После церемонии представления и пожатия рук последовала команда «Разойдись», и когда грохот, вызываемый матросскими коваными ботинками, скатился в низы, раздалась другая: — Командам шлюпок — в шлюпки! Все дальнейшее Суханов помнил плохо, оно складывалось помимо его воли, потому что в те минуты фактически не он командовал, иначе говоря, управлял, а им управляли, и он только выполнял эту высшую волю, машинально повторяя: — Быстрее, братцы, быстрее... После того как гребцы с Ветошкиным уселись на своих местах и он подал команду: «Уключины вставить, весла разобрать», все стало настолько осязаемо, что он видел и слышал то, что, казалось бы, ни видеть, ни слышать не мог. Он даже был уверен, что, наблюдая за действиями его шлюпки, командующий будто бы сказал командиру: «Молодцы», хотя командующий в эту минуту разговаривал с секретарем горкома партии и в сторону шлюпок не смотрел. Шлюпки выгребли на линию, подравнялись, и тогда Бруснецов, назначенный главным судьей гонок, подал в микрофон свой ровный, с металлическим отливом голос: — Внимание... — Выдержал паузу. — Весла-а... — Еще подождал. — На воду-у! Шлюпки сорвались с места толчком и такими же толчками, словно прыгая и оставляя за собою рваный пенистый след, помчались к поворотному бую, который маячил кабельтовых в восьми от «Гангута». Там шлюпки должны были развернуться, поставить рангоут, взять парусами ветер, которого на внутреннем рейде было, в общем-то, недостаточно, и пойти обратным курсом к другому поворотному бую, там опять-таки развернуться, но уже под парусами, и, не доходя до корабля примерно четырех кабельтов — там стоял еще один буй, — срубить рангоут и пересечь финишную черту снова на веслах, с тем чтобы салютовать командующему «веслами на валек». Командующий пришел на флот, когда шлюпочное дело считалось основой всей морской подготовки, а не призванием одиночек. Он и сам в свое время часто гонялся, хотя больших призов и не получал, но толк в шестерках понимал, уважал их за выносливость и мореходность, знавал многих асов, и сегодняшние гонки и порадовали его — ах, черт возьми, жива еще традиция! — и огорчили: и гребок был слабоват, и весла у гребцов порой путались. Шлюпки уходили все дальше и дальше, разбившись как бы на две группы: первые четыре значительно опередили вторую четверку, и среди первых была и шлюпка Суханова. Она пока шла третьей, Суханов решил приберечь силы загребных и поэтому частоту гребка не увеличивал, они — Суханов и Ветошкин — в такт гребку покачивались, и Ветошкин негромко подсчитывал: — Два-а — раз... Два-а — раз... «Голубчики, — молил Суханов, — не выдайте, родимые... Два-а — раз... Два-а — раз... Да мы ж таку твою в дышло!» К поворотному бую они пришли вторыми, и Суханов немного заспешил: можно было бы развернуться на веслах — по условиям соревнования это не возбранялось, — а потом и паруса поставить, но он уже подал команду: — Весла под планширь. Рангоут ставить. Ветошкин мыкнул, заелозил на месте и так прижал Суханова к планширю, что тот сразу понял свою оплошность, но делать было уже нечего: они опять оказались в хвосте первой четверки. Ветошкин что-то буркнул себе под нос, но так выразительно, что Суханов понял — выругался. — Что? — тем не менее спросил он с надеждой и отдал румпель Ветошкину. Впрочем, впереди еще оставалась бо́льшая часть дистанции, и поправить дело время еще было. Ветер совсем ослабел, но дул с кормы, и Ветошкин распорядился перекинуть фок на правый борт, а грот на левый — это положение парусов называлось «бабочкой», — и шлюпка довольно лихо проскочила мимо «Гангута». — Хорошо идет, — сказал командующий. — Это чья шлюпка? — спросил Ковалев, нагибаясь к Бруснецову. — Командир Суханов. — А... Скажите-ка... Другие шлюпки поняли свою оплошность и тоже поставили паруса «бабочкой», но Суханов уже вырвался вперед: «Вот оно... Вот оно!» — и мыслями уже обогнал не только собственную шлюпку, но и ветер, который легонько наполнял паруса. Матросы сидели на рыбинах, деревянных решетках, настланных на днище, над планширем торчали только их головы, русые, черные, одна даже рыжая — силаковская. Они следили за действиями Суханова, внимая каждому его слову, и он понимал, что именно в эту минуту может установиться между ними тот самый проклятый контакт, которого он так желал и который сам по себе никак не хотел устанавливаться. Он опять сжал румпель и за буем резко повернул руль на оверштаг, не заметив, что в море уходил БПК, который и взял на себя ветер. Ветошкин опять крякнул: — Надо бы фордевинд... Суханов озлился: — А раньше вы где были? — И, словно бы потеряв уверенность в своих действиях, рванул румпель на себя. Три шлюпки из первой связки раньше заметили движения БПК, сохранили ветер и начали уходить вперед. — Товарищ лейтенант! — шепотом закричал Ветошкин. — Рубите рангоут. На веслах пройдем. Суханову казалось, что удача еще не отвернулась от него, и тогда, не выдержав, Ветошкин заавралил: — Паруса долой! Рангоут рубить... Но время было упущено. На других шлюпках это сделали раньше, и где-то уже закричали: — Весла на воду! Два-а — раз... Навались! Они опять стали третьими, и победа, которая, казалось, была у них на лопастях весел, была упущена. — Не умеет ходить, так и за румпель не хватался бы, — внятно сказал, должно быть, Рогов, но это для Суханова уже не имело никакого значения. Он вышел из шлюпки, как