* * * В городе уже привыкли, что свет в кабинете командующего не гас до поздней ночи в любой день, включая даже понедельники. Мерными тяжелыми шагами он прохаживался по кабинету, решая уже решенную им задачу: «Так «Гангут» или «Полтава»? Акустика с «Гангута», если он на самом деле плох, можно и списать. В бригаде или у соседей всегда найдется нужный офицер. Так что с акустиком все предельно ясно. Ковалев тоже оставляет приятное впечатление. Значит, что же — «Гангут»?» Если говорить откровенно, то судьба Суханова его меньше всего волновала, он и в Ковалеве нисколько не сомневался, давно уже приглядываясь к нему, его все еще мучило уже принятое им решение послать в океан одиночный корабль: не конкретный «Гангут» или конкретную «Полтаву», а одиночный корабль. Практика боевой службы в Мировом океане подсказывала ему, что принципиально новое это решение в общем-то было оправдано. А если рассматривать не в общем плане, а весьма конкретно? Он, как шахматист, хотел предугадать свою игру на несколько — возможно больше! — ходов вперед. Сразу после полуночи он прослушал по «Маяку» последние известия — переговоры в Женеве все еще продолжались, — сам позвонил в телетайпную, справившись о новостях, и погасил в кабинете свет. Завтра, вернее, уже сегодня все его решения будут изложены в приказе, который он подпишет на утреннем докладе, и тогда остановить что-либо будет уже поздно. 3 Суханов выдержал характер и ровно в семнадцать часов поднялся на крыльцо дома возле Аниного камня и сильно, правда внутренне собираясь и холодея, постучался в дверь. На пороге появилась Наташа Павловна, одетая по-домашнему, но с некоторой долей изящества, даже легкого кокетства, отступила в сторону и пропустила его вперед, смущенно и молча улыбаясь ему в спину. Суханов непроизвольно начал оглядываться, словно в незнакомом лесу. Он сразу заметил и фортепиано, на котором стояли свежие розы, видимо недавно срезанные, старинный буфет темного дерева и на нем — большой фотографический портрет капитана второго ранга. Офицера этого Суханов уже, кажется, видел, но только вот где и при каких обстоятельствах — этого он не мог вспомнить. Еще он высмотрел неплохую копию «Ночи» Айвазовского в багете под стеклом, сразу подошел к ней, словно бы в задумчивости покачал головой, дескать, вот оно, искусство-то, тут и дураку ясно, а сам тем временем косил настороженным глазом в сторону фотографического портрета, чувствуя себя все неспокойнее, словно бы попал не в ту дверь, в которую ему следовало бы войти. Наташа Павловна заметила это, и возле губ ее легла скорбная складочка. Она усадила Суханова за журнальный столик, и тог сразу полез за сигаретами, только глазами спросил: «Можно?», и Наташа Павловна тоже молча подвинула ему пепельницу. Эта фотография совсем выбила Суханова из колеи, которую он проложил мысленно себе, идя по шоссе через раскоп к домику, и разговор у него не клеился. Наташа Павловна не спешила ему на помощь, так и сидели они, перебрасываясь однозначными фразами, вроде: «Сразу нашли?», «Да, конечно же», пока Суханов не набрался храбрости и не спросил: — Это кто? — И указал глазами на портрет. — Мой муж, — словно бы даже затуманившимся голосом сказала Наташа Павловна. Суханов ожидал всего: брат, знакомый, ну еще кто-то, пусть даже очень близкий, но только не муж. Он даже немного с лица спал и ошалело поглядел на Наташу Павловну, чувствуя, что проваливается, ступив на зыбкое место. — Та-ак, — сказал он, сразу поглупев, и словно бы незаметно вобрал голову в плечи, боясь встретиться с Наташей Павловной глазами. — С твоего позволения, — сказал он, прикуривая, и даже не заметил, что перешел на «ты». — Да-да, — сказала Наташа Павловна, подвигая еще ближе пепельницу, в которой лежала притушенная сигарета. — У нас все окна