Мария Семеновна помедлила, ей показалось, что она забыла строчку, пробежала глазами листок и опять сложила его вчетверо; она вспомнила все строчки и все слова, и ей больше незачем было в него заглядывать. Были весны и зимы, да что-то одна Мне запомнилась только весна... — Что это? — почти испуганно спросила Наташа Павловна, когда Мария Семеновна дочитала. — Как это там? «И назвал мне четыре приметы страны, где мы встретиться снова должны»? — Тут так, — сказала Мария Семеновна и поджала губы. Ей стало неприятно, что Наташа Павловна из всего стихотворения выхватила только эти строки, за которыми шли и такие: «Море, круглая бухта, высокий маяк. А всего неизменней полынь...» Наташа Павловна уловила, как что-то изменилось в их отношениях, словно бы промелькнула тень и не померкла вдали, а застыла там серым облачком. Она отшатнулась от Марии Семеновны и в свою очередь погладила ее по голове. «А всего неизменней полынь...» — Полно вам придумывать. Ничего ведь не случилось. — Да-да, — быстро промолвила Мария Семеновна. — Это хорошо, что еще ничего не случилось. — Что это на вас сегодня накатило? Мария Семеновна хотела промолчать и медленно покачала головой. — Ничего, голубушка, — сказала она вполголоса. — Да я уж тебе говорила: разбирала нынче старые бумаги и нашла среди них вот этот листок... Господи, как страшно, когда уходит жизнь... — Она пошевелилась, будто хотела привстать, и опять осталась сидеть. — Тепло тут. Так вот и сидела бы всю ночь. Да ведь идти надо. Катеришенька, ты где? — Здесь я, бабуля, — прозвенел снизу детский голосок. — Это хорошо, что ты здесь. Наташа Павловна быстро поднялась, подала руку Марии Семеновне, и они осторожно съехали по отполированному боку в мелкую теплую воду, оправили сарафаны, и Наташа Павловна позвала усталым голосом: — Катериша, пора, пора... Та подбежала, цепляясь ножонками за камушки, схватила мать за подол, глянула снизу вверх. — А папулька наш все в море? — Все в море, доченька. Иван Сергеевич уже заждался их, и чаю напился, и цветы полил, и теперь читал на приступочке газету, шевеля седыми бровями, которые у него к старости начали расти кустами, как полынь. Полынью тут пропахло все. Она росла возле тропинок, среди камней, словом, там, где, казалось бы, корням и ухватиться было не за что, и ближе к маковке лета начинала дружно седеть, и запах ее стелился низко над землей. Накормив Катеришку, Наташа Павловна увела ее укладываться, а Мария Семеновна начала собирать вечерний чай в гостиной. Чаевничали они обычно долго, обсуждая свои и людские новости. Наташа Павловна долго не выходила, и Мария Семеновна с Иваном Сергеевичем терпеливо ждали ее, за чай не принимались, хотя есть очень хотелось. «Чего она там копается?» — с неудовольствием подумал Иван Сергеевич, опять надев очки на нос и принимаясь за газету, в которой прочитал не только все информации, но успел просмотреть и все статьи. — Что-то Василий Васильевич давно не заглядывал к нам? — вздохнув, сказала Мария Семеновна. Иван Сергеевич поднял очки на лоб. — Лето — пора учений. По гостям разгуливать некогда. Мария Семеновна переставила чашки, глянула в сторону. — Сладилось бы у них... — сказала она тихо. — И нам он не чужой. — А это не нашего ума дело, — сердито возразил Иван Сергеевич. — Теперь от своих детей бегут... — Не век же ей возле нас сидеть. — И опять не нашего ума дело. Скрипнула дверь — Иван Сергеевич заметил, что с некоторых пор в доме заскрипели полы и двери, лето ли сухое стояло, а может, к дому подкрадывалась старость, — вошла Наташа Павловна в новом платье, модно подчеркнувшем ее фигуру, с ниточкой кроваво-красных кораллов на шее, с кровинками рубинов в мочках ушей. Было видно, что Наташа Павловна принарядилась тщательно, продумав все до мелочей, и хотя волосы по-прежнему зачесала гладко, строгости в ее лице как будто поубавилось, и вся она стала обворожительно-чистой. Глядя на нее, Иван Сергеевич невольно крякнул, а Мария Семеновна спросила чужим голосом: — Ты куда-то собралась, голубушка? — Нет, — сказала Наташа