Меня снова оформили, выдали вещи, и, когда я посмотрел короткую, но забавную сценку тюремного театрального кружка о том, как не оказаться заколотым в душе, ко мне вышел сам комендант. – Здравствуйте! – жизнерадостно сказал он. – Квентин Праттс, комендант тюрьмы. Можете звать меня просто «Кум». Могу вас заверить, что ко всем заключенным здесь относятся достойно, с уважением и безо всяких предубеждений. Вы ведь Питер «Зайцеблуд» Нокс, верно? – Называйте меня просто Нокс, Кум. Мы направились в часть здания, где содержались арестанты. Позади нас шел охранник, державшийся на расстоянии. – В моей тюрьме царит спокойствие, – сказал комендант, – и поскольку причиной вашего заключения стала известная любовь к кроликам, я должен спросить, нужно ли мне изолировать вас ради вашей же безопасности? Я надолго призадумался, тщательно все обдумывая. Хотя так и правда могло быть безопаснее, меня совсем не радовала компания, в которой мне пришлось бы оказаться. В изолированном корпусе содержались в основном банкиры, любившие поговорить об обеспеченных долговых обязательствах и кредитных дефолтных свопах. Чего никто не ожидал после обвала 2008 года, так это того, что второй крупнейшей группой после кроликов в тюрьмах станут обезумевшие банкиры-инвесторы, коррумпированные представители рейтинговых агентств и изворотливые бухгалтеры крупных компаний[64]. Сидеть вместе с ними мне совсем не хотелось. Так что я решил попытать счастья с обычными заключенными. – Нет, сэр. – Вот и хорошо. Несколько сторонников превосходства гоминидов отбывают у нас срок за всякие безобидные выходки, которые почему-то сочли незаконными, и, учитывая ваше прошлое, вам стоит их избегать. Еще у нас сидят примерно шесть дюжин кроликов, – прибавил он, – и они те еще смутьяны. Я не потерплю у себя никакого межвидового панибратства. Кролики держатся сами по себе, и нас это устраивает. Поняли? – Понял. – Хорошо. Мы вошли в крыло «Д», посреди которого стояли диванчики и несколько столов для пинг-понга. Камеры располагались на двух уровнях, и на балконе верхнего я увидел охранников, облокотившихся на поручни, крутивших в руках ключи и внимательно следивших за нами. – Это первая из экспериментальных тюрем «в стиле телевизионных сериалов», – сказал комендант. – Они спроектированы так, чтобы заключенные не чувствовали себя угнетенными жестокой устаревшей системой лишения свободы, а чтобы им казалось, словно они участвуют в реалити-шоу. – Я о таком слышал, – сказал я, с любопытством глядя по сторонам. – Планировка тюрьмы – лишь один из ТВ-стереотипов, которые применяются здесь, в Леминстерской тюрьме, – сказал комендант. – Вы увидите, что тюрьма ровно такая, какой вы ее себе представляли: охранники в целом злые и грубые, за исключением одного мямли, которым легко манипулировать. Заключенные – не те, что почти никогда не задумываются о последствиях, имеют проблемы с психикой или принадлежат к маргиналицированным меньшинствам. Вместо них здесь сборная солянка из различных социально-экономических групп вперемешку с региональными стереотипами. И вместо того, чтобы переживать о превратностях судьбы, из-за которых они попали сюда и покатились по наклонной к депрессии и наркозависимости, они предпочитают философствовать о жизни в ироничной и интеллектуальной манере. – И это работает? – Уровень рецидивизма снизился на восемьдесят шесть процентов, – сказал он, – так что да, похоже, работает. Да и заключенные переносят сроки проще, если, конечно, они не попадают на «месяц сурового реализма» – тогда у нас становится мрачно и опасно, начинаются бунты, и людей закалывают заточками. Но он у нас только что прошел, так что в ближайшие месяцев десять вы в относительной безопасности. – Какое облегчение. – Не