Вахтенному офицеру Суханов сказал: — Не записывай. Я только до Минной стенки — и назад. Между Минной стенкой и «Гангутом», между «Гангутом» и дальними причалами, на которые обычно интенданты доставляли свое имущество и продукты, после обеда начали сновать катера без всякого расписания, уследить за каждым уже не было возможности, и вахтенный офицер, свой же брат лейтенант, торопливо промолвил: — Дуй на этот катер. Он — на Минную. Суханов прижал левой рукой фуражку, чтобы она села поглубже, правой козырнул флагу и сбежал по трапу, сразу прошел в салон катера, чтобы не заметили с борта. «Будь что будет, — почти отрешенно подумал он. — Будь что...», и катер помчался к Минной стенке. День был будний, машину удалось взять сразу, но возле раскопа таксист заартачился: и на территорию не поехал, хотя проехать, видимо, можно было, и ждать наотрез отказался. И Суханов, опять придерживая левой рукой фуражку, помчался по тропинке, отгородившейся от всего мира зарослями шиповника, который уже был сплошь обрызган красной росой. Он одним махом взбежал на крыльцо, стукнул в дверь и для порядку нажал на кнопку звонка. Там, в прихожей, тоненько затренькало. Наташа Павловна не заставляла себя ждать — это он уже уяснил, — а сегодня никто не спешил отворить дверь. Он опять постучал и опять тренькнул звонком, прислушался — за дверью была тишина. Тогда он рванул ручку на себя. Дверь не поддалась, видимо, была на замке. Суханов растерянно потоптался на крыльце, огляделся. Он и в мыслях не держал, что Наташа Павловна или хотя бы Мария Семеновна с Иваном Сергеевичем не окажутся дома. В любой бы другой раз он уселся на скамейку и принялся ждать — кто-нибудь из них да пришел бы, а тут чего ждать — у моря погоды? На корабле его уже могли хватиться, если уже не хватились. Суханов замельтешил: побежал было к мыску, на котором стояла ростра «Славы», вернулся к крыльцу, чтобы написать записку, но ни ручки, ни бумаги в карманах не нашлось, снова пошел к ростре. За рострой, нахохлясь старым вороном, сидел на своей пушке Иван Сергеевич и долгим взглядом провожал ракетные катера. Берег тут был неинтересный, обрывистый и каменистый, сюда редко кто заглядывал, и поэтому Ивану Сергеевичу никто не мешал: тут он провожал катера, тут он их и встречал. Иван Сергеевич поднял голову, заслышав торопливые шаги, слабо улыбнулся: «Я же знал, что явишься», — и, не поднимаясь, подал руку. — Пришел попрощаться, — быстро заговорил Суханов. — Не сегодня завтра уходим в океан. — Прощайся, — равнодушно заметил Иван Сергеевич. Суханов беспокойно оглянулся: — А тут никого нет. — Не ждали, вот и нет никого. Да ты садись, в ногах правды нет. Покурим, об океане поговорим — океан — это куда как хорошо, — а тут и Наташа, глядишь, подойдет. — Иван Сергеевич, — взмолился Суханов, — нет схода с корабля. Иван Сергеевич все понял и резво поднялся. — Так бы и говорил, садовая голова. Дуй тогда в детский сад. Наташа за Катеришкой отправилась. Мария Семеновна в город поехала, а Наташа, стало быть... Суханов встрепенулся и не стал дальше слушать Ивана Сергеевича. — Далеко ли? — Недалече, вон на горушке белеет. — Иван Сергеевич неопределенно мотнул головой. — Да ты не егози. Имей терпение. Она давно ушла, так должна скоро объявиться. На каждое терпение, к сожалению, надо иметь время, которого у Суханова просто не было, и он опять придавил левой рукой фуражку и помчался к тому беленькому домику, сиявшему на горушке. Часы отсчитывали уже не секунды, а минуты, и Суханов понял, что попадает в историю самым бесстыдным образом и выкарабкаться из этой истории ему, может, и не удастся. Садик был пуст, и на воротах из легонького штакетника висел пудовый амбарный замок — детей в хорошую погоду, видимо, разбирали пораньше. Чтобы успокоиться, надо было куда-то бежать, что-то делать, но куда бежать и что делать, он не знал, глянул на часы, хотя и приказал себе не глядеть