– И где же люди? – не выдержала Оливия. Горский, неповоротливый и грузный в своей безразмерной куртке и кроличьей шапке с обтрепанными завязками, взглянул на нее с недоумением. – Так на улице за тридцать. Вы, наверное, не успели почувствовать – я ж машину к самому крыльцу подогнал. Дети сидят по домам, а родители – кто как… Многие все же на работе. У нас к тому же пенсионеров много. Они в такую погоду и вовсе не выходят. Оливия пошевелила пальцами ног и скривилась от боли: всего за несколько минут езды по городку на машине, в которой, как ни странно, на пределе жарила печка, ее стопы совершенно онемели. – Потерпите немного. – Горский сочувственно покосился на ее ботинки, которые на альпийских горнолыжных курортах считались морозоустойчивой обувью. – Приедем домой, я вам унты дам. – Унты?.. – Отличные зимние сапоги. Такие носят на Крайнем Севере. Олений мех, толстая подошва, двойной рант… И размер, кажется, подходящий. – У меня большая нога, – смутилась Оливия. – В отца. Он у меня такой великан… – Для Сибири в самый раз. Тут крепко за землю держаться надо, а то северным ветром сдует, – пошутил Горский. – Вы очень бледны, Оливия. Прям под стать пейзажу. Как приедем, ляжете передохнуть. А я чего-нибудь приготовлю… Она повернулась к нему и произнесла с детской серьезностью. – Вы даже не представляете себе, как я вам благодарна. Приютили постороннего человека с кучей проблем: еще утром у меня не было даже паспорта! К тому же я могу застрять у вас надолго – вряд ли в ближайшие дни сумею сесть в самолет. В Сибири у меня совсем нет знакомых, и если бы не вы… – Послушайте, Оливия, это все лишнее. Так поступил бы любой порядочный человек. Горский засунул руку в карман и вытащил оттуда небольшой сверток из фольги. – Вот, съешьте пока домашний сгибень. Там лучок и картошка. А то, не дай бог, сознание потеряете… Рановато я, конечно, вас из больницы выдернул. Но в таких условиях вы бы еще долго в себя приходили. Однако к тому моменту собеседницу в лице Оливии он уже потерял. Она не отрывала глаз он мутноватого окна, то и дело протирая его едва согревшейся ладонью. Ей хотелось разглядеть, запомнить, зафиксировать каждую деталь: и разноцветные наличники с растительным орнаментом, и аккуратные фасады, обшитые крашеным тесом, и кружевные фризы, над которыми переливчатой радужной гирляндой нависала бахрома сосулек. Домики в общей массе были одноэтажными, но встречались и двухъярусные постройки. В каждом окне – обязательный атрибут семейного уюта: горшок с махровым цветком, толстомордый сметанистый кот или же трехлитровая банка с брусничным морсом. Сквозь ажурный рисунок штор улавливалась размеренная жизнь, которая была неподвластна ходу времени: мерцающий в углу телевизор; остывающий на придвинутой к окну доске утюг; дымящаяся на подоконнике кастрюля со свежесваренным супом и мельтешение детских голов в новогодних масках. Возможно, в тысячах других российских городков залетный гость застал бы похожую картину. Но Зиминск отличался тем, что в нем не ощущалось сонливой лености, вязкой скуки провинциальной жизни, характерных для типичных энсков из романов и повестей русских классиков. Все эти нарядные фасады, отсыревшие застрехи, под которыми пытаются согреться рябые воробьи, вся эта живописная прелесть русской провинции, где время остановилось вечность назад, где тянет то ли выпивать, то ли молиться, конфликтовала с очевидными приметами времени. Вот мелькнула карамельная вывеска салона красоты «Еще не замужем»; за ней – выкрашенное в радикальный цвет крыльцо караоке-бара «Глухой медведь». Следом старый дом с обвалившейся крышей и заколоченными фанерой окнами, которые приспособила под рекламу артель «Теперь не дует». Судя по наклеенным поверх композита плакатам, фирма занималась установкой «морозоустойчивых пластиковых рам и утепленных натяжных потолков». Реклама в городке висела практически везде: на покосившихся заборах, на автобусных остановках, в витринах газетных киосков, на досках объявлений и даже на постаменте памятника Ермаку. Складывалось впечатление, что зиминцы – народ не только предприимчивый, но и не чуждый развлечений. Бетонные тумбы, смахивавшие на циклопические нитяные катушки, торчали на каждом углу. Они были обклеены афишами КВНов, спектаклей, круглых столов и выставок-экспозиций. Вдруг мелькнула баннерная конструкция с уже знакомой Оливии картинкой: золотистые брызги по темному фону и алая надпись «Сибирский метеорит». – Кстати, я попробовала эти конфеты, – заметила Оливия. – Просто отличные! – Да, их делает один местный кооператив. Правда, дела у них идут не очень. – Почему? Качество отменное! – Малый бизнес здесь еле дышит. Одно время конфетники даже зарплату выдавали продукцией. Народ потом мотался в Новосибирск, пытался сбыть «Метеорит» коммерсантам по себестоимости. У меня сестра пару лет в этой фирме отработала, а потом ушла… – Нашла себе другое занятие? – Могла бы. Ведь у нее два высших и ученая степень. Но кому это теперь нужно? Да и здоровье работать ей уже не позволяет. Он замолчал. Поправил шторки печки, направив поток горячего воздуха в ноги. Машина свернула на кривую улочку, обрывавшуюся заснеженным склоном. Чуть в стороне, у кромки леса, виднелась деревянная церковь