Ближе к обеду Франсуа завез Оливию домой и прокричал ей сквозь рев мотора: – До завтра, подруга! И не забудь прислать мне аналитику по проекту. – Слушай, ты совсем обленился, – засмеялась она. – Ну так уж и быть, осчастливлю… Помахав ему рукой, она набрала код и открыла калитку. Покой в квартире нарушал лишь художественный свист, доносившийся с улицы. Скинув пальто и кроссовки, Оливия прошла внутрь и заглянула в холодильник. Обнаружив в нем коробку с суши, девушка обшарила глазами кухню – неужели соевый соус закончился? – Ну, как твой зачет? – раздался с террасы голос Родиона. После окончания ремонта он снова просиживал там сутки напролет со своими документами. – Все по плану, – буркнула она. – Ты уже поел? – Конечно. Как-то не рассчитывал, что ты сегодня так рано вернешься, – проговорил он натянуто. Оливия пожала плечами и вытащила из пакетика деревянные палочки – объяснение происходящему искать было бесполезно. «Видимо, годы берут свое», – с горечью думал Родион, смахивая пепел со столешницы. Его уже давно не тянуло бессмысленно рисковать, экспериментировать, что-то доказывать себе и другим. А она лишь вступала в ту пору жизни, когда так хочется лететь навстречу приключениям, бросая миру вызов. Некоторое время он сидел неподвижно, наблюдая, как корчится окурок в стеклянной пепельнице. Точно так же извивалась и тлела его душа. Он вошел в «Фейсбук» и отыскал нужный кадр. Взглянув в который раз на сияющее лицо любимой, прильнувшей к незнакомому молодому мужчине, не удержался и кликнул: «Нравится». Судя по количеству алых сердец, фотография, на которой некий Франсуа Г. отметил Оливию, у многих вызывала восторг: улыбчивая пара стоит в обнимку на входе в «Студию 28», наслаждаясь солнечной погодой. Игривые, беззаботные, они посылают миру вопрос: «Ну а как провели это утро вы?» XXIII Мама Весь полет Оливия спала, прижавшись виском к иллюминатору. Рождественская неделя на Корфу, где жили ее родители, отняла много сил. Отец был нездоров. Из-за бессонницы и мучивших его болей он был подавлен, еле вставал и, главное, ничему не радовался. Даже ее приезду. – Это лекарства, – тихо объясняла ей мама, когда они вдвоем стояли на кухне. – Они притупляют все эмоции, все ощущения. Но без них он не справится… Когда отец совсем ослаб и без посторонней помощи обходиться уже не мог, мама бросила преподавание в Афинах и перебралась к нему на Корфу. О сиделках он и слышать не хотел, поэтому ей пришлось целиком взять на себя и дом, и уход за бывшим мужем. – Он практически ничего не ест, – продолжала она, помешивая в кастрюльке какую-то серую бурду. – Вот варю ему каждый день овсяную кашу, делаю пюре из овощей. Но ничего, может твое присутствие встряхнет его немного… Посидим за праздничным столом, как в старые времена! Но и в сочельник с постели отец не поднялся. Лежал, повернувшись к ним спиной и изучая невидимый узор на стене. Дождавшись, когда он уснет, женщины вышли во двор, где стояли чугунная скамейка и столик с мозаичной столешницей. Мама грустно улыбнулась. – Помнишь, ты подарила его отцу на юбилей? Он ведь тогда поверить не мог, что ты сложила узор сама. А потом хвастался перед гостями – каждому демонстрировал, какая талантливая у него дочь! Оливия погрустнела. Папин праздник она хорошо запомнила… Всей семьей они еще жили в Афинах. Родители между собой давно не ладили, но Оливия скрепляла этот союз – до поры до времени. Отец неделями пропадал на работе: брался за внеурочные, ночуя в своем кардиоцентре, и постоянно уезжал на конференции. Ею занималась мама, но виделись они в основном днем в хореографическом училище, где та преподавала. По вечерам мать частенько отсутствовала: у нее то и дело возникали «неотложные встречи, подработки и консультации». Правда открылась неожиданно. В школе отменили два последних