радуйтесь раньше времени. Небольшие потасовки, отражающие широкие проблемы нашего общества, могут разразиться в любой момент. А еще через восемь недель у нас будут «выходные для тюремного побега». Они бывают раз в два года, так что, если хотите поучаствовать, вам придется зарекомендовать себя правильным людям. – Спасибо за наводку. – Рад помочь. Кролики сидят в крыле «К», и вы будете видеть их на прогулках. В основном они – серийные копатели[65], что ставит перед нами непростую задачу. Скорее всего, они захотят подружиться с вами, но здешние кролики отличаются от тех, что на воле. Они притворятся вашими друзьями из-за того, что вы убили лиса, но не нужно с ними спутываться и никогда не берите у них морковку. Задолжаете морковку, и вам придется плясать под их дудку, а вы не хотите плясать под кроличью дудку. Ладно, всего хорошего. Все это время я нес свои вещи – одеяло, жестяную кружку, рулон туалетной бумаги, – и следовавший за нами охранник провел меня в мою камеру. Я с облегчением обнаружил, что мне не придется ее ни с кем делить. Я разложил вещи, отлил и лег на свою койку, ожидая, что меня захлестнет тревога. Этого не произошло, вероятно, из-за того, что в детстве я посещал ужасную среднюю школу, которая, как я теперь понял, оснастила меня полезными навыками, действующими даже в такой ситуации. Через час я вышел из своей камеры, чтобы поужинать. Взяв поднос, я сел за пустой стол. Однако долго сидеть одному мне не пришлось – к моему столу подошли двое. Они выглядели вполне прилично и с интеллигентным видом беседовали о том, как они скучали по своим «Ага», и «Вольво», и бадминтону, и опере. На руках у них были вытатуированы слова «глуповатые и совершенно бесхитростные» – часто повторяемая цитата Беатрис Поттер, сказанная о кроликах. Им даже в голову не приходило, что эти слова могли относиться и к ним самим. Как бы там ни было, татуировки выдавали в них членов «Две ноги – хорошо». – Вы – Питер Нокс, не так ли? – спросил первый, когда они сели по обе стороны от меня. – Не-а. – Да вы это, вы. Тот, кто убил мистера Ллисъа, верно? – Слушайте, мне не нужны неприятности. – Это понятно, – ответил он, наклоняясь поближе, – но нам не нравятся люди, встающие на сторону кроликов. С самого зарождения жизни люди самосовершенствовались, проходя по непрерывной цепочке эволюционных преобразований, и так достигли пика эволюционного совершенства. Это достижение далось нам с трудом, и мы будем защищать его от всех посягательств. Я решил, что сейчас не лучшее время указывать на роковую логическую ошибку в его рассуждениях, а вместо этого повторил то, что однажды сказала подруга Пиппы, Салли: – Все живое едино, и не существует объективных аргументов, которые бы указывали на то, что у нас больше права на жизнь, чем у лишайника. Они оба уставились на меня и несколько раз моргнули. – Не несите чепуху, мистер Нокс. Это наша планета, и мы будем делать с ней, что пожелаем. А вы просто… отступник своего вида. – Это слово неприменимо вне религиозного контекста, невероятный ты придурок. Мне бы хотелось похвастаться тем, что последнюю фразу сказал я, но это не так. Ее произнес один из двух других заключенных – самый большой из них, – которые только что подошли. Они были мускулистыми, лысыми, бородатыми, и оба выглядели так, словно могли без труда смять руками трактор. Среди их татуировок, коих было много, не было ни Элмеров Фаддов, ни антикроличьих лозунгов, а лишь обычные символы: кельтские завитушки, черепа, даты рождения их детей. Что важно, они смотрели на сторонников лиса так, как мне бы страшно не хотелось, чтобы они смотрели на меня. – В другое время, Нокс, – сказал один из шовинистов, и они ушли, ворча о том, что в столовой никогда не подавали