— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — меланхолически заметил командир БЧ-5 Ведерников, которому предстояло не на шлюпках гоняться, а уродоваться в еще горячей машине, — словом, собака живет, и кошка живет, — и тоже отправился к себе. За ним потянулись и его офицеры. Ушли механики, и в кают-компании остались только те, кому завтра могло улыбнуться спортивное счастье. Бруснецов почти случайно предложил замполиту погоняться на шлюпках — надо же было как-то отвлечь командира от этой печальной собачонки, — почти случайно замполит принял вызов, и уже без всяких случайностей командир облек это предложение в форму распоряжения, не выполнить которого они уже не могли, и, когда в кают-компании остались только заинтересованные лица, Бруснецов, как бы между прочим, спросил Сокольникова: — Ты в какой боевой части собираешься набирать команду? Сокольников подумал-подумал и важно изрек: — Секрет фирмы «Фирма веники не вяжет, фирма делает гробы». — Секрет — это понятно, но если ты начнешь перехватывать у меня загребных, а я у тебя — это уже будет выглядеть несолидно. — Солидность в спорте, старпом, вещь весьма сомнительная. Солидности я предпочту азарт. — А там посмотрим, сказал слепой глухому. Совсем еще недавно — казалось, стоило только протянуть руку и можно потрогать — на кораблях властвовал шлюпочный век, когда надежность шлюпочного яла — шестерки, вельбота или барказа были настолько неоспоримы, что самые искусные мореходы пускались на них в относительно дальние плаванья в открытом море, а регаты между Лиепаей и Балтийском или между Севастополем и Одессой были таким же обычным явлением, как передвижение в Московском метро, скажем, от станции Боровицкая до станции Полянка. Двадцатый век не только запустил человека в космос, погрузил подводные лодки на многие месяцы под воду, начинив их самоубийственным оружием, но и создал спасательные плотики, которые оказались более надежными на грозной волне и практически непотопляемыми при любом шторме. Шлюпки на кораблях кое-кто стал считать анахронизмом, как дедушкину бричку или бабушкин ночной чепчик. На «Гангуте» две шестерки еще стояли, были они как новенькие, потому что на воду спускались редко, и с их планширей, рыбин и транцевых досок не сошел заводской лак. Козлюку они давно уже намозолили глаза, в дело их не пускали, а без дела за ними приходилось ухаживать, словно за малыми детьми, — там талреп поржавел, там чехол запачкался, а там... «Оставили бы их в базе, и дело с концом, — думал Козлюк, получая за них очередной втык от старпома. — Ходить — не ходим, а лизать — лижем». Козлюк был практиком и, как всякий практик, справедливо полагал, что молотком следует забивать гвозди, топором рубить то, что подлежит рубке, а на шлюпках, значит, надлежало ходить на веслах или под парусом и не превращать их в бабушкину бонбоньерку, в которой она с незапамятных времен прятала иголки, нитки, пуговицы, кнопки и прочую бижутерию. — Вот что, боцман, — сказал ему Бруснецов. — Готовь шлюпки к спуску на воду. И катера тоже. Завтра мы с замполитом откроем регату. — Это в честь чего же? — осторожно спросил Козлюк, чувствуя, как под солнечным сплетением у него от радостного напряжения похолодело, а губы непроизвольно дернулись и сложились в довольно умильную улыбочку: «Вот оно». — Конечно, если праздник какой приближается... — Приближается, боцман, — строго сказал Бруснецов, тоже ощутив радостный холодок в груди. — Годовщина Гангутского сражения. Двести семьдесят какая-то... Правда, оно имело быть двадцать шестого августа, но это не имеет никакого значения. Погоняемся задним числом. — Что же вы, и шлюпкой станете сами командовать? — спросил в сторону Козлюк. — Сам, боцман... Или ты полагаешь, что на это место