урока, и Оливия помчалась домой – вот повезло, куча свободного времени! А там – никого. Отца с утра вызвали к тяжелому пациенту, а мама была на занятиях. Ключа у нее не оказалось, а потому пришлось тащиться на перекладных в училище в надежде застать маму. – Так Илиади у нас по средам не работает, – ошарашила ее женщина-администратор, сидевшая на входе. – У нее уроки только по понедельникам и пятницам. Плюс еще субботняя группа… Поразмыслив, Оливия решила ни о чем мать не спрашивать: раз ей не объяснили всего сразу, значит, была какая-то причина. Смущало то, что не знал об этом и отец. Он полагал, что у жены полная занятость, и не раз предлагал найти какую-нибудь женщину, которая могла бы присматривать за ребенком в ее отсутствие. Но мама лишь отмахивалась – девочка у нас уже большая, справится. И Оливия справлялась: сама подогревала себе обед, сама делала уроки, сама добиралась до училища, где проходила балетную подготовку. Зато впоследствии, когда она оказалась одна в парижском балетном пансионе, ей не пришлось ни к чему привыкать – ранняя самостоятельность выручала всегда. Единственное, с чем Оливия не могла сжиться, – это гнетущее чувство одиночества, незащищенности, душевной пустоты. Оно зародилось в тот день, когда на отцовский юбилей в их доме собрался народ: приятели, коллеги и даже бывшие пациенты. В гостиной бренчало фортепьяно – кто-то из гостей музицировал, фальшиво выводя старую мелодию. Отовсюду раздавался смех, то и дело хлопали двери, а из отворенных окон доносились дружеские тосты. Наконец, раскрасневшийся, слегка захмелевший от вина и радости отец пригласил всех «в патио» – закуток во внутреннем дворе, где за плетеной оградкой в тени приземистых фиг скрывались садовые кресла и небольшой инкрустированный столик. Его преподнесла в качестве подарка любимая дочь – Оливия. Целую зиму она собирала осколки керамической плитки вокруг школы и училища, а потом сажала их на специальный клей, следуя своему замыслу. – Напоминает авангардный стиль Вишневского, – заметил один из гостей, изучая рисунок. – Посмотрите: та же контрастность, те же формы… – Да брось ты, Никос, какой абстракционизм, – возразил отец. – Это образный мир детской души: только она так бесхитростно и прямолинейно может выразить сущее. У Анны, кстати, на этот счет была своя теория, давайте ее спросим… Он осмотрелся в поисках жены, но во дворе ее не обнаружил. – Оливия, сердце мое, не знаешь, где мама? Оливия пожала плечами и отправилась на разведку в дом. Однако ни в одной из комнат матери не оказалось. Поддавшись озорному любопытству, девочка распахнула входную дверь и выглянула наружу. На улице было пустынно – день выдался знойным, и большинство семей отправились к морю или же коротали время в затемненных квартирах. Вдруг в отдалении, рядом с детской площадкой, она заметила знакомое авто. Это был спортивный «Ауди», который уже не раз попадался ей на глаза рядом с училищем. В нем сидели двое: мужчина с чуть резковатыми чертами лица и ее мать. Они о чем-то разговаривали, и Оливия решила не мешать – наверное, заскочил по делу знакомый с работы. Неожиданно мужчина выбрался из машины, обошел ее и помог маме выйти. Та подняла лицо и взглянула на него с доверчивой улыбкой – в ней сквозила такая нежность, такая пронзительная искренность, такая теплота, что Оливии стало не по себе. Мир завертелся, замелькал перед глазами, словно кто-то ударом опрокинул ее навзничь… Они стояли, не сводя друг с друга глаз. Мать протянула руку и приложила ладонь к его груди, словно пытаясь нащупать под рубашкой сердце. Он обхватил ее пальцы и прижал к себе крепко, не проронив ни слова. Через мгновение мать развернулась и, опустив глаза, зашагала к дому. В душе Оливии что-то всхлипнуло и тут же захлебнулось. Не разбирая дороги, она бросилась