только подвалили к борту, и Ветошкин скомандовал ему вслед: «Смирно!» Суханов нехотя махнул рукой и поднялся на палубу. Его поджидал Гриша Блинов. — Ну, маэстро, не ожидал. Ты, оказывается, мореход. — Какой там к черту мореход, — винясь, сказал Суханов. — Победу из клюва выронил. — Но ведь ты был третьим. Суханов жалобно улыбнулся и по-мальчишески вытер ладонью рот. — Вечный третий... * * * Командующий в сопровождении командира корабля и старпома с дежурным обошел весь корабль — явление довольно-таки редкое, — вникая во все: и как ведут себя на форсаже машины, и не текут ли магистрали, и давно ли «Гангут» прошел докование, и не была ли при швартовках допущена деформация корпуса, иначе говоря, не саданул ли «Гангут» в пирс кормушкой и не врезался ли сам кому-нибудь носом, словом, его прежде всего интересовали те подробности, которые обычно интересуют инженерную службу, и командир со старпомом терялись в догадках, чем вызвана эта дотошность командующего. Осмотрев все, что можно было осмотреть, не играя тревоги, командующий сразу же отбыл. Большой сбор по его приказанию не объявляли — «Пусть моряки отдыхают, сегодня их праздник», — сыграли только «захождение». Опустив руки, когда катер командующего отбыл достаточно далеко, Ковалев в раздумье поглядел на Бруснецова. — Что бы сие могло значить? — Не иначе кто-то чего-то капнул. — А чего на нас капать? — Ковалев пожал плечами. — Скулу мы никому во время швартовки не сворачивали. Так что ты, старпом, в этих своих выражениях будь поосторожнее. Бруснецов хотел сказать: «Сами же, товарищ командир, изволили спрашивать, а я только выразил свое предположение», но ответил тактично: — Есть. Хотя некоторые гости не остались обедать, но многие все же не уехали, поэтому своим офицерам пришлось обедать во вторую смену. Обычно в таких случаях для младших офицеров накрывали столы в малой — мичманской — кают-компании, но там сегодня обедала заводская самодеятельность, и мичмана в свою очередь тоже бесцельно слонялись по верхней палубе. Суханов поднялся на мостик еще раз поглядеть, где он прозевал БПК, и отсюда сверху ему сразу стало ясно: он все время жался к фарватеру, по которому уходили в море и возвращались корабли. Просто другие лучше его знали внутренний рейд и помнили о фарватере, а он забыл. «Ну, раззява, — подумал он о себе. — Надо же так ляпнуться». Он уже спускался на палубу, когда его придержал Блинов. — Меня чего-то разыскивает мой обожаемый начальник, между нами, девочками, говоря, тюфяк Грохольский, — озабоченно сказал он. — Сейчас я его повидаю, а потом мы с тобой, не дожидаясь праздничного обеда, рванем на берег. — У меня нет настроения гарцевать. — Оставьте хандру, мой лейтенант, своей покойной прабабушке. Сегодня мы завалимся в такую компашку... Суханов грустно и снисходительно покачал головой. — А для начала купим Галочке шоколадку и запишемся в три адреса. — Почему в три? В четыре... Никогда не обижай женщин. Они все простят, не простят только равнодушия. Крутись где-нибудь здесь и «жди меня», как сказал поэт. Суханов не стал крутиться, а спустился к Ветошкину, который у себя в каюте в ожидании обеда жарился со своим соседом, тоже мичманом из БЧ-5, в шашки, кажется, выигрывал, и лицо у него от самодовольства лоснилось. — Мичман! — позвал его Суханов наигранно-веселым голосом. — Я обеда ждать не стану. Ухожу на берег. Действуйте тут по своему усмотрению. Ветошкину предстояло в вечер заступать на дежурство, поэтому к словам Суханова он отнесся с полным равнодушием. «Ну, это понятно, — подумал он, — круглое катать, ну и все такое прочее...» Вахтенному офицеру Суханов сказал: — Будет тут меня дохтур искать, — он так и произнес: «дохтур», — так передай ему, что Суханов‑де сделал тете ручкой. — Счастливо отдохнуть. «Вот она, свобода», — выходя из катера на Минной стенке, подумал Суханов. Он оставил лестницу в стороне и пошел наверх по извилистому спуску, весело приветствуя встречных моряков и почтительно отдавая честь старшим по званию, всем своим видом как бы утверждая, что ему все нипочем и он волен делать все, что захочет, правда, в тех разумных пределах, которые обусловлены военным регламентом. Но хотя он и выражал свою веселость и независимость, на душе у него было погано-препогано. Как бы ни был хорош сегодняшний день и сколько бы хорошего ни ожидало его и дальше, день этот неминуемо пройдет, а потом начнется утро, и он снова останется с глазу на глаз со своими архаровцами. Поднявшись наверх, он ощутил чертовский голод и пожалел, что сошел на берег, не дождавшись обеда. Свобода сама по себе, конечно, прекрасна, но голод ведь тоже не тетка, и он постоял в тени платана, размышляя, куда бы ему зайти перекусить. Он вспомнил, что на бульваре было открытое кафе, в котором подавали сосиски с капустой и бульон с пирожками, — заходить в рестораны младшим офицерам с некоторых пор не рекомендовалось, — и он, как человек, у которого появилась определенная цель, направился, придерживаясь тени, к кафе. Часам к семнадцати он собирался быть в раскопе, а до этого часа следовало убить уйму времени. Не случись этого провала с галсами, который и не должен был случиться и который тем не менее случился, Суханов сошел бы с борта часов в шестнадцать. «Ну да что уж теперь делать, — подумал он. — Перекушу вот сейчас, потом, может, съезжу выкупаюсь... И так все ладненько получится».