Неожиданно доложили из БИПа: — Ходовой, БИП. Цель номер один, авианосец. Пеленг... Дистанция... Цель номер два, крейсер. Пеленг... Бруснецов удивился: — Повернули?! Ковалев пошевелил бровями и рассмеялся. — А комиссар хотел, чтобы я вертолет в дело пустил. Они бы ему маленечко бока наломали. Серьезные мальчики... — Он взялся за поручни. — Все рекомендации штурмана исполнять. — И степенно скрылся в люке. «Все надо исполнять, — подумал Бруснецов. — Понятно, что надо исполнять». — Вахтенный офицер, что у нас на румбе? Вахтенный офицер доложил. — А мы что — повернули? — насторожился Бруснецов. — Так точно, четверть часа назад. «Понятно, что надо исполнять», — опять машинально подумал Бруснецов. Он понял наконец-то, что Ковалев начал новую партию, сделав первый ход конем. 2 В девятнадцать часов командиры боевых частей и начальники служб и команд собрались на открытом крыле правого борта. Бруснецов придирчиво оглядел каждого и, когда счел, что все находится в соответствии, вошел первым в рубку и негромко сказал: — Товарищи офицеры... Ковалев молча подал каждому руку. За столом они все виделись, но тут была маленькая хитрость Ковалева — он хотел каждому поглядеть в глаза, словно бы спросить: «Ну как ты? А ты как? А ты?», и каждый из них глазами же отвечал: «Да я-то ничего. И я — ничего. И я...» «Хорошо, — подумал Ковалев. — Я в вас верю, только поверьте, пожалуйста, и вы в меня. Это очень важно и для вас, и для меня. И тогда все будет прекрасно». — Собрал я вас, други мои хорошие, чтобы спросить: не намозолили ли вам глаза супостаты? Ясное дело, что не за этим собрал командир своих старших офицеров, но они приняли эту игру и так же играючи, в несколько голосов, сказали: — Без них будет скучновато, товарищ командир. — Пускай ходят — нам океана хватает. — От них просто так не отвяжешься, товарищ командир. Было ушли за горизонт, а мы повернули, и они бросились за нами. — Добро. Будем считать, что супостаты глаза нам не намозолили. А мы им? — спросил Ковалев, похаживая по мостику. — Это уж надо их спросить. Может, они чего и скажут. — Добро. И этот вопрос мы выясним. А как настроение у команды? Офицеры начали переглядываться. Собственно, они сами были частью команды, но только той частью, о настроении которой или интересовались в последнюю очередь, или совсем забывали поинтересоваться. — Оладушек захотелось морякам, — подал голос Бруснецов, — со сгущенным молочком. — Ну, понятно, старпом у нас известный сластена. — Обижаете, товарищ командир. Ради моряков стараюсь. А по мне, — Бруснецов погладил свой тощий живот, — хоть бы их и вообще не было. — Заявление вполне серьезное, думаю, что его можно принять к сведению. Есть ли другие предложения и претензии? Все дружно потупились и промолчали. — Прекрасно. Тем не менее флагманский медик считает, что в команде появилось некоторое моральное утомление. Флагманский медик — «флажок» — майор Грохольский, прикомандированный на время боевой службы к «Гангуту» «ввиду относительной неопытности корабельного медика старшего лейтенанта Блинова Григория Афанасьевича», от неожиданности вздрогнул, заслышав близкие сердцу слова, и привычно выпрямил спину. До этой минуты он хотя и делал вид, будто ловил каждое слово командира, на самом деле ровным счетом ничего не слышал, занятый своими мыслями. Незадолго до того как их пригласили на мостик к командиру, в санчасть заявился матрос из БЧ-5 с явными признаками острого аппендицита. По крайней мере, так Грохольскому показалось. Следовало бы посоветоваться с Блиновым, но того черти носили по всему кораблю. Грохольский и санитара посылал за ним, и сам пробовал толкаться в разные каюты, но тот словно в воду канул. Конечно, Блинов — экземпляр еще тот, но его батюшка ведает клиникой, профессор, так сказать, а Грохольский давно подумывал об ординатуре. К тому же Блинов-младший уже делал подобные операции, а он, Грохольский, постоянно находился среди здоровых людей, кажется, и сам перестал отличать «лево» от «право». Он поднял на Ковалева честные глаза и, как бы резервируя за медициной последнее слово, удивленно переспросил: — Моральное утомление? Простите, не замечал. Ковалев насупился: Грохольский не принял правил игры. — Ну так, значит, я замечал, — сказал Ковалев тусклым голосом и отвернулся от Грохольского, хотя тот все уже понял и готов был исправить свою оплошность и облечь в некую медицинскую оболочку любое соображение командира. — Штурман нашел неподалеку прекрасную... Не правда ли, штурман, прекрасную? — спросил Ковалев, и Голайба охотно подтвердил: — Так точно, товарищ командир, прекрасную... Само слово «точку» произнесено не было, но командиры боевых частей и служб начали переглядываться и улыбаться откровенно радостно, нарушив солидность офицерского собрания и тем самым показав, что хотя они и старшие офицеры, но народ еще молодой и до забав тоже охочий. Видимо, подойдет танкер, а раз подойдет танкер, то и воду пустят по всем магистралям, а там — чем черт не шутит! — может, командир и купание с борта разрешит. — Так вот, штурман нашел прекрасную точку. Улыбки можно погасить. Тем более что я еще не решил, следует ли объявлять купание с борта или не объявлять. Это во-первых. Но канат туда-сюда потягаем. Возможно, и на шлюпках походим по очереди. Это во-вторых. Вопросы есть? — Не известно, какая погода в точке? — Простите, — холодно сказал Ковалев, — но, по моим сведениям, наша