кашу из киноа, и как сильно они скучали по модным конкурсам от «GQ». – Паразиты из верхушки среднего класса. И все-то им должны, – садясь, сказал первый из новоприбывших. – Тристан Ривз сел на шесть лет за то, что сбивал лейблы на печках «Рэйберн» и выдавал их за марку «Эй-Джи-Эй», продавая ни о чем не подозревающим покупателям. А его дружок Джереми Финк-Гроттл подделывал членские билеты Национального фонда. – Вот так, – сказал я, – преступления белых воротничков. Оказалось, что татуированные заключенные с, как сказали бы в Муч Хемлоке, «грубой манерой общения», ломали принятые обществом стереотипы и не видели никакой проблемы в моей дружбе с кроликами. – Моя сестра встречалась с кроликом, пока его разрешение на работу не аннулировали, – продолжал заключенный, которого, как я выяснил, за его любовь к морским ракушкам звали «Моллюск» Маккей. – Славный малый, да и о Стейси хорошо заботился. Я сам-то в этом никакого вреда не вижу – люби, кого хочешь. Да и, если честно, я вообще за все, против чего выступает этот выскочка Сметвик. – Да, – сказал его друг с ливерпульским акцентом, – мы-то видим, что ты нормальный мужик. Друг кроликов – наш друг. Его, как я узнал, звали «Костолом» Маллой из-за предыдущего места работы, где он молол костяную муку для производителей кормов для домашних животных. Они оба сидели за то, что приняли на работу незарегистрированных кроликов и незаконно платили им больше максимальной оплаты труда. Их обоих шесть или семь раз предупреждали и дважды судили. Однако они все равно продолжали это делать, пока им не дали тюремный срок. Когда я все это узнал, мы с ними сдружились. В основном им было интересно узнать, что со мной произошло, и они согласились, что да, за убийство и интимную связь вполне могли дать двадцать лет. А затем они спросили, каково это было. – Каково убить лиса? – спросил я. – Да нет, – сказали они, – мы про другое. Первые три дня прошли относительно спокойно, а на четвертый я лишился обоих больших пальцев на руках. Ривз и Финк-Гроттл пришли в мою камеру, сунули мне в рот кляп, а затем отпилили оба пальца болторезом. Я помню лишь, как они отрезали первый, а после я потерял сознание. Меня нашли через час в луже крови и поспешно доставили в больницу. Защитник Ланселот де Ежевичный Всего в коллегию адвокатов было принято три кролика. Дольше всех – шестнадцать лет – продержалась крольчиха, которая затем была вынуждена уйти из-за принятых против кроликов законов. «Если бы все сложилось иначе, – говорил бывший Генеральный прокурор и сторонник кроликов лорд Джефферсон, – она бы стала лучшим судьей, какого когда-либо порождала эта страна». Ко дню суда мои руки более или менее зажили. Нападавшие спустили мои отрезанные пальцы в унитаз, так что хирурги предложили ряд операций, чтобы переставить мизинец или большой палец ноги на место обрубка, но положительный исход никто не гарантировал, так что я попросил их зашить все как можно аккуратнее, и дело с концом. Лэнс несколько раз интересовался, не хочу ли я отложить вынесение приговора. Я спросил его, изменит ли это хоть что-нибудь, и он сказал, что, наверное, нет. Слухи о моем увечье разлетелись, и, хотя самые бескомпромиссные лепорифобы и сторонники лисов считали, что я получил по заслугам за убийство мистера Ллисъа, большинство сочло такое необычное наказание несоразмерно жестоким, ведь мне и так грозило пожизненное заключение. Единственной радостью моего заключения стало то, что без меня Блицкниг дважды не уложился в установленное время, и его пришлось перевести в разряд «специальных мероприятий». Мое слушание проводилось в Глостерском суде. Я не получал никаких вестей от Пиппы, поскольку все вышки мобильной связи вокруг Колонии № 1 были отключены, как и