Лапы чайки запутались в ее волосах. — Господи! Нет! Нет! Она схватила птицу, уже не беспокоясь, что та может покалечить ей пальцы. Птица была грязная. Мэри пыталась оторвать ее от себя. Макс тоже схватил ее. Она вырвалась, поднялась вверх и в сторону и закружила по комнате. Через секунду, однако, она прилетела обратно, с силой ударившись об стену рядом с ее головой. Птица упала на пол у ее ног и забилась в судорогах. С трудом переводя дыхание, прижав руки к лицу, Мэри попятилась от нее. — На них проклятье смерти, — сказал Макс. — Убей ее! Она едва узнавала собственный голос, так изменили его страх и неприязнь. Он колебался. — Вряд ли она уже представляет опасность. — Убей, пока она не взлетела! Он, отбросив птицу в угол, поднял ногу и с заметным облегчением наступил ей на голову. Едва сдерживая тошноту, Мэри отвернулась. Другая чайка отлетела от бара и вылетела из комнаты через разбитое окно. Все стало спокойно. Тихо. Наконец блондинка и ее спутник встали. Рыжий мужчина с тяжелым взглядом залпом допил свой виски. — О Боже! Какая грязь! — воскликнул бармен. — Что происходит? Кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы чайки вели себя подобным образом? Макс коснулся ее щеки. — С тобой все в порядке? Она прижалась к нему и заплакала. Глава 11 6.30 вечера. Холмы вечернего Кингз Пойнта были залиты оранжевым светом, будто исходившим из волшебного фонаря с тысячью лампочек. На западе покрытые туманом небо и океан слились в одну сплошную пелену. Макс припарковался к тротуару, выключил фары. Наклонившись, он поцеловал Мэри. — Ты выглядишь сегодня так хорошо! Она улыбнулась. Удивительно, но, несмотря на все то, что произошло, она чувствовала себя женственной, очаровательной и необыкновенно привлекательной. — Ты говоришь мне об этом уже шестой раз. — Счастливое число — семь. Ты выглядишь сегодня — сногсшибательно. — Он еще раз поцеловал ее. — Тебе лучше? Ты уже сняла напряжение? — Того, кто придумал диазепам, надо произвести в святые. — Это тебя надо сделать святой, — заметил он. — Теперь — не двигаться. Я почувствовал в себе рыцаря. Сейчас обойду машину и открою тебе дверцу. Морской ветер дул не сильнее, чем в течение всего дня, хотя с наступлением вечера он стал холоднее и, казалось, производил больше шума. Он стучал ставнями, пока их не закрыли. Он беспокойно бился в двери гаражей, заставляя их щелкать и глухо стонать. Он склонял ветви деревьев к самым стенам домов, позвякивал пустыми мусорными бачками, собирал пальмы в единый хор шелестящих ветвей, подобно шорохам ползущей змеи, и гонял вдоль улицы несколько пустых банок от содовой. Небольшой одноэтажный домик по Оушн-Хилл-Лейн, 440, укрытый от самых злых ветров густым кустарником, соснами и пальмами, смотрелся очень тепло и уютно. Мягкий свет исходил от закрытых занавесями окон. Вход освещался лампочкой, укрепленной рядом с дверью. Лоу Пастернак — владелец, издатель и редактор «Кингз Пойнт Пресс» газеты, выходившей два раза в неделю, — сам открыл дверь и пригласил их войти. Пока они обменивались комплиментами, как замечательно они все выглядят и как рады друг друга видеть, Пастернак чмокнул Мэри в щеку, пожал Максу руку и повесил их пальто в шкаф. «Находиться в обществе Лоу, — подумала Мэри, — так же полезно, как принимать транквилизаторы: можно полностью расслабиться». После Макса и родногс брата Мэри любила Лоу больше всех других мужчин с которыми когда-либо встречалась. Он был интеллигентен, добр и щедр. При этом он был самым изощренным циником, какого ей когда-либо доводилось встречать, но цинизм смягчали его скромность и непревзойденное чувство юмора. Ее несколько беспокоило то, что он слишком много пил. Он знал о том, что пил много, и был способен без эмоций обсуждать эту тему. Он убеждал ее в том, что если понимаешь, как порочен мир, и представляешь, каким бы раем он мог бы быть, то точно знаешь, что то, что могло бы быть, никогда не будет, потому что большинство людей безнадежные болваны и дураки — тогда человеку нужна какая-то подпорка, чтобы дожить до конца дней в здравом рассудке. Для некоторых, говорил он, это могут быть деньги, или наркотики, или сотня других вещей. Его подпоркой было шотландское виски или хорошо выдержанный бурбон. — Моя мать, — убеждала его Мэри, — прожила жалкую жизнь алкоголички. — Твоя мать, — всегда отвечал ей Лоу, — по твоим рассказам, была похожа на алкоголика, не умеющего получать наслаждение от выпивки. Нет ничего хуже грязного пьянства — если это не пьянство из жалости к себе самому. Судя по всему, его чрезмерные возлияния никак не отражались на его жизни. Он создал и все еще совершенствовал процветающую компанию. Его