с подмерзшим куполком, увенчанным темным крестом. Недалеко от нее из-за шершавого забора выглядывал дом с мансардой. Это был грубоватый сруб без какого-либо декора: ручка входной двери обмотана изолентой, окна прикрыты давно некрашенными ставнями. Держа навесу чемодан, Горский бодро хрустел по утрамбованному снегу в направлении дома. Оливия следовала за ним. Обстучав о ступеньки снег с ботинок, он поднялся на крыльцо и отомкнул дверь. Петли приветственно скрипнули, приглашая их внутрь. Оливия вошла и огляделась. Обстановка оказалась по-городскому сдержанной и практичной. По центру комнаты стоял круглый стол, крытый простенькой клетчатой скатертью. К стене был придвинут кабинетный диван с высокой стеганой спинкой и верхней полкой, на которой теснились семейные фотографии. В углу, словно стесняясь своего потускневшего блеска, скучало старое пианино. Под потолком висела лампа в плетеном абажуре, проливавшая теплый свет на пол, припорошенный по краю разлетевшимся от печки пеплом. Откуда-то, цокая когтями, выскочила собачонка и бросилась к Горскому. Тот потрепал ее за ухом – ну, иди сюда, Бром. Что, дружище, соскучился? В доме было сильно натоплено, и у Оливии вдруг поплыло перед глазами. К горлу подкатил тошнотворный комок. Она принялась поспешно разматывать шарф, соображая, куда можно бросить верхнюю одежду. – Давайте я в сенях повешу, – предложил Горский, взглянув на нее с опасением. – А чемодан я закатил к вам в комнату. Она за лестницей, располагайтесь! Через секунду Оливия была уже у себя. Обстановка «гостевой» оказалась непритязательной, но уютной. Она вздохнула с облегчением – и впрямь как дома. Присев на аккуратно застеленную кровать, она вытащила из-под покрывала подушку и прилегла. Сквозь кружевные прорехи окна просматривался зимний пейзаж. Небо потемнело, набухло и словно из лопнувшего мешка на землю посыпалась мучнистая пыль. Чувствуя, как наливается свинцом голова, Оливия закрыла глаза и впервые за эти дни заснула вольным, беззаботным сном. XXXIV Мансарда Разбудил ее странный звук. Наверху в мансарде кто-то слабо постанывал. Потом зазвучали торопливые шаги, дзынькнули какие-то склянки. Раздался протяжный всхлип, затем стало тихо. Оливия взглянула на часы – черт, половина восьмого! Значит, она проспала весь световой день… Однако теперь она чувствовала себя значительно лучше. Неожиданно заворчал, заворочался пустой желудок, напоминая, что кроме пирожка с картошкой, который Горский назвал забавным словом «сгибень», с утра она ничего не ела. Пригладив растрепавшиеся волосы перед прислоненным к стене зеркалом, Оливия вышла из комнаты. И тут же у лестницы столкнулась с хозяином дома. – Как вы себя чувствуете? – спросил Горский озабоченно. – Может, не стоило вставать? Завтра придет патронажная сестра, я с ней созвонился. – Все в порядке, – улыбнулась Оливия. – Но если честно, ужасно хочется есть… – А вот это отличная новость! Он усадил ее за накрытый стол: потемневшие столовые приборы, две тарелки с выцветшим орнаментом, плетеная корзинка с ноздреватым деревенским хлебом… Через минуту на столе дымилась кастрюля с куриным супом и блестело блюдце с мелко порубленной зеленью. – Вообще-то, это был обед, – извиняющимся голосом произнес Горский. – Но раз уж вы его проспали… – Да в самый раз! – успокоила его Оливия, сунув кусочек хлеба в рот, чтобы унять неприлично урчащий желудок. Убирать со стола Горский ей не позволил – усадил на диван, сообщив: – Я привык хозяйствовать один. Не люблю, когда кто-то толчется на кухне. Хотите, включу вам музыку? В шкафу у меня множество художественных альбомов – берите, что понравится, не стесняйтесь. Оливия подошла к застекленному стеллажу. Ноги едва ее держали, тянуло прилечь. Быстрым взглядом окинула полки: русская классика, немного современной прозы и куча книг на французском. Взяв пару иллюстрированных изданий, сложенных стопкой в самом низу, она побрела неуверенным шагом обратно к дивану – комната раскачивалась, как шлюпка, и куда-то дрейфовала. Оливия устроилась, вытянув ноги вдоль сиденья, и подсунула под голову одну из расшитых крестовыми стежками подушек. Дождавшись, когда шторм в голове уляжется, она раскрыла первый альбом. Он назывался «Зиминск: вчера, сегодня, завтра». Оливия переворачивала плотные, пахнущие яблочной пастилой страницы и разглядывала старые снимки. Вот горбатятся вдалеке кривобокие избушки. В перспективе – черный лес, а на первом плане – тощая корова. А вот молодая женщина в платке укладывает поленницу. За ее подол уцепился чумазый хнычущий малыш. А вот в ту самую церквушку, с которой соседствовало жилище Горского, подпоясанные ремнями мужики затаскивают какие-то мешки. Над дверью отчетливая надпись: «Продуктовый склад». Оливия взялась читать справку под снимком, но Горский ее отвлек. Он опустился в кресло напротив и принялся рассказывать. – Зиминск вырос на месте деревни Зиминка. В ней когда-то было всего четыре десятка домов. Однако она считалась местом намоленным – в нашу церковь народ со всей округи собирался. В тридцатые годы в храме оборудовали продуктовый склад, затем медпункт. А в пятидесятых в нем была изба-читальня. Зиминка к тому времени сильно разрослась за счет бывших спецпоселенцев. Знаете, кто это такие?