все проводные линии. Впрочем, она смогла передать мне сообщение. Внутри пустотелой морковки, оставленной в моей камере, была спрятана мелко написанная записка, призывавшая меня «не падать духом» и сообщавшая, что Пиппа и все остальные «в порядке». По новостям передавали, что отказ кроликов ехать из Колонии № 1 стал головной болью для Сметвика и Крольнадзора. Новым Старшим Руководителем назначили лисицу. Ее звали Джосамин ллъис – с двумя маленькими «л», как будто двойной согласной в начале фамилии ей было недостаточно, – и газеты сообщали о напряженных отношениях в высших эшелонах Крольнадзора. Были проведены длительные и жаркие дискуссии между старейшинами Колонии № 1, командой, занимавшейся Переселением, самим Сметвиком, ллъис и Большим Кроличьим Советом. В том, что достигнуть соглашения не удалось, обвинили неуступчивость кроликов. Кроличий представитель сослался на «ряд невыполненных обещаний» в прошлых переговорах с людьми, на что Сметвик возразил, что «тогда мы, возможно, и соврали, но сейчас точно говорим правду». Поскольку такой маневр всегда срабатывал с людьми, он резонно ожидал, что и кролики на него поведутся. Патовая ситуация была готова обостриться, поскольку на данный момент внутри и вокруг Колонии № 1 расположились полторы тысячи лисов и несколько тысяч сотрудников Крольнадзора. Жесткий запрет на перемещения, введенный за день до смерти мистера Ллисъа, все еще был в силе: в колонию никого не пускали и никого не выпускали. – Хорошие новости, – сказал Лэнс, когда утром, в день моего слушания, мы вместе сели на скамью защиты. – Я нашел кассеты с сериалом «Судья Джон Дид» в «Оксфаме», дважды посмотрел его от начала до конца и сделал конспект. И позвольте вам сказать, – прибавил он, преисполненный уверенности, – нет ничего, что я бы не знал о процедурах правовой системы Великобритании. – Хорошо, – сказал я, не разделяя его уверенности. – Вы ведь знаете, что «Судья Джон Дид» – самая нереалистичная судебная драма британского телевидения? – Да ну? – сказал Лэнс, искренне удивившись. – Тогда с вашей защитой может возникнуть парочка проблем… но я уверен, что мы прорвемся. Так, теперь, – сказал он, – кто из них судья? – Она еще не пришла. Вы ее узнаете, потому что она будет в парике, и всех попросят встать. Я глубоко вздохнул и огляделся. Места для публики были полностью заняты, но там присутствовали лишь двое кроликов, и оба были мне незнакомы. После того как мы встали, приветствуя судью, а затем снова сели, началась обычная вводная часть, во время которой Лэнс рисовал в своем юридическом блокноте морковку. Когда его попросили подтвердить мое признание вины, он вдруг встал. – Я прошу суд снять с моего подзащитного все обвинения. Представлявший обвинение прокурор тоже встал. – Обвинение будет решительно протестовать против любого послабления. – Вы меня не расслышали, – сказал Лэнс. – Я прошу не послабления по обвинению в убийстве, а полного снятия всех обвинений. Мой подзащитный также желает заявить, что он не виновен по обвинению в интимной связи, так что суду придется предоставить убедительные доказательства, исключая показания свидетелей, которые либо мертвы, либо имеют ярые предубеждения против кроликов, что очевидным образом доказывается их причастностью к организации «Две ноги – хорошо». Список участников этой группировки я приложу в качестве первого доказательства защиты. Что же касается признания моего подзащитного, мы вернемся к нему позже, когда я докажу, что он дал его под давлением, хотя полиция и не имела к этому никакого отношения. Когда Лэнс де Ежевичный закончил свою короткую речь, повисла тишина. Протоколисты переглянулись и пожали плечами, а два прокурора на стороне обвинения недоверчиво уставились на Лэнса.