редакционные статьи и репортажи выигрывали различные национальные награды. В свои сорок пять, хотя он никогда не был женат, у него было столько подружек, как ни у одного из знакомых Мэри мужчин. В данный момент он жил один, но Мэри знала, что долго это не продлится. Хотя Лоу Пастернак и потреблял виски в неимоверном количестве, Мэри никогда не видела его пьяным. Его никогда не шатало, у него не заплетался язык, он никогда не размякал и не становился громогласным и противным. — Я пью не для того, чтобы уйти от ответственности, — сказал он ей однажды. — Я пью для того, чтобы уйти от последствий неспособности других людей нести их собственную ответственность. — Алкоголь убил мою мать, — Мэри предостерегала его. — Я не хочу, чтобы ты умер. — Все мы умрем, моя дорогая. И умереть от цирроза печени ничем не хуже, чем быть съеденным раком или получить хороший удар. Думаю, это даже лучше. Она любила его так же сильно, как и Макса, только совсем по-другому. Он был коренастым, на целый фут ниже Макса и даже чуть-чуть ниже Мэри. Его шея, плечи, руки и грудь казались плотными за счет мускулатуры и сильными. Одет он был в белую рубашку с закатанными рукавами, из которых торчали густо поросшие волосами руки. Его лицо представляло прямую противоположность телу с приятными чертами природного аристократа. Его черные, прямо зачесанные назад волосы, высоко поднятые брови и живые выразительные карие глаза привлекали к себе людей. Тонкий нос, небольшие ноздри, поджатые губы. Он носил очки в металлической оправе, придававшие ему вид преподавателя колледжа. — Бурбон со льдом, — сказал он, беря большой стакан с журнального столика. — Это уже третий после того, как я вернулся с работы домой. Если ветер будет продолжать дуть и дальше с такой же силой, я скоро буду просто светиться изнутри, и смогу читать перед сном при собственном освещении. И хотя в комнате стояли кресла и очень удобный диван, основным ее украшением были книги, журналы, альбомы, пластинки и картины. Большое количество книг лежало рядом с диваном и позади него; они заполнили все пространство журнального столика; последние выпуски журналов, а их было по меньшей мере сотни, были разложены по стеллажам. Одна стена, свободная от книг и пластинок, была увешана картинами, написанными маслом, пастелью и акварелями местных художников. Дюжина экземпляров картин различных стилей была развешана так близко друг от друга, что это мешало восприятию каждой картины. Однако у Лоу был прекрасный вкус, а потому глаз невольно выхватывал неординарные полотна, композиции, игру красок. Одно из кресел было более потертым, чем остальные. На нем обычно сидел Лоу, прочитывавший еженедельно по дюжине книг, не забывая при этом потягивать в больших количествах виски и слушать музыку от Бенни Гудмана до Баха. Эта комната как никакая другая, по мнению Мэри, располагала к дружескому общению. Лоу принес им выпить и поставил Баха в исполнении Юджина Орманди. — А теперь давайте выслушаем всю историю от начала до конца. С тех пор, как вы утром позвонили мне, я чуть с ума не сошел, пытаясь догадаться, о чем идет речь. Вы говорили загадками. Мэри, перебиваемая постоянными вопросами Лоу, отвлекалась от основной темы на обсуждение вопроса о полтергейстах, тем не менее рассказала ему все. Начала она с преследования Ричарда Лингарда, а закончила нападением морских чаек в «Смеющемся дельфине». Когда она закончила, дом погрузился в какую-то неестественную тишину. Дедушкины часы торжественно тикали в столовой. Раздумывая над тем, что она рассказала, Лоу налил себе еще бурбона. Вернувшись к своему креслу, он сказал: — Значит, завтра, в семь часов вечера, этот убийца нападет на двух человек и, возможно, одного из них убьет. Затем поднимется на башню и начнет стрелять. — Ты веришь мне? — спросила Мэри. — Конечно. Я ведь слежу за тем, что ты делаешь, уже много лет. — И ты веришь тому, что я говорила о духе Лингарда? — Если ты говоришь, что мне надо верить, то почему бы мне не поверить? Она бросила взгляд на Макса. — Сможет ли этот человек найти себе хоть одну жертву завтрашним вечером? — спросил Макс. — Ведь в это время все уже будут у себя дома готовиться вместе с семьей к Рождеству. — О! — отозвался Лоу. — В районе залива он найдет предостаточно целей. Там будут праздновать Рождество примерно на дюжине яхт. Люди на палубах. Люди в порту. Люди — везде. — Не уверена, что мы сможем предотвратить его первое нападение с ножом, — сказала Мэри, — но надо хотя бы попытаться пресечь массовую бойню на башне. Мне кажется, надо выставить полицейских на всех трех башнях. — Есть одна проблема, — заметил Лоу. — Какая? — Джон Патмор?