открыты. Суханов, кажется, немного остепенился и попытался улыбнуться, хотя улыбка получилась жалконькая. Он сделал вид, что собирается говорить значительно, и даже пошевелил бровями. — Сразу трудно подобрать слова... — А ты не подбирай их, — посоветовала Наташа Павловна, внутренне усмехаясь и тоже переходя на «ты». Суханов докурил сигарету, с силой ткнул ее в пепельницу, пачкая пальцы пеплом. — Я не просто сегодня пришел к тебе... И мне не просто было прийти, хотя и знал, что приду. Это как зов. Я тогда не зря говорил стихами. «Ты меня незримая...» И вот теперь это... Ты была права — надо уметь спрашивать. Но, может, это и хорошо, что я не спросил. Иначе я никогда не решился бы прийти, хотя мне все время казалось, что все это... так и кончится. — Что — это? — подчеркнуто ровным голосом спросила Наташа Павловна. — Как что? — не понял Суханов. — Ну, допустим, наши отношения. Наташа Павловна удивленно подняла брови и тотчас опустила их — они были ровесники, но Наташа-то Павловна, в этом и состоял парадокс, была старше его и умела владеть собою лучше. — Я ничего не допускала и не понимаю, о каких отношениях ты говоришь. И вдруг Суханов ощутил, что ему стало легче, он словно бы обрел второе дыхание. — Встретились два человека, о чем-то беседовали... Наверное, это тоже отношения? Наташа Павловна наконец улыбнулась, чисто и доверчиво, и Суханову стало совсем легко. — Допустим. В дверь позвонили. «Там, оказывается, есть звонок, — настороженно подумал Суханов. — Как же это я его не заметил?», — хотел не оглядываться на дверь и все-таки оглянулся, как бы даже затаясь при этом. Глаза у Наташи Павловны опять погрустнели. — А ты не из храброго десятка. — Она поднялась, мельком взглянула на себя в зеркало, взбила ладонью прическу и, заметив в зеркале затравленно-настороженный взгляд Суханова, усмехнулась горько-горько: — Мой муж уже не придет... И даже не позвонит. Он погиб. — Прости, — невольно повинился Суханов. — Простить? За что? — Она пожала плечами, как бы говоря, что каждый, конечно, волен смотреть на вещи так, как ему удобнее. — Пожалуйста, если это так надо. Она или не поняла его, или не захотела понять, в дверь опять позвонили, и Наташа Павловна громко сказала: — Да-да, — и вышла из комнаты. Там, за дверью, послышались удивленные возгласы, легкий серебристый смех Наташи Павловны — Суханов впервые слышал, как она смеется, — чей-то удивительно знакомый голос. Суханов торопливо, чтобы найти себе хотя бы какое-то занятие, закурил и в третий раз. Наташа Павловна вернулась в сопровождении Сокольникова. Суханов опешил, ошалело поглядел на Сокольникова, как бы удостоверяясь, явь это или одна видимость: муж на фотографии — еще куда ни шло, живой начальник — тут уже дело, можно сказать, швах, — хотел было вскочить, но Сокольников удержал, положив на плечо руку: — Не делайте лишних движений, лейтенант. Мы же не на службе. — И обратился к Наташе Павловне, продолжая начатый еще на веранде разговор: — Никак не удавалось вырваться раньше. То одно, то другое. А сегодня, пользуясь праздником, удрал, взвалив все на плечи дежурной службы. Суханову показалось, что он сегодня начал потихоньку сходить с ума или, как в том старом анекдоте, залез на верхнюю полку, которая ехала в Ленинград, тогда как весь поезд шел в Москву. «Странно, — между тем подумал Сокольников. — Все это в высшей степени загадочно и странно. Хотя, впрочем...» — А как ты нашел Ковалева? Я как-то видела Тамару Николаевну. Она словно совсем погрустнела, но все такая же милая. Суханов поерзал на стуле — наконец до него стало доходить, что роль Сокольникова и его собственная в этом доме несовместимы, — посмотрел с мольбой на Наташу Павловну, потом на Сокольникова — открыто и почти враждебно. — Ковалев становится хорошим командиром. Лейтенант, откройте