Сокольников подвинул к себе стакан, позвякал в нем ложечкой, забыв положить сахар. — Ты только не падай. Суханов влюбился в нашу милую, прелестную Наташу Павловну Вожакову. Ни больше ни меньше. И та, кажется, тоже проявила к нему здоровый женский интерес. Ковалев непроизвольно воззрился на Сокольникова. — Наташа Павловна?! — удивленно спросил он. — Ты шутишь? — Нет, командир, не шучу. Какие уж там шутки: один влюбился во вдову моего ближайшего друга и бывшего командира, а эту вдову — уж прости меня за откровенность — старики прочили мне в жены; другой вызывает на шлюпочный турнир. Сплошные «рытвины, ухабы». — Со старпомом проще. Скажем ему, чтобы гонялся не с тобой, а с Романюком, который, не успев стать командиром БЧ, уже рвется в старпомы, он и утрется, а вот там дело посложнее. — Команда уже знает о поединке и жаждет крови. Так что пусть все остается в силе. Ковалев смилостивился: — Добро. Бери себе Ветошкина. Но неужели наша Наташа Павловна, милая Натали... — Да-да-да, представь себе. — А я тогда подумал, что это ты за него заступился. Впрочем... — Оставь меня в покое... К сожалению, чаще всего не мы кого-то находим, а нас кто-то высматривает... Тут ведь не сразу поймешь, где они, эти начала, а где концы... Так, значит, я могу взять Ветошкина? — Бери Ветошкина. И пусть публика аплодирует тебе. — Помнишь, когда-то нам аплодировали девчонки в Питере. Тогда мы брали первые места. Куда подевались те девчонки, скажи мне? — Отчего же не сказать: те девчонки стали маманями, а наш Сокольников все еще холостяк. Хочешь, вернемся в базу, я тебя посватаю к Наташе Павловне, к нашей очаровательной Натали. Нет, право. Я чувствую в себе задатки свата. — Не старайся. Не хочу. Наши женщины от нас не уходят. От нас уходят чужие женщины. Ты понимаешь, командир, что такое — чужие? Ковалев отодвинул от себя стакан и сам вместе с креслом отодвинулся от стола, шумно вздохнув, помолчал. — Славно мы с тобой чаек погоняли. Теперь уж долго так не гонять. — Думаешь... — начал было Сокольников, но Ковалев не дал ему договорить, сказал сам: — Нет, не думаю. Раз командующий определил наше пребывание тут месячным сроком, то, следовательно, он за нас и подумал. Нам осталось только действовать. — Но чтобы действовать, надо знать... — Золотые слова, комиссар. Золотом бы их и записать, да нету у меня золота. Ракеты есть, и бомбы глубинные, и еще кое-что, а вот золота командующий не дал. Поскупился командующий. Зазвонил телефон, резко в полной тишине, как колокол громкого боя. — Товарищ командир! — доложили с вахты. — На рейд прибыли легкий крейсер и транспортное судно. — Хорошо. Сейчас я поднимусь на мостик. — Ковалев откинулся на спинку кресла, позволив себе на минуту расслабиться, и вяло улыбнулся. — Видишь, комиссар, какая сила собирается. Это не по нашу душу. Кажется, где-то запахло паленым, вот они и хотят пустить нам пыль в глаза, знают же, что мы сейчас же бросимся докладывать. Ковалев рывком поднялся, пробежал пальцами по пуговицам рубашки — даже ночью он не позволял себе поблажки, — за ним поднялся и Сокольников. — Иди, комиссар, отдыхай. Утром все-таки тебе гоняться, а не мне. Поверь, мне не хочется, чтобы фрунзак (выпускник училища имени Фрунзе) болтался на бакштове у балтийца (выпускник Первого Балтийского училища). Они, правда, иногда себя величают еще конногвардейцами. Но это уже их дело. Сокольников пошел по коридору, направляясь в низы — он помнил, что вахту должен был стоять Ветошкин, — а Ковалев, пользуясь тем, что в ночное время поблизости никого не было, взбежал наверх и пристроился к визиру, за которым только что стоял вахтенный сигнальщик. — Где? — отрывисто спросил Ковалев, и вахтенный сигнальщик догадался, о чем спросил командир, почтительно сказал: — Я визир держал прямо на него. — Понятно. — Ковалев дождался, когда глаза приспособились к ночной полумгле, и начал различать и надстройки у крейсера, слабо освещенные, но все-таки достаточно — для ночи — очерченные, и ют, по которому прохаживался вахтенный и, кажется, курил, по крайней мере, там изредка появлялся неясный светлячок. — Понятно, — повторил Ковалев и крикнул вниз: — Рассыльный! — Рассыльный есть, — отозвались снизу. — Пригласите на мостик дежурного офицера. Пока рассыльный разыскивал дежурного офицера (дежурство нес Романюк), который в это время обходил корабль, пока Романюк, путаясь в лабиринте коридоров, переходов и трапов, спешил на зов командира, тот прихватил бинокль и, выйдя на открытое крыло, начал пристально оглядывать рейд, довольно-таки густо унизанный якорными огнями: теперь их было семь. Свой огонь в счет не шел. Между кораблями сновал вертолет — супостаты на открытом рейде пользовались катерами крайне редко. Ковалев хотел сегодня поспать по-человечески: принять перед сном душ, залезть под чистую простыню и потянуться до хруста в костях, но это оживление на рейде ему не понравилось, и он с грустью подумал, что и эту ночь ему придется скоротать на