гидрографическая служба там своей станцией еще не обзавелась. Нам предстоит первыми обживать тот райский уголок. Не правда ли, штурман? — Так точно, товарищ командир. — Может, кого-то еще интересует температура забортной воды в точке, скорость течения или прогноз погоды на ближайшую неделю? В том же духе, что и на первый вопрос, я постараюсь ответить исчерпывающе. Командиры боевых частей и начальники служб и команд сделали вид, что им в высшей степени наплевать сразу на все температуры, а вкупе с ними и на все течения, которые существуют в океане, в том числе и на прогноз погоды на ближайшую неделю. — Надеюсь, вы меня правильно поняли, а следовательно, сделали правильный вывод, что мы идем в точку не для того, чтобы выявлять сильнейших в перетягивании каната, хотя я ни в коей мере не отрицаю значения этого весьма интеллектуального вида спорта в нашей многотрудной флотской жизни. Устала машина — машине нужна ревизия. Устали люди — людям нужен отдых. Прошу составить планы предупредительного ремонта вверенных вам заведований. Планы представить старпому к вечернему чаю. Планово-предупредительный ремонт, иначе говоря ППР, — это уже было серьезно, и улыбаться сразу стало нечему, только Грохольский, у которого в лазарете лежал матрос в ожидании операции, все еще продолжал улыбаться, переживая свою промашку. «Ну и ладно, — глядя на него, подумал Ковалев. — У медиков каждый из нас может попасть в ППР. — Он еще не знал, что медикам предстояла работа намного серьезнее той, которую отводил себе на стоянке командир БЧ-5 капитан третьего ранга Ведерников, ревизуя машины. — Пусть улыбается. Я тоже поулыбался бы, только что-то не улыбается мне». — Есть вопрос, товарищ командир, — сказал вертолетчик Зазвонов. — Когда же наконец прикажете размяться? Ковалев повернулся к нему, оглядел его смеющимися глазами. — Как вы прекрасно загорели! — Тут не то что загоришь, — пробурчал Зазвонов. — Тут скоро посинеешь от безделья. — Вот когда посинеете, Зазвонов, от безделья разумеется, вот тогда и приходите ко мне. Вот тогда-то уж и поговорим. Старпом, не смею больше никого удерживать. — Товарищи офицеры! — играя голосом, возвестил Бруснецов и, выдержав томительную паузу, кивком головы дал понять, что все свободны. Кое-кто вышел на открытый сигнальный мостик покурить, но большинство тотчас отправились на свои командные пункты: что бы там ни говорили, ППР — дело серьезное. Сейчас еще в случае чего можно было сказать: «Давно ППР не было», а после стоянки эти отговорки потеряют всякий смысл, и если бы кто сдуру и решил найти отговорку, потом долго бы ворочался во сне, ругая себя последними словами. Грохольский тоже задержался на сигнальном мостике, но не для того, чтобы покурить — он не курил принципиально, — а в основном для того, чтобы улучить момент и доложить командиру о больном, но постоял, послушал, о чем говорили офицеры, и понял, что докладывать еще рановато, а следовало бы сперва разыскать этого шалопая Блинова и высказать тому все, что он, флагманский медик майор Грохольский, о нем думал — а думал он о Блинове в эти минуты много и нехорошо, — посоветоваться после той острастки, а потом уж и докладывать. Блинов, конечно, шалопай из шалопаев, но голова у него сидит крепко, к тому же он успел уже поработать у папеньки в клинике ординатором и скальпель, кажется, еще не разучился держать. Грохольский спустился на шкафут внешним трапом. Он неожиданно разволновался, подумав, что упустил возможность возразить командиру. Он постоял возле шлюпки, зачехленной белым, выгоревшим на солнце брезентом, и сказал, обращаясь к самому себе, а может, и к этой выдраенной до неприличной чистоты шлюпке: — Моральное утомление, товарищ командир, это не по моей части. За моральное утомление отвечает замполит. У него и власти побольше, и каюта пошире. А мне с шалопаем Блиновым и двумя санитарами за всем не уследить. Я, товарищ командир, можно сказать... — Что я вижу! — послышался из-за спины Грохольского противно-гнусавый голос Блинова. Грохольский вздрогнул, но голову, как ему показалось, повернул величаво. — Мой дорогой и обожаемый начальник репетирует известную сцену из не менее известной пьесы товарища Чехова: «Дорогой и уважаемый шкап». — Бросьте фиглярничать, Блинов, — обиженно сказал Грохольский. — Я вам не мальчик на побегушках, а флагманский медик. И я хотел бы знать, где вы шляетесь в то время, когда командир собирает на мостике совещание старших офицеров? — Помилуйте, — нисколько не смущаясь начальствующего голоса Грохольского, сказал Блинов. — Окромя корабля, мне идти некуда. — «Окромя, окромя», — передразнил Грохольский. — Где вы эту дрянь подцепили? — Это не дрянь, товарищ майор. Это вполне литературное слово. — Не знаю, не знаю, — сказал Грохольский. — Все эти «окромя» и прочее весьма дурно пахнут, но я вам, Блинов, не учитель, бог с вами. И я вас на самом деле искал. — Представьте, а я вас, — сказал Блинов. — Какое приятное совпадение! Но я вас нашел, а вы меня не нашли, причем я вас застукал в весьма загадочном положении. Так вы, экселенц, на самом деле не разучивали никакой роли? — Это вам, Блинов, надо разучивать роли, а я свою давно уже сыграл. При этом — будем самокритичными — весьма скверно. — Браво, экселенц, но скажите, что за тюфяк там у нас объявился? — Этот тюфяк, — невольно подражая Блинову, сказал Грохольский, — должно быть, наделает нам много хлопот.