. — Мне рассказывали, что в суде собирается больше слушательниц, чем слушателей. Разве это место для белых скво? И хорошо ли, что их тянет туда любопытство? — Нет. — А когда у вас казнят убийц, вешают или отрубают голову, разве при этом нет скво? — Так было раньше. — А теперь им запрещено? — Да. — И мужчинам тоже? — Да. — Значит, нельзя никому? А если бы разрешили, женщины обязательно бы пришли. Ты напрасно думаешь, что женщины бледнолицых нежные создания. Они прекрасно переносят боль, но не свою, а других людей и животных. Я не бывала у вас, но мне рассказывал об этом Клеки-Петра. Виннету тоже бывал в больших городах, а вернувшись, рассказал мне о том, что видел и слышал. Ты знаешь, что ваши скво вытворяют с животными во время приготовления пищи? — Что же они вытворяют? — Сдирают живьем кожу, вырывают еще из живых внутренности и живыми бросают в кипяток. А известно ли тебе, что делают шаманы бледнолицых? — Что? — Они бросают в кипяток живых собак, чтобы узнать, сколько те вытерпят, выкалывают им глаза и вырывают языки, режут и мучают, чтобы потом написать книжки. — Но это вивисекция,[8] и она нужна для науки. — Науки? От Клеки-Петры я многое узнала, поэтому понимаю, что ты имеешь в виду. Как ваш Великий Дух терпит такую науку, которая не может обойтись без издевательств над животными? И все это ваши шаманы вытворяют у себя дома, а ведь там живут и их жены. Может быть, они не слышат криков несчастных животных? Разве ваши скво не держат в клетках птиц и не знают, как те страдают? Разве тысячи ваших женщин не радуются, когда на скачках наездники насмерть загоняют лошадей? А там, где дерутся ваши боксеры, разве нет ваших скво? Я еще молода и неопытна, вы называете меня дикаркой, но ваши хрупкие женщины способны на такие поступки, от которых я прихожу в ужас. Нежные и прекрасные белые скво с улыбкой на устах смотрят, как наказывают их рабов и забивают до смерти черных служанок, а ты негодуешь, что я, девушка, могу без содрогания смотреть на казнь подлого убийцы. Да, могу, ведь он умрет той смертью, какую заслужил. И я хочу это видеть. Ты осуждаешь меня за это? А если и так, то кто виноват, что глазам краснокожих стали привычны такие картины? И не сами ли белые вынуждают нас отвечать жестокостью на жестокость? — Сомневаюсь, чтобы белый судья приговорил индейца к пыткам у столба. — Судья? Не обижайся, но сейчас я повторю то, что так часто тебе приходилось слышать от Хокенса: ты еще слишком молод и неопытен! Какие могут быть судьи на Диком Западе? Здесь сильный судит слабого. Скажи, а что делается в лагерях у костров бледнолицых? Сколько наших воинов, павших в борьбе с завоевателями, погибло не от пули или ножа в бою, а от пыток в плену! А ведь они виноваты лишь в том, что защищали свою землю! Убийца будет наказан по заслугам, так решили апачи. И я, дочь своего племени, пойду туда, чтобы увидеть, как убийца Клеки-Петры примет заслуженное наказание. Я знал эту прекрасную юную индеанку тихой и нежной, но теперь передо мной стояла негодующая, с горящим взглядом богиня возмездия, не ведающая жалости. Как она была прекрасна! Осуждать ее я не смел — девушка была во всем права. — Хорошо, иди, но я тоже пойду с тобой, — сказал я.