в свою комнату и захлопнула дверь. Прошло много лет, но эта немая сцена до сих пор стояла у нее перед глазами. Но даже теперь она не решалась расспросить мать об этом человеке. Только ночами в припадке неукротимой щенячьей тоски, которая накатывала на нее без предупреждения, Оливия вжималась лицом в подушку и шептала: «Как ты могла… А мы?!» Дождавшись своей очереди в зоне ожидания такси, Оливия наконец запрыгнула в просторный «Ситроен». Температура в Париже опустилась до нуля, воздух наполнился свинцовой гарью, и ей тут же захотелось вернуться назад, на Корфу. Причина крылась не только в погоде, тоске по родителям, тревоге за отца, но и в том, что с Родионом за время Рождественских каникул они ни разу не разговаривали. Он уехал в Нормандию и давал о себе знать лишь короткими сообщениями: они были вежливы, но напрочь лишены эмоций. Праздничный город выглядел пустым, и до Монмартра от аэропорта они долетели за полчаса. Таксист высадил ее у калитки и застрекотал шинами вниз по проспекту Жюно – его уже ожидал новый клиент. На входе в дом, к которому примыкала их пристройка, стояла немолодая женщина. На голове ее красовалась синтетическая шапка-ушанка, а сухопарые лодыжки были обмотаны полевыми гамашами, какие носили солдаты времен Второй мировой. Негнущимися от холода пальцами она пыталась нащупать в сумке сигареты, бормоча себе под нос: «Ну погодка… что твои Альпы! Наверное, опять холодный фронт «Москва – Париж». Одного я не пойму: как они там в Сибири курят?!» Поднимаясь по ступеням, Оливия усмехнулась про себя: каким образом курят в Сибири, ей предстояло выяснить. В почтовом ящике ее ждали счета за коммунальные услуги, рекламные листовки и плотный конверт с множеством штампов. Это был долгожданный ответ на запрос, который она посылала в Госархив РФ еще месяц назад. Из сводки следовало, что Осип Семенович Штерн пересек советскую границу в сентябре тысяча девятьсот сорок пятого года. Он прибыл эшелоном с возвращенцами, следовавшим через Германию и Польшу. После проверки в фильтрационном лагере НКВД, Штерн направился в Брянск, где проживали его родственники. Дальнейшая судьба гражданина Штерна доподлинно была неизвестна. XXIV В путь Попытка освежиться с дороги провалилась: из душевой насадки тонкой струйкой сочилась ржавая вода. Саломея, умевшая одним звонком решать любые коммунальные вопросы, как назло, уехала на праздники в Овернь. И с управляющей компанией связываться было бесполезно: до окончания каникул их телефон стоял на автоответчике. Натянув одежду, Оливия вышла из ванной и спустилась в прихожую. На бретонском резном сундуке, который Родион отыскал весной на барахолке, валялись в беспорядке рекламные буклеты. Их ежедневно опускали в почтовый ящик или просовывали в зазор калитки. Среди ненужных листовок нашлась и такая: «Потомственный санитарный техник, специалист высшей категории. Ремонт, замена, профилактика водоснабжающих систем. Возможен срочный выезд». Набрав отпечатанный на бумажке номер, Оливия вызвала мастера и принялась разбирать чемодан. Вскоре запиликал домофон. – Сантехник, – прохрустел в микрофон мужской голос. – Мне в какой лифт идти – в левый или в правый? – Поднимайтесь по лестнице, у нас лифта нет… Через минуту на пороге квартиры стоял мужчина в кепке и свалявшемся шарфе. – Уф, – выдохнул он, – крутые у вас ступеньки! Ну, давайте показывайте, где трубопровод. Втиснувшись в каморку под лестницей, он отодвинул заслонку и принялся осматривать нутро стояка. Вслушиваясь в болезненный стон труб, Оливия подавала ему разводные ключи и зажимы. Наконец что-то скрежетнуло и охнуло. Подозрительно запахло тухлым яйцом. Устранив проблему, мастер принялся выписывать счет на имя владельца квартиры, которое было указана на дверной табличке. – Лаврофф… Фамилия какая необычная. Польская?