на них, чтобы не паниковать, и бросился назад к Ивану Сергеевичу. По счастью, тот все еще сидел на своей пушке. — Нету, — запыхавшись, сказал Суханов обиженным голосом. Иван Сергеевич в раздумье поджал губы. — Может, верхней тропкой прошла к Аниному камню, — предложил он. — А может, в город махнули, в мороженицу. Катеришка до этого дела большая охотница. Посиди. Семь бед — один ответ. Сами придут. А то прогуляйся на тот мысок. Под ним и будет Анин камень. Суханов схватил фуражку в руку, чтобы больше не заботиться о ней, помчался к морю, в несколько прыжков взбежал на мысок, придержав сердце свободной рукой. Наташи Павловны и тут не было. И вдруг он услышал Катеришкин голосок, радостный и счастливый, который едва проступал из-за камня. Не разбирая дороги, сбивая у ботинок носки, Суханов спустился вниз и увидел Наташу Павловну. Она сидела под самым обрывом, прячась от солнца, и читала книгу. — Наташа! — испуганно позвал Суханов. Она подняла глаза, машинально закрыв книгу, выпрямилась, проведя ладонью по юбке, и Суханов опять увидел ее глаза — большие и страдальческие, которые его поразили там еще, в студии звукозаписи. Она скупо и почти застенчиво улыбнулась: — Я уже думала, не придешь... — Не было схода с корабля... Не сегодня завтра уходим на боевую службу. — Он произносил те же самые слова, которые говорил Ивану Сергеевичу, даже интонация голоса оставалась все такой же ровной и вялой — ему сразу как будто стало все равно. — По сути, я... — Как же так... О господи, — испуганно сказала Наташа Павловна, подходя к нему. — У тебя сколько времени? — У меня его просто нет. — Он пожал плечами и попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалконькая. — Я человек без времени. Прости меня... Я тут на самом деле... — О чем ты говоришь? — спросила она растроганно. — Тогда беги. Может, тебе повезет с машиной... Нет, подожди. — Она подбежала к обрыву, нашла там кустик полыни, вырвала его с корнями из сырой земли. — Она стойкая. Она долго держит запах. Теперь беги. Может, еще и поймаешь машину. Суханов медленно и понуро пошел: стоило ли рисковать, если не удалось сказать главного, ради которого он и сбежал с корабля («Господи, а где это главное, а что это такое?»); уже не довольный ни собою, ни Наташей Павловной, по сути даже не попрощавшейся с ним, прибавил шагу. — Юра! Суханов обернулся и опять увидел ее глаза, они, казалось, что-то говорили, и он тоже молча спросил: «Что?» Наташа Павловна подбежала к нему, остановилась в двух шагах, перебирая оборку у кофточки. — Я тебе хотела сказать... — Она поправилась: — Я тебе хочу сказать... Она обхватила его голову, и Суханов ощутил, какие у нее гибкие и чистые руки, приникла к его губам и долго не отпускала. Потом резко отшатнулась. — Теперь беги. Только не оглядывайся. Суханову никуда не хотелось бежать, и он растерянно спросил: — Почему? — Так надо. Я знаю. (В последний раз, когда Игорь уходил на лодку, он обернулся.) Удачи не будет. Суханов взбежал на обрыв, еще миг — и он уже не увидит Наташу Павловну, которую скроет Анин камень, он невольно замедлил шаг и оглянулся: Наташа Павловна стояла на Анином камне и смотрела ему вслед, а за нею было море, внешний рейд, на котором начиналась прямая дорога на Босфор. Это была едва ли не самая старая людская дорога, которую проторили эллины, красивый, теперь уже почти сказочный народ. Теперь и для Суханова начиналось все здесь, но, значит, сюда же и сходилось. 