уши и можете слушать: вам тоже предстоит быть командиром. — Суханову не понравилось, что Сокольников упорно называл его лейтенантом, снова поерзал, но тот уже повернулся к Наташе Павловне: — Ты же знаешь, что мы все трое были одноклассниками. Игорю и мне прочили командирские карьеры, считая, что из Ковалева выйдет хороший специалист. Судьбе было вольно распорядиться иначе. — Ты жалеешь, что стал политработником? — Отнюдь. Я просто хотел сказать, что никто в своем отечестве не пророк. — Он помолчал, подумав, что ему незачем устраивать тут соперничества с Сухановым, который, словно готовясь к прыжку, весь как бы напрягся. — Пойду-ка сполосну руки. Полотенце я там найду? — Да-да, — сказала Наташа Павловна. — В этом доме, милый Вас-Вас, давно уже ничто не меняется. Сокольников вышел пружинистой походкой человека, знающего тут все и постоянно помнящего, что ему тут ни в чем отказа не будет. Суханов нахохлился: он тут ничего не знал, но главное — перестал понимать, как ему тут себя вести. — Может, мне лучше уйти? — неожиданно для себя спросил Суханов. — Уходи, если тебе так надо. — Наташа Павловна подошла, отогнула занавеску, поглядела в садик, кажется, кого-то еще поджидала. — В этом доме никто никого не держит. Суханов поднялся, как бы делая решительный шаг, поглядел на Наташу Павловну, поняв, что если он сейчас уйдет, то ему уже никогда сюда не вернуться, и растерянно переступил с ноги на ногу. — Ну что же ты, будь мужчиной, — подтолкнула его Наташа Павловна. — Хорошо, — почти зло сказал Суханов. — Я буду мужчиной. — Украдкой взглянул на Наташу Павловну, но та смотрела в сторону, и он добавил, теряя уверенность в голосе: — И поэтому я остаюсь. Он опять сел, придвинул стул к столику и закурил. Наташа Павловна потрепала его по волосам, подумав: «Господи, какой же еще в сущности мальчишка». Суханов попытался поймать губами ее ладонь, но она быстро отняла руку. — Господи, — сказала она, — мужчина... Сейчас я буду кормить вас сосисками. — Я уже сегодня ел сосиски, — буркнул Суханов. Наташа Павловна искренне удивилась: — Где же это? — В кафе на бульваре. — Ты что же — давно сошел с корабля? — словно бы по привычке, даже не поведя бровью, спросила Наташа Павловна, скрыв тем самым свое любопытство. — Как продул шлюпочные гонки... — А почему сразу не появился? Я весь день сегодня дома. — Не считал удобным приходить раньше семнадцати. — Вон, оказывается, мы какие, — насмешливо сказала Наташа Павловна. — У нас, оказывается, принципы. Хлопнула калитка, послышалось быстрое Катеришкино щебетанье — Наташа Павловна взглянула на Суханова, он, кажется, ни на что уже не обращал внимания, — голос Марии Семеновны: «Куда же ты, куда?» — и голос Ивана Сергеевича, хрипловатый, словно бы с трещинкой: «Что ты над ней как клуха», шарканье ног, детский топоток, и в комнату ворвалась Катеришка, запрыгала возле Наташи Павловны. Неслышно появилась Мария Семеновна, и следом, стуча кизиловой палкой, вошел Иван Сергеевич. Суханов хотел показать, что вовсе не шокирован, что ли, этой компанией, даже пытался улыбаться, но улыбка-то у него получилась растерянной, и весь вид его, искусственно-розовый, как бы говорил Наташе Павловне: «Ну, ладно, муж — это хорошо, Сокольников — хуже, но тоже куда ни шло, но при чем тут этот воробушек? Воробушек-то при чем?» Наташа Павловна перевела взгляд с Суханова на Катеришку, и лицо ее немного посветлело. — Катеришенька, — сказала она заученным школьным голосом, — надо, девочка, сказать «здравствуйте» и познакомиться. Катеришке это показалось забавным, она подбежала к Суханову, разглядывая его удивленно-радостными глазенками, сунула розовую ладошку и стала ждать, что за этим последует. Суханов привстал, даже ногой словно бы шаркнул, держа двумя пальцами розовую ладошку. — Юрий...