– Я приложил к посылке сопроводительное письмо, в котором рассказал Зое о том, что прихожусь ей единокровным братом; много лет берег эту картину и теперь хочу ее вернуть. Затем написал про болезнь сестры и попросил помочь. Нет, вы не подумайте, я не упрашивал ее оплатить лечение во Франции или прислать дорогостоящее лекарство. Я просто умолял одолжить мне сумму, которая позволила бы Танюше уйти достойно, без боли и страданий. Спасти ее от жуткой смерти – без медицинской помощи, морфина, кислорода в полной глуши… В конце концов, мы же родственники! – И что вам ответила Зоя? – Да ничего. XL Весна умирает Оливия нахмурила брови. Выходит, рассказывая про загадочное возвращение «Весны», Зоя предпочла умолчать о том, что прекрасно знала имя ее отправителя. Однако возможен и другой вариант. Посылку принял Портман – об этом было известно с самого начала. Возможно, «меценат» решился ее вскрыть и, обнаружив письмо от бедного родственника из Сибири, уничтожил его. После чего вручил коробку Зое, солгав, что нашел ее на пороге дома. Эта версия событий казалась Оливии вполне правдоподобной: Адель Мерсье в последнем разговоре с Родионом утверждала, что между Вишневской и культурным фондом был заключен договор. Пока неизвестно, в чем он состоял, но появление у Зои законного наследника могло сильно спутать аферистам карты. Если бы Родион сейчас был рядом, он бы мгновенно развеял сомнения, подкрепив эту версию аргументами или же разом ее опровергнув. Все-таки Оливии его не хватало… – Могу я задать вам один вопрос? – обратился к ней Горский. – Конечно. Откровенность за откровенность, – кивнула она. – Каким образом вы догадались, что я побывал в Довиле? Как вообще вы вышли на меня? – Да слишком много совпадений, – пожала плечами Оливия. – Начать хотя бы с самого мелкого. Если бы в день смерти у Зои на столе стояла коробка шоколада «Коркунов» или ассорти «Красный Октябрь», я бы не придала этому значения: подобные наборы продают в каждом российском аэропорту. Но «Сибирский метеорит» выпускает крошечное частное предприятие, которое находится в Зиминске. Такие конфеты и в Москве-то не продают! Что им было делать в Довиле? Но, конечно, само по себе уликой это не является – даже несмотря на тот факт, что ваша сестра долгое время работала в одноименной фирме. По-настоящему моя гипотеза оформилась после того, как обнаружился инвентарный номер «Весны». Я связалась с солидным экспертом, который дал мне наводку на ваш музей. Оказалось, что он тоже находится в Зиминске… Но окончательная уверенность в том, что я не ошибаюсь, появилась у меня лишь вчера, когда я увидела рисунок Тани. Он совершенно неотличим от оригинала. – Танюша очень талантлива, – заметил Горский. – Она могла сделать копию и с репродукции. Вы наверняка заметили в шкафу полноцветное издание с собранием работ Андрея Вишневского. – Конечно заметила. Точно такой альбом был и у Зои, я держала его в руках. Однако мне показалось странным, что на Танином эскизе отсутствует один фрагмент – левый уголок. Это говорит о том, что основой для рисунка послужил обгоревший оригинал. Я видела акварель совсем недавно и даже сделала ее фотоснимок, так что сравнить было несложно… А сегодня вы мне сами рассказали, что, вытащив «Весну» из огня, прятали ее у себя. До тех пор, пока не подвернулся случай отправить ее Вишневской. – Да уж, – сокрушенно покачал головой Горский, – преступник из меня никудышный. Но затевая эту аферу, я ведь не знал, что все так плохо кончится! Я всего лишь хотел установить контакт с единокровной сестрой. Вернуть Зое то, что принадлежало ей по праву рождения. Сам распорядиться этим сокровищем я не мог, и работа великого художника прозябала в уездном музее столько лет. В Париже для нее нашлось бы лучшее место. К тому же моя ситуация была совершенно безвыходной. Что, в конце концов, я терял, расставшись с этим предметом? – А почему вы были так уверены, что посылка дошла до адресата? Вдруг ваш курьер солгал? – Я умею читать по-французски, – усмехнулся Горский. – Новость о чудесной находке быстро просочилась в прессу. – Да, действительно, – согласилась Оливия. – Словом, вы решили поехать в Довиль… – Я пролистал программу «Русских сезонов» и обнаружил там имя Зои. Она должна была открывать фестиваль торжественной речью и под конец вручать участникам статуэтки. У меня оставалась немного денег от того, что удалось собрать для Тани в Интернете. Одолжившись у друзей, я наскреб на билет и ночевку в мотеле на окраине Довиля. Туристическую визу во Францию получить сейчас