4 Ждать в приемной у командующего на этот раз пришлось довольно-таки долго, и народу собралось тоже достаточно. Были тут двое знакомых командиров кораблей, с которыми Ковалев дружески поздоровался и даже перекинулся несколькими словами, пожилой контр-адмирал, несколько штатских, неведомо как затесавшихся в эту почтенную компанию. Дежурил тот же старший мичман, на этот раз был он сумрачный, суховато-учтивый. Посетители в кабинете командующего долго не задерживались, одни, видимо, представлялись по поводу назначения на должность или убытия, у других дела, наверное, тоже не носили особой важности, дольше других задержался офицер и вышел из кабинета с остановившимися глазами, распаренный, как будто из бани. Старший мичман сказал Ковалеву, что его очередь идти к командующему вслед за штатскими. И когда Ковалев мысленно уже пробежал весь свой доклад, выкинув из него две фразы, которые, как показалось ему, не содержали достаточной информации и были излишне эмоциональными, к командующему без доклада прошел дежурный офицер, неся под мышкой увесистую папку. Старший мичман впервые улыбнулся и, обращаясь ко всем собравшимся, сказал, что теперь они могут пройти в конец коридора и там на лестничной площадке покурить. — Это надолго? — с непосредственностью несведущего человека спросил один из штатских, видимо старший по положению, а может, самый любопытный. Старший мичман закатил глаза и ничего не ответил. Ковалев и штатские прошли на лестничную площадку и, закурив, естественно, разговорились, и штатский, оказавшийся режиссером кино, неожиданно пожаловался: — Приехали все чин чином, написали директиву, утвердили, когда и какому кораблю и где сниматься. Приезжаем всей группой на причал, а корабль, понимаете, тю-тю, отбыл в неизвестном направлении. Ковалев, которого рассказ режиссера и позабавил и огорчил, тем не менее счел за благо промолчать — он боялся, что отвлечется и доклад его потеряет упругость. — Нет, — убежденно сказал режиссер, — с такими порядками войну не выиграешь. — Но почему же? — заинтересовался Ковалев. — Ну посудите сами: бумагу подписываем, а она не выполняется. — У флота несколько иные задачи, — помягче, чтобы не обидеть режиссера, сказал Ковалев, — чем они вам представляются. — Да... — сказал режиссер. — Но ведь бумага же. — Бумагу можно переделать, а готовность корабля, случается, уже некогда переделывать. Они докурили сигареты, вернулись в приемную, народу там поубавилось, а дежурный все еще не выходил, видимо, доклад был серьезный, впрочем, с несерьезными докладами дежурная служба просто так к командующему не ходит. Наконец пришла очередь и Ковалеву идти в кабинет. Командующий сидел за своим огромным столом, возле которого на приставке стояло с полдюжины разноцветных телефонных аппаратов. Сегодня командующий был хмур, и до Ковалева дошло, почему сегодня подчеркнуто отчужденно держался старший мичман. Командующий молча выслушал Ковалева, только один раз перебил его: — Подходить к стенке снова считаю нецелесообразным. Увольте офицеров с мичманами для прощания с семьями и по их возвращении вытягивайтесь на внешний рейд. — Есть, — сказал Ковалев и начал подробно перечислять, чего и сколько принято на борт, радуясь, что все цифры хорошо сохранились в памяти, и неожиданно заметил на столе перед командующим листок. Видимо, интенданты уже доложили ему то, что сейчас докладывал Ковалев. — Добро, — наконец сказал командующий. — Все конкретные указания получите в море. Вертолет примете на внешнем рейде. Теперь, только в самых общих чертах, о целях вашего похода. Нам важно знать, патрулирует ли в том районе, куда вы пойдете, лодка супостата. Во-первых, если наша версия подтвердится и вам удастся войти в контакт, то аналитики смогут вычислить общие тактико-технические данные ракетного оружия, которое находится на борту лодки. Во-вторых, наши дипломаты в Теневе тоже ждут итогов вашего похода, чтобы знать, насколько искренни и откровенны их партнеры по переговорам. И в-третьих, необходимо уже на вашем уровне — этим, разумеется, займутся и другие службы — продумать ответные меры на случай нанесения удара по нашей территории или по нашим кораблям, находящимся на боевой службе. Таким образом, помимо сугубо военных целей, ваш поход в некотором роде будет способствовать и надежности работы наших дипломатов. Вопросы есть? — Никак нет.