– Пи-пип! – Здравствуй, – сказал я, потому что не знал, что ещё ответить, когда тебе говорят «пи-пип». – Ты что здесь делаешь? – Ничего, – ответила Рыжий Хвост. – Мне какое-то мурчание послышалось. – Да? – Рыжий Хвост округлила глаза. – Наверное, это коровка мурчит? Я хотел было ответить: «Не говори глупостей, коровы не мурчат», но не стал, потому что понял: Рыжий Хвост надо мной смеётся. Тут подтянулись остальные. – Я точно видела, как он входил сюда, – послышался голос Брунхильды. – Видно, хотел погреться возле скотинки. – Сем! – позвал Чернокрыс. – Ты тут? Мы потерпели неудачу, Сем. Боюсь, с лисой придётся проститься. Когда дождь кончится, мы попробуем вёдрами вычерпать воду из погреба. Устроим похороны… Увидев, кого я обнаружил в сене, Чернокрыс замолчал. – Глядите! А вот и Рыжий Хвост! – Брунхильда всплеснула лапами. Чернокрыс сузил глаза. Вокруг него натекла большая лужа: дождевая вода с шерсти лилась ручьями. Чернокрыс не знал, радоваться ли тому, что Рыжий Хвост жива, или сердиться, что все труды по её спасению были предприняты зря. – Сколько ты здесь сидишь? – спросил он. – Давно уже! – жизнерадостно ответила Рыжий Хвост. Чернокрыс засопел. Затрясся. Похоже, он всё-таки решил разозлиться. – И как же ты сумела самостоятельно выбраться из погреба, позволь спросить? – Я не сама выбралась. – Прошу прощения? – Глаза у Чернокрыса окончательно превратились в щёлочки. – Я не сама выбралась. Мне помогли. – И кто же тебе помог? – спросил крыс. Тут сено снова зашевелилось, и из него высунулась ещё одна голова. Светлые пушистые волосы. – Пи-пип, – сказал Иммер. – Это я помог Рыжему Хвосту выбраться. Потому что ты от злости запер её в погребе. – Да-а, от злости, – подтвердила Рыжий Хвост. – Я вымокла по колено. – А кое-кто и ещё больше вымок! – Чернокрыс, стоя в луже, трясся всё сильнее. – Позволь сообщить, что её милость лично рисковала жизнью, разыскивая тебя в погребе! – Не так уж и рисковала, – сказала Индра. – Я редко принимаю ванну и в погребе хорошо освежилась. А теперь пора и назад, верно? Чернокрыс подрожал ещё немного, а потом повернулся к выходу. – Поисковые работы отменяются! – прокричал он. – Эта дурья башка лежала в сене! Возвращаемся к конфетам. Рыжий Хвост ужасно обрадовалась: она любила конфеты больше всех. – Съем четырнадцать штук, – решила она и вихрем промчалась через хлев. Иммер со смехом кинулся вдогонку. Чернокрыс рассерженно посмотрел ему в спину. – Ваша милость! Может быть, уместно было бы сделать Иммеру выговор за непослушание? Индра вскинула голову и сказала: – Не понимаю, какая в этом необходимость. Я, со своей стороны, только рада, что горничная выбралась из погреба вовремя. – Вот и хорошо, правда? – сказала Брунхильда. – Вдруг бы она так и осталась там лежать. Разлагаться бы начала. И нам оставалось бы только выбросить её подальше! Гримбарт кивнул, словно барсучиха сказала что-то дельное, и мы, свита, потянулись под проливной дождь. Тот, кто слабее Дождь зарядил надолго. Несколько дней лило как из ведра, и в большом каменном замке стало холодно и сыро. Гримбарт то и дело таскал дрова, но, как он ни топил, мы постоянно зябли. Однажды вечером я спустился к Брунхильде попросить чашку горячего молока. Распахнув дверь, я увидел за кухонным столом Тьодольва: перед медведем выстроились глиняные тарелки, полные еды. Медведь забрасывал в себя всё подряд: глазированные рёбрышки и пудинг с почками, кровяную колбасу, свиной язык, паштет из лёгкого, цельных голубей с крошечными яйцами пашот. Брунхильда еле успевала подавать на стол. Каждую вторую ложку медведь запивал квасом из кружки. Вообще-то я с удовольствием ушёл бы оттуда, потому что у меня не было никакого желания с ним разговаривать. Но Тьодольв, похоже, дожидался меня. – Садись, – сказал он. Я нехотя вошёл и сел. Приятно, конечно, погреться у печи, но от лесничего, как всегда, несло каким-то уксусом. Свою громадную меховую шапку он положил на стол. – Я только хотел попросить горячего молока, – промямлил я. – Конечно, сейчас сделаю, – ответила Брунхильда и тут же случайно села в паштет. Когда она поставила тарелку перед Тьодольвом, паштет украшала изрядная вмятина, оставленная барсучьим задом, но медведя это не смутило. Он запустил в паштет лапу и принялся забрасывать его себе в пасть. Я довольно долго сидел, с отвращением наблюдая за ним, а потом сказал: – Ты чего хотел? Прежде чем ответить, медведь придвинул к себе ещё паштета. Жевал он, не закрывая пасть, и я видел, как зубы размалывают еду. Наконец медведь упёрся в меня взглядом и спросил: – Нравится шапка? – Чего? Какая? Он кивнул на свою меховую шапку – ту самую, которую я примерил в день, когда мы заходили в сторожку. – А, эта. Ну, не знаю… Тьодольв провёл языком по передним зубам. – Угадай, из кого она. – Чего? – снова спросил я. – Угадай, из чьей шкуры. Я задумался, осторожно трогая густой, плотный мех. – Из куницы? – Нет. – Белка? – Нет. – Бобёр? – Опять не угадал. – Ну… тогда не знаю. Тьодольв растянул пасть в жуткую улыбку. Карие глаза сверкнули. – Из медведя, естественно. – Ме-медведя? – проблеял я и испуганно отдёрнул руку. – Вот ужас! Тьодольв сунул в пасть рёбрышко и снял с него мясо своими желтоватыми клыками хищника. – Да вроде не намного ужаснее, чем когда я задрал оленя и сшил из его шкуры штаны? – Но… но ты же сам медведь? – пробормотал я. – Ну и что? Если мне придётся убить медведя, я убью медведя. И другой медведь точно так же убьёт меня.