Ветошкин ошалело заглянул в журнал боевой подготовки — по плану через пятнадцать минут начинались политические занятия, — помолчав глубокомысленно, сказал не очень уверенно: — Мне, пожалуй, уже и с пятого не влюбиться. Какая уж там любовь, когда ребятишек полный воз. — Большой ли воз? — на всякий случай спросил Суханов. — А пятеро... — Не много ли? — Можно бы, конечно, и добавить, да квартирка маловата. «Черт-те что, — подумал Суханов, — да у него ребятишек больше, чем у другого подчиненных, а я его как мальчишку. Так что же, мне его теперь Павлом Петровичем величать? «Здравствуйте, Павел Петрович. Как дома, Павел Петрович?» Ну уж... Ну уж...» — Вы еще что-то хотели спросить? — Так полагаете, что с первого взгляда влюбиться трудно? — Это как любовь понимать... Если, к примеру, как юбку и все, что при этом полагается, то тут и полвзгляда хватит. А если при этом еще и в высшем настроении, то тут и вообще можно не глядеть. А если к делу подходить серьезно, словом, со всех сторон, то тут и десяти глаз мало. Незаметно для себя Суханов с Ветошкиным перешли с шепота на полный голос, и уши у моряков, как всегда, стали треугольными. — Вы-то свою долго выглядывали? — Я ее еще девчонкой присмотрел, а как подросла, тут-то мы и пришлись друг другу в пору. — И в любовь с первого взгляда не верите? Ветошкин вздохнул. — Ничего хорошего от такой любви не дождешься, — убежденно сказал он. — Одни только нехорошие мысли и полное смятение души, именуемое развратом. «Смятение души — это хорошо», — подумал Суханов, хотя ему стало ясно, что говорили они на разных языках: он-то, Суханов, про попа, а Ветошкин талдычил про попадью, — хотел было поспорить с ним, но тут ударили колокола громкого боя, и вахтенный офицер объявил: — Окончить проворачивание механизмов. — Лады, мичман, — сказал Суханов, — поставим пока на этом точку. Разрешите людям отойти от мест. — И, сопровождаемый командой «Смирно!», вышел из поста первым и поднялся на палубу. День обещал быть жарким и тихим, солнце уже палило вовсю, хотя корабельные часы показывали без чего-то девять. Гавань замерла, и внутренний рейд тоже словно бы выстлался дымкой. Прошел катер, но волна за ним не рассыпалась, а только округло расходилась в стороны, словно была отлита из жидкого олова. Пахло мазутом и пенькой, собственно, ничем иным в военных гаванях никогда и не пахло: запахи эти были густы и стойки. Время до политических занятий еще оставалось, и Суханов спустился в каюту выкурить в тиши и покое сигарету, а потом зайти к Блинову и кое о чем его поспрашивать, но идти к Блинову не пришлось. Тот появился сам, вошел без стука и сразу плюхнулся на стул, спросил, зевнув в кулак: — Повоевали маленько? — Провернулись... — Эт-то правильно. Как утверждает наш замполит товарищ Сокольников, «порох надлежит держать сухим». А почему? С подмоченным ненадежно. Сухой порох и сам взрывается, а подмоченный — извините подвиньтесь. Суханов подошел к иллюминатору, пустил в него дым и раз, и другой, потом, чуть ли не заикаясь, спросил, разглядывая оловянную воду: — Ты давно знаешься с той самой Галочкой из студии звукозаписи? Расчет его был весьма прост: спрашивая о студийской Галочке, он тем самым подводил Блинова к таинственной незнакомке, но для Блинова, занятого своими расчетами, этот маневр оказался несколько сложным, и он опять зевнул. — Не советую, — сказал он небрежно, — интересоваться сим предметом. Это ширпотреб. Для нужд и удовольствия почтенной публики. Дальше расспрашивать Блинова не имело смысла, тем более что вахтенный офицер оповестил, что офицерам предложено собраться