Павловна, — я пришла пить чай. И мы сегодня будем чаевничать долго-долго. — Она села к столу и сразу принялась хозяйничать. — Давеча вы, Мария Семеновна, мне стихи читали, а я слушала вас и все думала, что пять лет назад именно в этот день мы с Игорем познакомились. Надо же какое совпадение. Тогда я была молоденькая. Мне только стукнуло семнадцать, я закончила училище и мечтала стать пианисткой. — Она подала чашку Ивану Сергеевичу. — Как давно это было... Иван Сергеевич принял чашку, поставил ее и озабоченно спросил: — Может, и мне форму надеть? — Сиди уж, — сказала Мария Семеновна теплеющим голосом. — Ведь не ты же познакомился с Наташей в тот день. Ты даже не вспомнишь, когда со мной начал женихаться. — Жизнь прожили, — проворчал Иван Сергеевич, — так чего уж о жениханье вспоминать. Наташа Павловна провела пальцем по краешку чашки и загадочно — немного грустно, немного виновато — улыбнулась. — А я сегодня вспомнила, — сказала она, — и так тепло стало. И больно. Что же я раньше-то об этом не вспоминала? — И я вспомнила. Разбирала бумаги и вспомнила, — заметила Мария Семеновна. — В Мраморном мы познакомились, на танцах. Это на Васильевском острове. Иван Сергеевич уже четыре галочки на рукаве носил. — У тебя тогда платье было в горошек. И синий жакет. — Помнишь, значит. — Уж больно платье заметное было. Я, собственно, на него и пошел. Лицо смутно видел, а платье — хорошо. Мария Семеновна усмехнулась: — Куда уж заметнее... Тогда все в горошек ходили. В окнах потемнело. Заря еще недолго золотилась сквозь листву, но скоро и она стала гаснуть. С моря долетел протяжный рокот, оно словно бы вздохнуло, потом снова донесся его вздох, и все смолкло. — Мария Семеновна, — попросила Наташа Павловна, — почитайте еще те стихи. Пожалуйста, если вам не трудно. — Сделай, Маша, милость, — сказал и Иван Сергеевич. Мария Семеновна подперла рукой щеку, пригорюнилась. — Уж и не знаю, — тихо промолвила она. — Читай, Маша, — повторил Иван Сергеевич, — читай, раз публика просит. Там, на камне, Мария Семеновна невесть чему разволновалась, здесь же голос у нее был ровный, она уже и не вспоминала ничего, и не переживала, и Наташа Павловна подумала, что все хорошо в первый раз, а всякое повторение, как бы лишенное свежести, теряет свое очарование. Были весны и зимы, да что-то одна Мне запомнилась только весна... «Да-да, — думала Наташа Павловна. — Только одна...» Иван Сергеевич слышал сегодня впервые чтение Марии Семеновны и вдруг увидел ее той, прежней, в платье в горошек и в синем жакете, когда он, курсант училища имени Фрунзе, подлетел к ней по паркету Мраморного зала, как только оркестр заиграл «Рио-Риту». — Маша, — сказал он, отводя глаза в сторону, когда Мария Семеновна перестала читать, — а ты тогда не сразу пошла со мной. — Уж больно ты фасонистый был: сбоку палаш, на рукаве галочки. Фу-ты ну-ты... А я кто? Сопливая фабричная девчонка, которой подруга одолжила жакетку на танцы. — Между прочим, меня мамка на этом самом месте на соломе рожала. — Откуда мне было знать, где тебя рожали. Подкатил такой фасонистый, я и обомлела, думала, подсмеяться решил. — А я ведь тоже сперва решила, что Игорь не всерьез стал за мной ухаживать, — сказала Наташа Павловна. — Старпом с лодки, а я девчонка из музучилища. Я к тому времени и в куклы еще не наигралась. — Спит наша куколка, — промолвила Мария Семеновна и снова пригорюнилась. Иван Сергеевич привычно перевернул чашку кверху донышком, поставил ее на блюдце, отодвинулся вместе со стулом. — Спасибо, хозяюшка и хозяйка. Пойду перед сном воздухом подышу, на рейд взгляну, не вернулся ли который из кораблей. — Сиди уж, корабельщик. — А и я с вами, Иван Сергеевич, — попросилась Наташа Павловна. — Ну, пожалуйста, Мария Семеновна, не отговаривайте нас. — Да уж идите, раз душа просится. А я тут и посуду перемою, и Катеришку послушаю. — Мария Семеновна заглянула в детскую, пока Наташа Павловна причесывалась перед зеркалом. — Спит наша красавица, — сказала она радостным шепотом. — Набегалась за день. Мордашка так и зарозовела.