– Нет, русская. – Ру-у-усская?.. – протянул он. – Холодно у вас там, поди? Потому и президент суровый. Я вчера в газете прочитал: в России нефть закончилась, так он поехал вскрывать подводный шельф. И Норвегию из-за этого накрыло цунами – поднял волну! Но ему хоть бы хны – у самого-то денег миллионы. Не зря американцы против него свои ракеты направили… А вот женщины ваши мне нравятся. На сайтах знакомств их много, и все, кстати, хотят замуж за французов. Я бы женился, но они ж сюда едут ради документов. Нет, говорю я себе, это не любовь! Взглянув на оторопевшую Оливию, потомственный специалист убрал деньги в карман и направился к выходу. На пороге обернулся. – Скажу вам как хирург канализационных труб: не жалейте кислоты! Развели ее водичкой – и в водослив. Но аккуратнее: мне один раз в лицо брызнула, так я чуть не ослеп. Ну, до новых встреч! Ужинать она отправилась с Габи – та на праздники осталась в Париже. Слушая Оливию, подруга заходилась безудержным хохотом. Сидящие за соседними столиками люди поглядывали на них с недоумением. – Илиади, да тебе еще повезло, что он вас не ограбил! Кто же вызывает мастеров по номерам из рекламных листовок? Мог запросто оказаться не сантехник, а какой-нибудь домушник или секс-рецидивист. Придется вам теперь сменить замки! – Ну, а что мне было делать, – оправдывалась Оливия. – Родион в отъезде, а воды в доме нет… – Пропадешь ты без своего Лаврова, – подначила ее Габи. Оливия насупилась. – Вот и ему так кажется. «Разбирайся сама и на мою поддержку не рассчитывай», – так и сказал, представляешь! Думает, без него я не справлюсь… – Так. – Габи опустила вилку и подлила им обеим вина из кувшинчика с отколотым носом. – С этого места попрошу поподробнее. Что у тебя там стряслось? О чем вообще речь? Стараясь оставить эмоции в стороне, Оливия подробно рассказала подруге все, что произошло за минувшие недели: и в деле Вишневских, и в ее с Родионом отношениях. – Как интересно, – задумчиво произнесла Габи. – Значит, Штерн, а с ним и «Весна» оказались в России. Но тогда кто и зачем прислал Зое эту акварель? Доктор-то наверняка уже умер. – Да, – согласилась Оливия, – трудно себе представить, что после всех скитаний он оказался долгожителем. Не знаю, Габи, в этой истории много вопросов. Единственная ниточка, которая у меня есть, – город Зиминск и его областной музей. Но, если честно, я не уверена, можно ли полагаться на эту наводку. Хорошо бы отыскать подтверждение тому, что не только биография «Весны», но и судьба самого Штерна как-то связана с Зиминском. – Думаю, Илиади, тебе стоит туда съездить. Напиши для начала директору учреждения – придумай какой-нибудь убедительный повод. А там найдешь, за что зацепиться. Ведь твой Лаврофф внушал нам на каждом занятии: журналистское расследование начинается с гипотезы. И даже если предположение ошибочно… – …в ходе проверки оно может навести на еще более интересную версию. Оливия удивилась, насколько точно ей удалось воспроизвести интонации Родиона – видимо, они отпечатались на подкорке. Отчего-то эта мысль была ей неприятна. – Да и потом, что ты теряешь? – продолжала Габи. – «Эритаж» оплатит тебе поездку в Сибирь. Это, кстати, хороший способ дистанцироваться, взглянуть на ситуацию со стороны… Я имею в виду тебя и Родиона. Скорее всего, у вас настал критический период. Такие кризисы закономерны, их просто нужно осмыслить и пережить. А разлука в этом деле, кстати, лучший помощник! – Наверное, ты права, – грустно отозвалась Оливия. – Последнее время мы что-то совсем не ладим. Родион постоянно твердит, что опасается за мое будущее, за репутацию, за безопасность… Но мне кажется, дело не в этом. Просто он привык принимать за меня решения и все контролировать. С одной стороны, это довольно естественно, когда у людей такая разница в возрасте… Но скажи, кому понравится, если любая инициатива, любая попытка добиться чего-то самостоятельно воспринимается как детский каприз? – Ты перегибаешь палку, – возразила Габи. – Уж на что я твоего «Гумберта» не люблю, но он тебя всегда поддерживал. Даже если речь шла об абсолютных причудах – вроде того интервью, что ты тогда задумала взять у русского олигарха, как его там… – Ноя Волошина. – Вот-вот, Волошина. Родион ведь не только организовал для тебя встречу с ним, но и мотался потом в Грецию в поисках «Итеи», рылся в архивах, структурировал гипотезу. Уже забыла? – Все так, – согласилась Оливия, слегка покраснев. – Наверное, дело не в нем, а во мне… Ты верно говоришь, Габи, – нужно сделать паузу и проветрить мозги! А там видно будет. Лежать на диване было неудобно. Оливия приподнялась и попыталась взбить плоскую подушку, которая служила цветовым акцентом в их аскетичном интерьере, но по сути дела была вещью совершенно бесполезной. В спальню ей подниматься не хотелось: в пустой кровати она чувствовала себя неуютно. Накануне православного Рождества Родион сообщил, что останется еще на некоторое время в Нормандии: его включили в аттестационную комиссию университета города Руан. Прочитав это суховатое послание, Оливия вздохнула с облегчением: еще на какое-то время можно отодвинуть разговор о путешествии в Россию. Для себя решение она уже приняла и полагала, что Родион догадывается о ее планах. Но мысль о том, что нужно сообщить ему скорую дату отъезда, отчего-то удручала. Правда, у нее имелось оправдание для такой поспешности: российская виза, полученная год назад, истекала в двадцатых числах января. Неожиданно за окном послышались нетрезвые девичьи голоса, визгливый хохот, а вслед за этим запричитал, застонал слезливый голос исполнительницы, чей сингл возглавлял хит-парады уже не первый месяц. Захлопнув фрамугу, Оливия принялась просматривать в YouTube записи программ с участием Зои Вишневской. Они оказались довольно однообразны: складывалось ощущение, что актриса умело защищала свою личную жизнь от любопытных взглядов. «Странно, – размышляла Оливия, – в Довиле Зоя казалась довольно открытой и выложила мне немало семейных подробностей. Видимо, потому что речь шла о ее обожаемом отце…» Через час, когда внимание начало рассеиваться и невыносимо захотелось есть, Оливия решила выключить планшет и передохнуть. Но в последний момент натолкнулась на любительский ролик, отснятый год назад в русской церкви Парижа во время рождественской службы. В описании к видео упоминалось имя актрисы и стояли метки. Оливия кликнула на одну из них, однако вместо утонченного лица Вишневской на экране возникло расплывчатое пятно. Затем камера дернулась, и в объектив попала церковная лавка, расположенная на входе в храм: православные книги, карманные календари с изображением святых, нательные крестики… За прилавком стояли две женщины в светлых платках, покрывающих головы. Оливия присмотрелась: одна из них была полноватой, с мягким лицом и благостными глазами. Во второй легко было узнать Зою. Она улыбалась, что-то дружески нашептывая своей собеседнице. Та кивала и часто крестилась, поправляя посеребренные иконки на прилавке. Время от времени к стенду ходил кто-то из прихожан. Незнакомка принимала деньги, а Зоя протягивала мирянам восковые свечки. Понаблюдав за происходящим еще несколько секунд, Оливия открыла поисковик и заглянула в расписание текущих богослужений в русском соборе на улице Дарю – том самом месте, где венчались когда-то родители актрисы и где она сама, очевидно, частенько бывала. XXV Помянник Перед началом литургии в храме было безлюдно. У стены примостились несколько дряхлых старушек, а в углу, возле иконы Богородицы, тихо всхлипывал, осеняя себя крестным знамением, пожилой мужчина в старомодном пальто. Оливия подошла к прилавку с церковной атрибутикой, однако там никого не оказалось. – Вы свечку купить хотели или записочку подать? – вдруг прошелестел где-то рядом тихий голос с выраженным французским акцентом. Оливия обернулась. Перед ней стояла та самая женщина, которую она видела в видеоролике накануне вечером. Правда, в жизни знакомая Зои оказалась значительно старше. – Записку… об