Он поднял руки, чтобы я мог хорошенько рассмотреть их и удовлетворить свое любопытство. В те дни операции проводились настолько точно, что человек без больших пальцев мог выглядеть так, словно у него их никогда не было, но Финкл сам отрезал их себе ленточной пилой, и поэтому обрубки были неровными и разной длины. Крови он, должно быть, потерял немало. – Не скучаете по ним? – глупо спросил я, не зная, как начать разговор с обрубленным человеком. – Скучаю. Каждый день, – спокойно сказал он. – Но когда жертвуешь тем, что тебе не нужно, это даже жертвой нельзя назвать. По последним подсчетам, около восьмисот человек обрубили себе большие пальцы. Все они жили в колониях или в прибежище на острове Мэн, приняв кроличьи устои. От такого шага разразились скандалы, и некоторых людей даже выкрадывали компании, спасавшие других из сект. Но каждый раз, когда появлялась возможность, обрубленные возвращались в колонии. Раз обрезав себе пальцы, человек делал свой выбор и больше не отказывался от него. – А это, – сказал Финкл, поворачиваясь, чтобы представить свою спутницу-крольчиху, – преподобная Банти Селестина МНУ-683, мой ментор, духовная наставница и возлюбленная спутница жизни. – Ой! – сказал я, придя в замешательство, хотя не от того, что встретил ее, а от того, насколько мне, должно быть, доверяли, чтобы допустить это. – Здравствуйте. Если я и ожидал ощутить при встрече с ней что-нибудь мистическое – ауру праведности, или духовности, или что-нибудь еще, – то я был разочарован. Она выглядела так же, как и любая другая Лабораторная крольчиха, хотя очки и выдавали ее родословную. Подопытное животное, жившее в клетке под номером МНУ-683, перед Очеловечиванием использовали для проверки того, как сильно шампунь раздражает глаза, и у всех ее потомков было слабое зрение, хотя я и не понимал, как такое могло передаться по наследству. – Здравствуйте! – с сияющей улыбкой сказала она и взяла мою руку в свои лапы. – Рада с вами познакомиться. Батюшки, а что случилось с вашим глазом? – Лис случился, – сказал я, – ничего страшного. – Он угрожал вырвать его и съесть? – Да. Она поморщилась, затем начертала вокруг моего глаза круглый символ Лаго и положила на него лапу на несколько секунд. Я подумал, что это может быть какое-нибудь чудо или что-то в этом духе, но нет. Когда она подняла лапу, мой глаз чувствовал себя ничуть не лучше, чем прежде. Закончив знакомство, мы все сели на остатки телеги. Вокруг нас радостно жужжали пчелы, а утро потихоньку становилось жарким. Преподобная Банти раздала нам жестяные кружки[61] с напитком «Вимто» и предложила сэндвичи с огурцом. – Я бы сейчас такую громадную морковку могла съесть, – сказала Конни, которая только что пробежала расстояние, эквивалентное пятнадцати стометровкам. – Я приняла обет воздержания, – сказала преподобная Банти, – и поэтому не взяла морковок. Прошу прощения. – Ах, да, – сказала Конни, немного смутившись. Она забыла, что кроличье духовенство отказывалось от «оранжевых наслаждений», дабы отстраниться от манящих соблазнов материального мира. – Разве у нас нет персиков? – сказал Финкл. – И я, кажется, брал с собой фруктово-ореховый батончик. – Подожди, – сказала преподобная Банти, копошась в своем рюкзаке. – Есть банановые сэндвичи, но они немного помялись, и, кажется, где-то был ореховый пирог… – Итак, Питер, – сказал Финкл, когда мы все немного поели, – расскажите мне о сделке, которую вы заключили с мистером Ллисъом. – Я только что рассказывал о ней Конни, – сказал я. – Как вы узнали? – Все стало очевидно, когда Констанцию выпустили, – сказал Финкл. – Я не вижу другой причины для такой щедрости. Я рассказал им все что знал, и они оба молча слушали, подавая голос лишь для того, чтобы задать вопрос или что-нибудь прояснить. Преподобная Банти попросила меня описать планировку Мегакрольчатника, и я, как мог, все изложил. А еще она спросила, какой у меня уровень допуска к мейнфрейму Крольнадзора. – На один выше самого низкого, – сказал я, – но я не смогу к нему подключиться. Мистер Ллисъ и куница просто хотят узнать, что именно вы попросите меня найти, и воспользоваться этим, чтобы разгадать ваши планы. – Хмм, – сказал Финкл, – надо полагать, мистер Ллисъ уже