— Лучше останься! — попросила она совершенно иным тоном. — Инчу-Чуна и Виннету будут недовольны. — Они рассердятся? — Нет, просто не хотят, чтобы ты смотрел на казнь, но и не запретят, ведь ты наш брат. — Поэтому я пойду, и они простят меня. На террасе перед входом я застал Сэма Хокенса, который с наслаждением курил короткую охотничью трубку — он тоже получил табак. — Сэр, вот это другое дело! — в полном восторге воскликнул он. Сначала вы пленник, а потом — важная персона, это большая разница, чтоб мне лопнуть! Как вы себя чувствуете в новой обстановке? — Спасибо, хорошо. — И я неплохо. Сам вождь занимался нами, это так приятно. А где сейчас Инчу-Чуна? — Снова спустился к реке. Знаете, что там сейчас происходит? — Догадываюсь. — Что же именно? — Трогательное прощание с милыми кайова. — Не только. — А что ж еще? — Рэттлера пытают! — Пытают Рэттлера? А нас оставили здесь? Я тоже должен быть там! Пойдемте, сэр, надо спешить! — Постойте! Вы сможете без содрогания смотреть на все эти пытки? — Смотреть? Без содрогания? Как же вы, однако, все еще молоды и неопытны, дорогой мой! Вот поживете на Диком Западе подольше и позабудете о дрожи в коленках. Этого негодяя давно ждет виселица, вот он и дождался, только на индейский манер. — Но ведь это жестоко! — Что за слова! Он должен умереть! Неужели вы против? — Да нет, но пусть это будет без пыток, он же, в конце концов, человек! — Человека, который без причины убивает другого, нельзя называть человеком. Он был пьян, как скотина. — Вот именно, не ведал, что творил. — Опять бредни гринхорна! Это там у вас, в Старом Свете, сэр, некоторые господа адвокаты пытаются представить алкоголь смягчающим обстоятельством для каждого любителя совершить убийство по пьянке. А это преступно, слышите, сэр, преступно! Вдвойне следует наказывать всякого, кто напивается до безрассудства и, словно бешеный зверь, бросается на ближнего. Этого Рэттлера мне ничуть не жаль. Да вспомните, как он обращался с вами! — Я не забыл, но все-таки попытаюсь уговорить апачей смягчить пытки. — Оставьте, сэр! Во-первых, он это заслужил, а во-вторых, все ваши доводы будут напрасны. Клеки-Петра был наставником и духовным отцом всего племени, и для апачей его смерть — невосполнимая утрата. Его убили без всяких причин, и уговорить краснокожих едва ли удастся. — Но я все-таки попробую. — Напрасно. — Тогда пущу пулю Рэттлеру в сердце. — Чтобы избавить его от пыток? Ради Бога, не делайте этого, иначе всех восстановите против себя. Наказание выбирает само племя, им нельзя мешать, иначе можете распрощаться с новыми друзьями. Стойте, сэр, вы куда? Все-таки идете? — Да. — О Господи, ну что делать с этим гринхорном! Погодите, я позову Дика и Билла. Он исчез и через минуту появился с двумя товарищами. Мы все спустились вниз, Ншо-Чи ушла далеко вперед. Кайова уже покинули долину Пекос, забрав с собой раненого Тангуа. Опасаясь, как бы те потихоньку не вернулись отомстить, Инчу-Чуна предусмотрительно выслал за ними разведчиков. Я уже говорил, что на площади стоял наш фургон, и теперь вокруг него собралась толпа апачей. Инчу-Чуна и Виннету были в центре, рядом с ними я увидел Ншо-Чи. Хотя она и была дочерью вождя, тем не менее не имела права вмешиваться в дела мужчин. То, что девушка стояла среди них, а не с остальными женщинами, означало, что она сообщала им что-то очень важное. Заметив нас, она кивнула в нашу сторону и отошла к женщинам. Виннету пробрался сквозь толпу воинов и пошел нам навстречу: — Почему мои белые братья не остались наверху в пуэбло? Вам не понравились наши жилища? — Очень понравились, и мы благодарим нашего краснокожего брата за заботу. Мы пришли, потому что прослышали о готовящейся казни Рэттлера. Это правда? — спросил я. — Да. — Но я не вижу его. — Он лежит в повозке рядом с телом Клеки-Петры. — Какая смерть ждет его? — Он умрет под пыткой. — Это окончательное решение? — Да. — Мои глаза не вынесут такой смерти. — Поэтому мой отец, Инчу-Чуна, отвел вас в пуэбло. Зачем вы снова пришли сюда, если ваши глаза не выдержат этого зрелища? — Моя религия велит мне вступиться за Рэттлера. — Твоя религия? А что, разве это и не его религия? — Да. И его тоже. — И он поступил, следуя ее заветам? — К сожалению, нет. — Тогда теперь ты тоже не должен следовать им. Твоя и его религия запрещает убивать, а он убил, поэтому сейчас забудем о ней. — Я не могу поступать как он и должен выполнить свой долг, как велит моя совесть. Еще раз прошу, смягчите наказание. Пусть этот человек умрет легкой смертью. — Будет так, как мы решили. — Окончательно? — Да. — И нельзя исполнить мою просьбу? Виннету замолк, но его искренняя, открытая натура заставила дать прямой ответ: — Есть только один способ. — Какой? — Прежде чем ответить моему белому брату, я хочу попросить не прибегать к этому способу, иначе он потеряет свое доброе имя в глазах моих воинов. — Значит, этот способ нечестен и заслуживает порицания? — По понятиям краснокожего — да. — Так что это за способ? — Попросить нас отблагодарить тебя. — Ага! И ни один честный человек не станет просить об этом! — Конечно! Но мы обязаны тебе жизнью, и ты можешь заставить меня и моего отца выполнить твою просьбу. — Как вы сделаете это? — Соберем совет, скажем о твоей просьбе, и воины вынуждены будут выполнить ее в знак благодарности. Но в тот же час ты утратишь все то, чего с таким трудом добился. Стоит ли ради Рэттлера идти на такие жертвы? — Конечно же, нет! — Мой брат видит, я откровенен с ним. Я знаю, какие мысли и чувства терзают его сердце, но моим воинам этого не понять. Они презирают каждого, кто требует награду за доброе дело. Отныне Шеттерхэнд, который мог стать самым уважаемым и достойным воином апачей, подвергнется их презрению и должен будет покинуть нас.