в кают-компании на учебу, а это в свою очередь означало, что политзанятия поведут мичмана — там было повторение темы, — возникла необходимость разыскать Ветошкина. Старпом Бруснецов вольностей во время занятий не терпел, в случае чего мог кое-кого и выставить из кают-компании, поэтому Суханов с Блиновым, не желая подвергать себя искушению, решили сесть в разные углы: сядешь рядом — захочется что-нибудь спросить, и не надо бы спрашивать, а все равно спросишь, тот, естественно, ответит, начнется беседа... Нет, ну уж к богу в рай эти беседы в присутствии недремлющего Бруснецова. Офицеров в кают-компании набралось под завязку — у Бруснецова от занятий никто не отлынивал, — и не то что не оказалось разных углов, а и рядом-то едва нашлось два местечка. Только сели, как командир ракетно-артиллерийской боевой части, проще говоря БЧ-2, добрейший капитан-лейтенант Романюк хорошо поставленным голосом, вибрируя на гласных, скомандовал: — Товарищи офицеры... Бруснецов вошел, махнул рукой, дескать, прошу садиться, дождался, когда в кают-компании уляжется легкий шумок, прошелся вдоль переборки, негромко промолвил: «Нуте-с...» и помолчал. — Применение ядерно-тактического оружия на море в современной войне может быть продиктовано следующими условиями и носит такие ярко выраженные цели... Условий этих у Бруснецова нашлось много, и на каждом он счел нужным остановиться подробно. Говорил он округлыми фразами, несколько монотонно, и Блинов, которого, в общем-то, ядерно-тактическое оружие интересовало постольку-поскольку, склонясь якобы над тетрадкой, начал поклевывать носом. Бруснецов, кажется, это заметил, но пока видимого неудовольствия не выражал, ходил вдоль переборки, на которой висела копия «Девятого вала», и продолжал излагать свои соображения относительно ведения современного боя на море. Суханов перехватил и один взгляд Бруснецова, и другой и, поняв, что пришла пора приводить бравого медика в надлежащий вид, неловко толкнул его локтем в бок. — Если вы, маэстро, насчет Галочки, то можете меня больше не беспокоить, — недовольно буркнул Блинов. — Это ширпотреб, с коим я дела не имею. — Позволь, — удивился Суханов, — как это не имеешь? Против них остановился Бруснецов, покачался с носка на пятку. — По закону логики я должен поднять одного Блинова, но по закону подлости я подниму вас обоих. Потрудитесь встать. — (Суханов с Блиновым поднялись, Суханов потупился, а Блинов честным взглядом посмотрел в глаза Бруснецову.) — Прекрасно, Суханов, прекрасно. Поскольку вы такой грамотный и образованный, то поделитесь, пожалуйста, с нами своими познаниями. — (Суханов начал моргать и краснеть.) — По-моему, Суханов, вам все-таки грамотешки еще не хватает, поэтому я вас не выпровожу из кают-компании, и попрошу садиться. А вас, товарищ старший лейтенант, я больше не удерживаю на своих занятиях, поскольку они нисколько не созвучны, как я догадываюсь, с вашими настроениями. Потрудитесь закрыть дверь с той стороны. — Бруснецов проводил глазами Блинова и опять заходил вдоль переборки. — Итак, в-третьих... Ударили колокола громкого боя, и вахтенный офицер в динамике негромко сказал: — Сделать перерыв. «И веют древними поверьями ее упругие шелка, — грустно подумал Суханов, которому предстояли нелегкие объяснения с Блиновым, — и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука...» Стоп. А у нее кольцо было? Кажется, не было... Кажется...» — Товарищи офицеры! — опять подал свой роскошный голос Романюк, который стрелял так-сяк, но зато команды подавал... «Сплошная симфония», — утверждал крупный эстет Блинов. Все шумно