следует пригласить кого-нибудь из супостатов? Старпомовское замечание о супостатах Козлюк благоразумно пропустил мимо ушей. — И старшину шлюпки уже подобрали? Бруснецов совершенно искренне заинтересовался: — А у тебя есть подходящая кандидатура? — Есть, — тихо и ненавязчиво — по крайней мере, ему так хотелось — сказал Козлюк. — Меня, к примеру, возьмите. Козлюка частенько заедала гордыня — это-то Бруснецов хорошо знал, — и если уж униженно просился, то, видимо, чувствовал в себе нечто такое, что давало ему преимущество перед другими. Бруснецов еще в кают-компании решил, что возьмет к себе на шлюпку старшиной боцманюгу, но, как и должно быть в отношениях между солидными людьми, сделал паузу, потом как бы между прочим спросил: — Ты что — все уже поприделал? — Обижаете, товарищ капитан третьего ранга. — Ну зачем так сразу — обижаете. Интересуюсь. Мне от командира за твою собачонку уже был втык, так почему бы и тебе от меня не получить? Это справедливо или несправедливо? «Понятно, — подумал Козлюк, — моими же руками да меня же и по морде», — но сказал смиренно: — Если не хотите брать, так и не берите, а обижать не надо. У меня тоже есть своя гордость. — Своя — это хорошо. Хуже, когда она чужая. Вот так-то, боцман. А старшиной у меня, значит, пойдет... — Бруснецов сделал вид, что ужасно задумался, — главный боцман. (Козлюк не просиял, как того хотелось Бруснецову, а только словно бы приподнялся.) Так что подбери шлюпку — думаю, возьмем правого борта — и команду, — начал перечислять Бруснецов, старался, как видно, быть точным даже в мелочах, а Козлюк тем временем думал: «В этом деле мы сами грамотные...» — Особое внимание обрати на загребных. Ты все понял? — Загребные у меня хорошие присмотрены. Я их вам через часок покажу. А шлюпки, может, лучше по жеребьевке пустить? А то потом будут говорить, будто мы себе лучшую взяли. — Правого борта мне будто бы ближе, но раз ты считаешь, что нас могут обвинить в нечестности, то что ж — метай жребий. Бруснецов с Козлюком зря беспокоились, будто их кто-то мог обвинить в недобросовестности, — в том, что придут первыми, они, кажется, не сомневались. Ковалев уже решил для себя, что командиром на шлюпке правого борта пойдет замполит, а шлюпка левого борта, значит, доставалась старпому. Никто на «Гангуте» не знал, какая из двух шлюпок более ходкая, и командир так решил только потому, что себе он непременно бы взял шлюпку правого борта. Как-никак замполит был одноклассником, а старпом заканчивал вообще другое училище, и был он помоложе их двумя годами. «Вот и пусть походит на левой», подумал Ковалев, он тоже почти не сомневался в том, что победить должна шлюпка правого борта. 3 Поздно вечером у командира «Гангута» по спутниковой связи состоялся разговор с командующим. Слышимость была чистая, устойчивая, и Ковалев по интонациям голоса пытался уловить настроение командующего, а вместе с тем и его отношение к тому, что «Гангут» плотно увяз среди кораблей супостата. — Товарищ командующий, я прошу задержаться на якорной стоянке еще на пять суток. Машины требуют серьезной ревизии. Машине требовался ППР, а «серьезная ревизия» была из того же порядка, что и «увязнуть», но командующий, видимо, был готов к этой просьбе, поэтому не стал раздумывать, ответил тотчас же: — Добро. Примерно через месяц-полтора — в зависимости от обстановки — к вам подойдут «Полтава» с «Азовом». Как поняли? Прием. — Вас понял. Прием, — сказал Ковалев, хотя он ровным счетом ничего не понял: приход «Полтавы» и «Азова» можно было рассматривать и как плановую смену кораблей в океане, и как неудовольствие ему, командиру «Гангута», за... Впрочем, это уже большого значения не имело: главным было «что», а не «за что». Связь отключилась, а Ковалев все держал