мостике. Наконец появился Романюк, немного запыхавшийся, видимо, спешил, и Ковалев не стал ему выговаривать, только спросил: — Корабль обходили? — Так точно, товарищ командир. Все в порядке. — У нас-то в порядке, а вот у них намечается некий беспорядок. Дозорных проверили? — Так точно. Выставлены на юте и на шкафуте. — Усильте дозорную службу. Когда супостаты по ночам оживают, от них можно ждать чего угодно. Еще раз проинструктируйте людей. Потом доложите. Отпустив Романюка, Ковалев опять оглядел рейд: вертолет все еще летал с корабля на корабль, как ночная бабочка. Может, развозил по кораблям почту, но тогда почему это нехитрое дело не отложили до светлого времени? Может, флагман собирал совещание командиров кораблей, но и тогда эту спешку трудно было объяснить. «Так-так, — подумал Ковалев, — тут, видимо, намечаются какие-то игрушки, которые нельзя откладывать даже до утра. Более того, флагман даже не решился прибегнуть к услугам открытой связи, чтобы — упаси боже! — мы их не подслушали. Не-ет, тут что-то не так. Если он на самом деле собирает командиров кораблей, то, значит, он скажет им такое, что нам знать никак не положено». Вернулся Романюк и доложил, что дозорные посты усилены, боезапас проверен и приказано в случае проникновения диверсантов — слово «диверсантов» он произнес через паузу — применять огнестрельное оружие без предупреждения. Романюк еще раз выдержал паузу, и Ковалев почувствовал, как он улыбнулся в темноте. — Только откуда здесь взяться диверсантам, если акулы кишат за бортом? — А вы убеждены, что у них нет надежного средства против акул? — спросил Ковалев. — Не убежден, — сказал Романюк и опять сделал паузу. (Он вообще, кажется, говорил через паузы.) — Но тогда почему у нас его нет? — В наших морях и акулы не водятся. Слышали, как они разделались с Петром Федоровичем? Петр Федорович у нас дворняжкой был. А дворняжки хоть порода и беспородная, а смышленые. А тут не знал акульих повадок — откуда ему было знать-то, дворняжке, — и попался. А они знают, а значит, и не попадутся. Полагаю, дежурный офицер, что ваш приказ не был преждевременным. Чувствовалось, что Романюк сконфузился и промолчал. Умение вовремя промолчать — это великое искусство не навлечь на себя уже, по сути дела, накипевший гнев. Ковалев усмехнулся. «Ну-ну, — подумал он. — Все мы теперь умные и грамотные». На юте затрещал автомат. Это было так неожиданно, что Романюк даже вздрогнул и сразу ринулся вниз выяснять обстановку. Ковалев одной рукой придержал его, другой снял трубку прямой связи с рубкой вахтенного офицера. — Рассыльный вахтенного офицера... — Командир. А где вахтенный офицер? — Выясняет, почему стрелял дозорный. — Как только выяснит, пусть тотчас же доложит на мостик. Ковалев положил трубку, и телефон сразу же затрезвонил. — Товарищ командир, вахтенный офицер лейтенант Суханов. Дозорный принял в темноте электрического ската за диверсанта и дал по нему очередь. — Почему вы решили, что это был скат? — Сужу по описанию дозорного. К тому же я командир группы акустиков, поэтому изучаю звуковые и электрические сигналы крупных обитателей океана. — Добро, Суханов. Фамилию дозорного передайте дежурной службе. Он заслуживает поощрения. — Ковалев повернулся к Романюку: — Прослушайте все кормовые помещения. Не появились ли там металлические или иные звуки. Хорошо, если Суханов не ошибся и это был скат. — Он включил связь с акустическим постом. — Командир. Доложите обстановку. — Цель номер один... Цель номер два... — начал добросовестно перечислять Ветошкин все корабли, стоящие на рейде. — Цель номер... Ковалев не мешал ему, дал договорить. — Какие еще наблюдали шумы? — Больше шумов не наблюдалось, товарищ командир. Ковалев еще не мог составить общую картину происходящего на рейде, только чувствовал, что тревога в нем самом все нарастала и нарастала. Еще не двигались корабли на рейде, и вертолет уже не летал, прикорнув на авианосце, но Ковалеву казалось, что движение должно было начаться с минуты на минуту. Он даже себе не мог объяснить, почему у него возникло это ощущение: может, потому, что прибавились одни огни и погасли другие, может, еще и потому, что вертолет уже не летал, а, судя по некоторым признакам, на кораблях еще не ложились спать, и, следовательно, бабочки снова могли загрохотать с одного корабля на другой, словом, причин, пусть самых незначительных, набиралось много, и они, соединясь воедино, мало-помалу начали нервировать Ковалева. И в третий раз на мостике появился Романюк. — Помещения прослушаны. Посторонних звуков не обнаружено. Ковалев молчал. — Прикажете отменить праздник? — Почему? — удивился Ковалев. — Так они же — супостаты, — невпопад сказал Романюк. — Для нас они супостаты. Для них мы... — устало сказал Ковалев. На свету вахтенный сигнальщик доложил: — Товарищ командир, на рейде началось движение. Снялся с якоря авианосец «Эйзенхауэр». Погасил якорные огни крейсер «Уэнрайт», эсминец... — Все корабли снимаются с якорей?