упокоении. – Оливия взяла из стопки листок с восьмиконечным крестом у верхнего края. Написав на нем что-то крупным почерком, она протянула его незнакомке. – Положите вон туда, в свечной ящик, – указала та подбородком, взглянув мимоходом на прошение. В нем значилось одно-единственное имя. – Боже мой… вы знали Зою? Каждый день о ней, голубушке, молюсь! Оливия коротко рассказала об обстоятельствах своего знакомства с актрисой. Точнее, только о том, что она брала у нее не так давно интервью для документального фильма об Андрее Вишневском. Этим она сразу расположила к себе собеседницу. Утирая слезы кончиком палантина, покрывавшего ее голову, та поведала свою историю. Ее звали Нина Воронцова. Она была ровесницей Зои – тоже родилась в самом конце войны. Отец Нины, борец Сопротивления, был добрым знакомым Андрея Вишневского. В тридцатых он принадлежал к художественным кругам Парижа, но так и не смог ничего добиться на этом поприще. В конце концов он нашел себе применение в роли оформителя витрин магазинов и бистро. А еще отец рисовал панно для украшения интерьеров питейных заведений, в которых проводила время монпарнасская богема. Однажды кто-то из приятелей привел его в студию на набережной Уаз, хозяином которой оказался Андрей Вишневский. – Русские в Париже тогда жили тесной коммуной, – вспоминала Нина. – Мы собирались на общие праздники, литературные вечера. Многие были участниками патриотических ассоциаций, но главной объединяющей силой была все же не политика, а церковь. Вера держала нас на плаву, подпитывала, укрепляла. Моя мать, например, двадцать лет прослужила при соборе свечницей. Со временем это стало и моей добровольной обязанностью. – Значит, Зою вы знали с детства? – Да, росли мы вместе. Правда, Вишневские были довольно обеспеченными людьми, а мои родители перебивались с хлеба на квас… Но, когда мы оказывались здесь, в церкви, все условности теряли значение. Зоина мать трудилась одно время в канцелярии настоятеля храма: вела административную переписку, следила за порядком в библиотеке собора… – Скажите, а семейный доктор Вишневских, Осип Штерн, на службах бывал? Нина неопределенно покачала головой. – Не уверена… Лично я его не знала – он уехал из Парижа накануне моего рождения. А вот Ольга Вишневская была с ним очень близка. – Почему вы так думаете? Об этом рассказывала Зоя? – Нет. Она как раз не любила на эту тему говорить. Но раз вы интересуетесь… Пойдемте-ка, я вам кое-что покажу. Подозвав хромого служку, который прибирал на клиросе, Нина поручила ему присмотреть за лавкой и повела Оливию в церковный двор. А оттуда к небольшой двухэтажной пристройке. – Подождите минутку, – попросила женщина и исчезла за крашеной дверью. Через минуту Нина появилась на пороге с какой-то книжицей в руках. – Вот взгляните… Оливия взяла потрепанный томик и прочитала на обложке: «Помя́нник». Бережно, боясь, что он рассыпется от старости у нее в руках, развернула и попыталась прочесть несколько строчек. Эта была молитва на церковно-славянском. Текст ее выцвел от времени и стал неразборчив. – Помяни, Господи, благостию Твоею вся ближния моя… – удалось ей разобрать на одной из страниц. – В такой синодик вписывают имена живых и усопших для поминовения, – пояснила Нина. – Раньше помянники были в каждой семье и передавались из поколения в поколение. Тот, что вы держите в руках, принадлежал Ольге Вишневской. Оливия перевернула листок. Справа, под заголовком «О упокоении» присутствовал длинный список имен. Левая страница – «О здравии» – содержала лишь несколько записей. Последние две были выполнены тщательно, четким бегущим почерком. – Это рука Ольги? – уточнила Оливия. – Да, ее… Оливия задумалась. Выходило, что единственными людьми, о благополучии которых заботилась Вишневская, были «младенец Зоя» и «раб божий Осип». О родном муже перед Всевышним она не хлопотала. – Как-то странно, верно? – спросила Нина, придерживая рукой слетающий на ветру палантин. – Ведь муж в ней души не чаял… Оливия не знала, что ответить.