трубку возле уха и ждал, что еще прорежется голос командующего и все разъяснит, но и голос не прорезался, и разъяснений не последовало, и Ковалев наконец вложил трубку в зажимы, потом позвонил по другому телефону Сокольникову и попросил того зайти к нему в каюту. — Давненько мы с тобой чаи ночью не гоняли, — сказал Ковалев, когда Сокольников появился в дверях. — Давненько, — согласился Сокольников, присаживаясь на диван. — И поговорить все никак не удается. Ты на мостике пропадаешь, а я тут, в низах, зарылся, как крот: то собрание надо провести, то беседу моряки потребовали, то то, то сё... — Собрание — это очень даже хорошо, — согласился Ковалев, побарабанив пальцами по столу. — Я сейчас с командующим разговаривал. Обещал через месяц-полтора «Полтаву» с «Азовом» прислать. Это как понимать прикажете? — Так и понимай, что нам пришла пора отдохнуть. — И я так раньше понимал, а теперь становлюсь мнительным, все ищу в словах тайный смысл. Человек одно скажет, а мне думается, что он другое имел в виду. — Океан, случаем, тебя не закомплексовал? — Я этой штукой не балуюсь, — сказал Ковалев. — Только радости от этого немного — другие все равно комплексуют. И нас же своими комплексами потом и бьют по башке. — Не очень понятно, командир. — А тут не надо понимать, — быстро промолвил Ковалев. — Тут не понимать надо, комиссар. Тут чувствовать полагается, знаешь, душой, каковую мы за ненадобностью отменили, к сожалению. — Горячих голов в России-матушке всегда хватало с избытком. — То там, — помолчав, словно бы обмолвился Ковалев. — А тут каждый на счету. А мы уже трех недосчитываемся. Сокольников насторожился. — Больной, — начал считать он, — Ловцов... Кто третий? — Третьим, комиссар, была самая светлая личность на корабле. Никогда не унывал, всегда всем был доволен, радовался жизни, не лгал и не подличал. И вот этой личности не стало. А звали эту личность, комиссар, Петром Федоровичем. У Сокольникова отлегло от сердца. — Хозяин убыл, — сказал он ровным голосом, — а боцман — человек азартный. Увлекся акулой. — Вот то-то и оно, что хозяин убыл... — Ковалев глянул на часы, наконец, вызвал звонком вестового, попросил чаю. — Ты все-таки решил завтра погоняться со старпомом? — спросил он. — Надо размяться, — беспечно сказал Сокольников. — Старпом у нас — человек честолюбивый. Для него гонки — вопрос чести. — А я честолюбивых уважаю, — заметил Сокольников. — Они в поддавки играть не умеют. Они играют в открытую. — Не всегда, комиссар, — возразил Ковалев. — К сожалению, не всегда. — Ну и ладно... Позволь только взять мне старшиной шлюпки Ветошкина. Ковалев поморщился: — Я же объявил боевой части семь готовность номер два. — У акустиков вряд ли будет много работы. Лодка, даже если она и бродит в этом районе, в чем я теперь все-таки сомневаюсь... — Сокольников выразительно помолчал, как бы желая сказать: я, конечно, своего мнения не навязываю, но все-таки. — На банку она не полезет. Тут для нее глубины не хватает. К тому же старпом взял к себе на шлюпку старшиной Козлюка, хотя когда-то, на заре туманной юности, ему приходилось гоняться в паре с Ветошкиным. А Ветошкин с Козлюком хотя и дружат, но это на берегу, а на корабле все чего-то не могут поделить. — С ума сойти: тайны мадридского двора. А Суханов как там себя чувствует? Стукнув в дверь, в каюту вошел вестовой с подносом, и они тотчас замолчали. Вестовой расставил на столе стаканы, закусочку, сходил в коридор за чайником, потом постоял в дверях, дожидаясь, не попросит ли командир еще чего-нибудь, но Ковалев молча кивнул ему, и вестовой тихо исчез. — У меня до него все руки не доходят, — продолжал Ковалев свою мысль. — Моряки его стали принимать. — А что там у него за сердечная история приключилась? Ты не в курсе?