предположил, что вы все нам расскажете, так что точно его ходы просчитать трудно. – Он очень хочет узнать, где вы находитесь, – сказал я преподобной Банти, – и его очень интересовала тема «завершения круга». – Вот как, – сказала преподобная Банти. – Это очень интересно. – Правда? – спросил я. – Да, – сказал Финкл, – очень. Я посмотрел на Конни, которая, как мне показалось, все еще думала о столь желанной «громадной морковке». – В конечном счете, – сказал я, – мистер Ллисъ хочет заставить вас всех переехать в Мегакрольчатник безо всяких проблем, и он считает, что, если арестует преподобную Банти, все пройдет намного проще. – Даже если он посадит Банти под замок, проблемы все равно будут, – сказал Финкл. – Большой Кроличий Совет утвердил планы по гражданскому сопротивлению, так что каждого кролика придется тащить в Уэльс силком одного за другим. А это будет крайне дорогим удовольствием, не говоря уже о кошмаре в СМИ. – Поскольку Сметвик и мистер Ллисъ поставили на кон Переселения собственные репутации, – прибавила преподобная Банти, – они захотят завершить его любыми возможными способами. А при поддержке более полутора тысяч лисов и десяти тысяч оперативников Крольнадзора ситуация может сложиться очень неприятная. Я тоже это понимал, ничего нового они не сказали. Думаю, АКроПаСК рассчитывала, что если дело дойдет до борьбы, то врожденное неприятие конфликтов у кроликов и врожденная склонность к конфликтам у Крольнадзора все решат. Разговор прервался на одну или две минуты, пока преподобная Банти резала почти не раздавленный пирог с орехами, но вскоре снова завязался. Мы узнали, что Банти выросла в колонии и творила чудеса с тех пор, как закончила среднюю школу, став главной претенденткой на роль новой главы духовенства после смерти предыдущей Банти – пятой после Очеловечивания. Наша встреча была больше похожа на светскую беседу, а не на серьезное обсуждение, и в какой-то момент я спросил Финкла, не хочет ли он, чтобы я что-нибудь для них сделал. – Вообще-то нет, – сказал он. – Я просто хотел с вами познакомиться. Узнать соседа Конни получше, посмотреть, что вы можете нам предложить. Теперь же я хочу, чтобы вы продолжали сотрудничать с мистером Ллисъом. Если хотите, можете рассказать ему об этой встрече. Поговорив со мной, вы не преступили закон, а лишь совершили маленькое должностное нарушение. – Вы уверены? – спросил я, расстроившись, что не смогу им помочь. – Мы уверены, – сказал Финкл. – Вы можете рассказать ему и про Банти тоже. Только перед этим дайте нам четыре часа, чтобы уехать. – И все? – сказал я. – И все. Пока мы ели вкусный ореховый пирог, испеченный сыном мужа дочери сестры матери преподобной Банти, преподобная Банти и Конни рассказали нам о жизни в колониях, которые, несмотря на недостаток свободы и ограниченное пространство, были единственными местами в Соединенном Королевстве, где можно было жить исключительно по кроличьим принципам социального равноправия. – Они иногда бывают навязчивыми и зачастую непреклонными, – сказал Финкл, – но, пожив в обеих системах, я считаю, что страна, управляемая по кроличьим принципам, стала бы шагом вперед. Хотя, честно говоря, я не уверен, что наши мозги заточены под такой режим. Большинство людей, конечно, от природы рождаются порядочными, но некоторые запрограммированы быть полнейшими сволочами, и часто чаша весов склоняется в их сторону. – Порядочные люди чаще всего готовы поддержать правое дело, – сказала преподобная Банти, – но дальше слов дело обычно не идет. Вы уничтожаете экосистему безо всякой на то причины, если только не считать ваше ложное чувство судьбоносности человеческой экспансии. Но пока вы не перестанете болтать о проблеме и не почувствуете искренние угрызения совести, ничего не изменится. – Совесть – а по-другому это и не назвать – штука хорошая, – сказал Финкл. – Правильная, и она работает. Совесть – это чувство, позволяющее критически подойти к самому себе, а это ведет к озарению, раскаянию, возмущению и, наконец, к осмысленному действию. Мы не ждем, что толпы людей смогут подняться и совершить этот непростой путь эмоциональной честности, – многие проходят этап озарения, но навеки застревают на раскаянии. Однако мы живем с надеждой. – Я