несложно, так что я быстро оформил бумаги и отправился в путь. – На что же вы рассчитывали? Зоя ведь вам даже на письмо не ответила… – Знаете, в самом распоследнем мерзавце я всегда старался разглядеть хорошее: верил, что человеком движет добро. Зоя была тонкой, чувствительной женщиной – я неоднократно читал ее интервью. И мне подумалось, что такая благородная личность не сможет остаться безразличной к нашей беде. – Ну и как она вас встретила? Медленно выдохнув сигаретный дым, словно растягивая паузу перед прыжком с обрыва, Горский ответил: – Приехав в Довиль на поезде уже к вечеру, я закинул вещи в мотель и пешком пошел в центр. Погода стояла унылая, со стороны океана дул пронизывающий ветер. Дважды сверившись с картой, которую так и вырывало у меня из рук, я отыскал особняк Зои. Сад встретил тихим шепотом: деревья нещадно трепало, било колючим дождем… Я прижимал к себе букет цветов, купленных по пути в какой-то лавке, и целлофановый пакет с конфетами, которые, как последний дурак, притащил с собой из дома. Подойдя к двери, отыскал звонок и надавил на мокрую кнопку. Зоя открыла практически сразу. Она стояла в прихожей с ридикюлем в руках. – Ой, – отпрянула она. – Я думала, это Марк зачем-то вернулся… Потом посмотрела на меня внимательно: на вылинявший плащ, на облетевшие цветы, на мокрый пакет с конфетами, который я прижимал к груди. Видимо, в моем облике не было ничего угрожающего, поэтому она не захлопнула перед моим носом дверь. Я представился. Помедлив, она пригласила меня войти. Приняв букет, бросила его на консоль в замешательстве. Мы оказались в гостиной, где царил беспорядок. Журнальный стол был погребен под кучей фотографий – часть из них рассыпалась по полу. В серебристом ведерке посверкивала початая бутылка шампанского. Рядом стояли пустой фужер и блюдо с виноградом. На кресле валялись смятая шаль и какие-то журналы. Зоя предложила мне сесть. Достала еще один фужер и налила мне шампанского. Я отдал ей коробку с шоколадом. Она из вежливости ее открыла, но к сладкому не прикоснулась. Собравшись с духом, я заговорил. Рассказал о том, кем ей прихожусь, и о том, какую жизнь прожил ее родной отец. Как он следил за ее успехами, гордился ею. И как берег все эти годы единственную вещь, напоминавшую ему о прошлом: о том далеком дне, когда Ольга доверила ему «Весну» и попросила сохранить ее любой ценой. О том, как отец вез ее в вонючей теплушке, как прятал от посторонних глаз. А потом все же решился отдать ее в музей – ведь картины живут лишь тогда, когда на них смотрят люди. Как я вытащил рисунок из огня и переправил его во Францию. Ну и под конец я решился заговорить о Тане. Попросил дать мне в долг – ведь мы же родственники… И тут лицо ее исказилось. Все благородство его, вся красота мигом куда-то исчезли. Она развалилась в кресле и, покачивая ногой в кремовой туфельке, равнодушно сказала: – Наши родственные связи – плод вашего воображения. Я дочь великого художника и с честью ношу его имя. Если вы думаете, что на старости лет я позволю себя шантажировать и предам память отца, вы ошибаетесь. Вы серьезно полагали, что, притащившись сюда с этим жалким букетиком, вы растрогаете меня до слез и получите банковский чек? В обмен на что?! На слезливую историю, которую и слушать-то неинтересно. Ваш папаша – обыкновенный дамский угодник, развлекавший мою пресыщенную, вечно скучающую мать. Он много лет пользовался доверием отца, был вхож в наш дом, получал приличные гонорары за лечение матушкиной мигрени и пользовался этим. Он присвоил наши картины, продал их абы кому и прикарманил деньги. Мало того! Он чуть не разлучил меня с отцом, пытаясь увезти нас с матерью в чужую страну, где мы гнили бы в лагерях. Вы гордитесь тем, что наконец вернули мне «Весну»?! Да вы обязаны были сделать это много лет назад! Вы удерживали ее незаконно, вы лишали меня радости обладания лучшей вещью отца – нашей семейной реликвией! Это вы мне должны… просто обязаны оплатить издержки за поиски, которые я вынуждена была вести на протяжении многих лет! Она поднялась, приблизилась к секретеру и отомкнула ключом верхний ящик. Достала два старых конверта и, смяв их, швырнула на пол. – Всю свою жизнь я храню переписку матери с этим докторишкой. Но пришла пора от нее избавиться – чтобы больше никто не посмел усомниться в том, что я по праву ношу свою фамилию. Убирайтесь отсюда вон… и благодарите бога, что я не вызвала полицию. В приступе ярости она вылила остатки шампанского себе в бокал и, опрокинув его залпом, взяла с блюда крупную виноградину. Сунула