поднялись, разминая затекшие ноги, и Бруснецов милостиво разрешил: — Товарищам офицерам разрешается перекурить. Суханову на минуту задержаться. — Бруснецов подошел к нему, оглядел. — Вы не медик, Суханов. Вам, Суханов, надлежит знать применение боевого оружия. Вы хорошо поняли меня, Суханов? — Так точно. Бруснецов опять оглядел Суханова и кивком головы отпустил его. Суханов только что не кубарем скатился по трапу, забыв сразу все понятия о корабельных приличиях, минуя свою каюту, ворвался сразу к Блинову. Тот, сняв ботинки, возлежал на койке, которая днем становилась диваном, и почитывал стихи, кажется Блока. — Полеживаете, сир? — язвительно спросил Суханов, решив взять инициативу в свои руки. — Стишками пробавляетесь? Блинов отложил томик в сторону. — Что поделаешь, если товарищу старпому угодно было предоставить мне такую возможность. Суханов присел к столу. — Бруснецов, по-моему, имеет на нас с тобой очень большой зуб. Со мною все понятно — лодка... А с тобою? — Вы догадливы, маэстро. На то он и старпом, чтобы иметь зуб. Беззубый старпом, прошу прощения, это не старпом, а состарившаяся дворняжка, коей лаять только на задворках нашего славного флота. Впрочем, маэстро, будем объективны: если бы вы не саданули меня в бок и я вам кое-чего не сказал, все бы осталось между нами, «девочками». — Во-первых, не надо клевать носом на офицерской учебе, кою проводит старпом; во-вторых, не следует всхрапывать на вышеуказанной учебе; в-третьих... Колокола громкого боя возвестили, что вселенский перекур закончился и пора занимать места. — В-третьих, — начал торопливо досказывать Суханов, — старпом сейчас нам кое-что объяснит, а от себя я заранее добавлю, что он на тебя уже дважды плотоядно поглядывал. Третьего раза я дожидаться не посмел. Мог произойти великий конфуз. Теперь ты можешь продолжать штудировать Блока. — Увы, я пойду вместе с тобой постигать премудрости современного боя, из которого нам, если он произойдет, живыми не выйти. Вот это я усвоил хорошо, а все прочее — в приложении. На этот раз им все-таки удалось сесть порознь — офицеры «прониклись» и выразили свое сострадание, уступив им места в разных углах. Бруснецов это отметил сразу, поиграл в усмешке золотым зубом и продолжал свои теоретические изыскания: — Итак, в третьих... Суханов смотрел на него светлыми глазами, как бы ловя каждое слово, а сам между тем думал: «Чужие тайны мне поручены, мне чье-то сердце вручено...» — Похвально, Суханов, — сказал Бруснецов, посчитав, что лейтенант углубился в его теоретические расчеты. — Похвально... За ужином Блинов как бы между делом, вскользь, заметил Суханову: — Вы, между прочим, маэстро, далеко пойдете. — Да, — согласился Суханов, — сегодня мне предстоит дальний и нелегкий путь. Блинов от удивления даже наморщил лоб. — Да неужто с благословения самого старпома? Не-ет, маэстро, вы определенно делаете успехи, как говорит моя маман. Вас ожидает блестящая карьера. — Нет, мой путь совершенно иного порядка, — таинственно сказал Суханов и поспешно, сразу сбавив на два тона, прибавил: — На моем пути карьеру не сделаешь. И вообще, как говорила наша дворничиха тетя Даша. — Маэстро, вам попутчик не требуется? — явно предлагая свои услуги, спросил Блинов. Конечно, в задуманном предприятии Блинов не повредил бы, «он и в карты, он и в стих, — как сказал поэт, — и сам неплох на вид», но Суханов уже решил действовать в одиночку, чтобы не было свидетелей, тем более что и сам-то он не шибко верил в свое предприятие. — Увы, — сказал он почти со вздохом, — дела мои родственные, к тому же невеселые и весьма запутанные.