понимаю, – сказал я, чувствуя, что мне тоже еще предстоит совершить переход к раскаянию. – Это еще одно доказательство того, что движущей силой Очеловечивания была сатира, – сказала Конни, – хотя если это так, то мы не знаем, кому она должна была пойти на пользу. – Уж точно не людям, – сказал Финкл, – ведь сатира должна иронично подчеркивать недостатки, чтобы помогать кому-то стать лучше, а присутствие кроликов сделало людей только хуже. – Может быть, в человека изначально заложена такая реакция на возможную угрозу, – предположил я, – хотя, честно говоря, я знаю множество людей, которые утверждают, что «не имеют ничего против кроликов», но при этом молчат и никак не пытаются противостоять окружающей их лепорифобии. – Или, может быть, это просто комедия ради смеха, и ничего более, – прибавила Конни. – Или еще более бестолковая сатира, вызывающая только пару смешков и небольшое или среднее возмущение, за которыми следует лишь еще больше разговоров и ноль действий. Такое… пустое остроумие. – Может быть, небольшое дуновение в морально верном направлении – это большее, на что следовало надеяться, – задумчиво прибавил Финкл. – Возможно, этим и занимается сатира – не изменяет уклад целиком, но подталкивает коллективное сознание к справедливости и равенству. А ореховый пирог еще остался? – Боюсь, я съел последний кусок, – сказал я, – но я спрашивал, не хочет ли его кто-нибудь. – Ничего страшного, – сказал Финкл, глядя на свои часы. – Думаю, нам уже все равно пора отправляться в путь. Скажите, Питер, вы любите сов? – Сов? – Ну да. Знаете, птицы такие. Не шибко умные, с большими глазами, любят мышей? – Да, пожалуй. – Они – моя неизменная страсть, и мне нужен человек, который присмотрит за Олли, пока не закончится Переселение. – У меня нет вольера. – В моем трейлере есть передвижной. Я его вам отправлю. Ну что ж, до свидания, мистер Нокс. Очень рад был с вами познакомиться. И, Констанция? Передавай Доку мои наилучшие пожелания и скажи ему, что я все еще жду реванша за тот раз, когда он разгромил меня в пинг-понг. Конни сказала, что передаст, и мы все снова пожали друг другу руки и лапы. Преподобная Банти сказала несколько слов на кроличьем, и после молитвы, во время которой мы все полминуты стояли на одной ноге, мы разошлись в разные стороны: преподобная Банти и Патрик направились к Клагдэнгл-он-Эрроу, а Конни и я вернулись туда, где я оставил машину. – Что все это значило? – спросил я, когда мы снова подошли к «Остин-Хили». – Финкл и преподобная Банти сказали, что хотят встретиться с тобой. Узнать… тебя получше. – Зачем? – Знаешь что, – сказала она, вдруг оживившись, – давай-ка поскачем по Слиптонской дороге до дома наперегонки. Готов? Я запрыгнул в машину, прокричал: «Готов!», и мы рванули с места с визгом шин и с напряженным криком от Конни. Дорога домой заняла десять минут, и, хотя «Остин-Хили» был быстрее Конни, она с высоты заранее видела все повороты, а мне на них приходилось сбавлять скорость. По дороге к Шлепанцу я немного оторвался, но, оказавшись в деревне, я вынужден был замедлиться. А Конни – нет. Она промчалась по маленькой деревушке за несколько прыжков, каждый безрассуднее предыдущего. Она даже запрыгнула в открытое окно верхнего этажа дома мистера Гамли, а потом вылетела из двери остекленного балкона с обратной стороны и очутилась на дороге в Муч Хемлок. Я поравнялся с ней на полпути туда, но затем она вырвалась вперед, когда мне пришлось притормозить, чтобы пропустить велосипедистов и лошадку. Когда я добрался до дома, дверь была распахнута, и я нашел Конни в кладовке, где она сунула уши в морозилку. – Перегрелась, – пояснила она. – Как же вам повезло, что вы потеете. Если бы я принадлежала к виду, желающему получить мировое господство, я в первую очередь обзавелась бы потоотделением, удобной обувью, грамотностью и умением вести бухучет по методу двойной записи. – Конни, я могу тебе кое в чем признаться? – Ты не согласен с важностью метода двойной записи? – Нет, думаю, его преимущества бесспорны, – ответил я, набирая в грудь побольше воздуха и вдруг почувствовав желание опустить глаза в пол. – Речь… о твоем втором муже. – О Дилане? – Да. Я… был там в ночь, когда его неверно опознали.