ее в рот. И вдруг выпучила глаза, схватилась за горло, заметалась по комнате. Затем бросилась на кухню, переворачивая все на своем пути. Я поспешил за ней, ничего не понимая. Содрогаясь в спазмах, кашляя, клокоча, она плеснула в стакан воды и попыталась его выпить. Но это ей не удалось. Стакан опрокинулся, вода потекла на пол. Оступившись, Зоя поскользнулась и упала. Корчась в страшных судорогах, с чудовищной гримасой на лице, она тянула ко мне руки и пыталась что-то произнести. Знаете, я мог бы вам сейчас сказать, что хотел оказать ей помощь. Но врать не стану. Я стоял в дверях словно парализованный и смотрел, как она умирает от удушья. Однако в ту секунду я видел не ее обезображенную мину, а беспомощное лицо моей родной сестры. И думал о том, что через несколько месяцев точно так же будет мучиться Таня – ловить ртом воздух, сипеть и задыхаться и я ничем не смогу ей помочь. А ведь должен был, понимаете… Должен! Оливия взглянула на Горского обескураженно, пытаясь понять, что потрясло ее больше: сам поступок или же признание в содеянном. Ведь по закону «оставление в опасности» – тоже преступление! – Вы думаете, я не осознаю, что за неоказание помощи мне причитается срок? Я все понимаю, – продолжил Горский. – Однако, несмотря на отпечатки пальцев, полиции трудно будет доказать, что я был в доме непосредственно в момент Зоиной гибели. Я мог уйти за минуту до этого. Из дома ведь ничего не пропало, верно? И свидетелей не было. «Жалкий букетик» и смятые письма я забрал, с «Метеоритом» вот только промахнулся… – Если на вас падет подозрение, полиция запросит данные у компании сотовой связи. После чего установит местонахождение вашего телефона в момент смерти актрисы, – нехотя возразила Оливия. – Ну, во-первых, с точностью до минуты время ее кончины установить не получится. А во-вторых, телефон я оставил в номере мотеля. У меня обычный кнопочный аппарат, не смартфон. В нем даже нет Гугл-карт… Я его отключил по приезде во Францию, чтобы не списали деньги за роуминг – мне такие расходы ни к чему. – Но вы же только что все выложили без утайки. Зачем? Вы не боитесь, что… – Я уже ничего не боюсь, Оливия. Я лишь хочу быть рядом с Таней, когда пробьет ее час. Надеюсь, вы дадите мне такую возможность – ждать осталось недолго. А потом поступайте, как знаете… Видимо, я это заслужил. Он поднялся и повернулся к ней спиной, вновь уставившись в заиндевевшее окно. Оливия прислонилась затылком к шершавой стене: приехали… И как же теперь быть? XLI Материал – Простите, дружище, что ничем не смог вам помочь, – извинился Вилар. – В национальной полиции у меня контакты есть, а вот среди жандармов – ни одного. Довиль, к сожалению, находится в их юрисдикции. Поищите знакомых по своим каналам: добыть копии актов о вскрытии должно быть несложно… Отложив телефон, Родион продел ножку запонки в узкую прорезь манжета. Затем распахнул створки шкафа, чтобы достать пиджак. Ежегодная расследовательская конференция были событием, на котором он предпочитал выглядеть формально. Однако дважды перебрав все вешалки и даже заглянув в гардероб Оливии, нужной вещи он не обнаружил… Перегнувшись через перила лестницы, Родион позвал Саломею. Та стояла возле лимонного дерева, опрыскивая его каким-то составом. – Вы не видели мой синий пиджак? У меня сегодня важное мероприятие. Лицо Саломеи вытянулось. – Матерь Божья… Я ж его в ателье снесла. Там подклад чуть отошел, и я решила, что пора подправить. А забрать вчера и забыла! Жандарм мой задержек не любит, у него вечно все по минутам рассчитано. Подъехал к дому ровно в шесть и давай названивать. Мы в опера-буфф собрались, он очень торопился… Простите бога ради, месье Лаврофф! Я сейчас мигом сбегаю! – Погодите, Саломея. Какой буфф, зачем жандарм, куда сбегаю? – занервничал Родион, пытаясь вычленить хоть какое-то здравое зерно из этой словесной каши. – Жан-Пьер – мой компаньон. Он служит в жандармерии. Мужчина пунктуальный, во всем любит порядок. Купил билеты на спектакль. Вчера после работы заскочил за мной на авто… И я в спешке забыла про ателье. Тут наконец все встало на свои места. Родион припомнил совсем недавний эпизод: дождливый вечер, сумрачный пассаж, человек в форме спешит навстречу Саломее и, распахнув над ее головой объемный зонт, провожает до дверей служебного «Рено». – А сегодня Жан-Пьер за вами заедет? – Конечно! Он не любит, когда я возвращаюсь одна. Райончик-то у вас сомнительный! Родион усмехнулся, вспомнив о наценке, уплаченной в свое время за престижность этого «сомнительного райончика».