— Это нетрудно. Там всегда пустынно, и, следовательно, я буду в единственном числе. А затем, вы увидите женщину под густой вуалью, и в руке у неё будет золотой мешочек. Этих примет более чем достаточно, и, наконец, я же вас знаю! Я сама подойду к вам. Вы будете в форме? — Нет, в штатском. На свидания предпочитаю ходить в штатском. Зачем обращать на себя внимание? Тем более, нас только четверо сербских офицеров на весь Петроград. Не находя в себе ни покоя, ни сна, дремала бледная, белая ночь. И стоном затерянных, таких же бесприютных, как эта скитальческая ночь, душ чудились протяжные, доносившееся с Невы свистки пароходов. Гордым и мощным силуэтом замер в титаническом прыжке на своей скале Медный всадник. Серб, в чёрном котелке и в летнем пальто, подъехал на извозчике. Незнакомка была уже на месте. Это она! Густая вуаль, золотой мешочек. Первое впечатление — выгодное. И хотя лица нельзя рассмотреть, но вся дивная фигура обещает, что и лицо прекрасно. — Я опоздал?.. — Ничуть. Это я пришла несколькими минутами раньше. Пойдём к Неве… Остановились у гранитного парапета, влажного от сырого дыхания белой ночи. В прозрачную серебристую мглу уходила полноводная ширь Невы. И тихо, завороженно тихо, и не вспугивают бессонной немоты протяжные, стонущие свистки, эти покаянные души метущихся грешников. И мелодичный, как отзвуки давно минувшего былого, нежной и чистой музыкою донесся бой курантов Петропавловской крепости. — Как хорошо… — молвила незнакомка. — Да, хорошо… — повторил серб, пытаясь рассмотреть скрытые темной паутиною вуали черты. Но все неясно, и поэтому — загадочно-маняще. Ненадович видел свет и людей. В Париже он окончил Сен-Сирскую школу. Он с первого впечатления убедился, что и по манерам, и по туалету, и по чистому французскому языку перед ним — дама. Настоящая дама общества. Он спросил: — Кто вы, назовите себя?.. — Зачем? Разве в такую дивную ночь спрашивают об имени? Так гораздо таинственней. Не надо имен, и, кроме того, у меня есть основание остаться для вас безымянной. Если хотите, называйте меня каким-нибудь псевдонимом. Пусть я буду для вас Белая ночь. Хорошо?.. — Пусть!.. Он был на все согласен. Близость этой «Белой ночи» волновала его южную кровь. Они стояли рядом, почти касаясь друг друга, и от него веяло таким жаром, что незнакомке передалось это, и её глаза торжествующе блеснули под вуалью. — Поедем куда-нибудь чай пить?.. — предложил серб. — Поедем, — охотно согласилась она. — Только куда? Появиться с вами где-нибудь в ресторане, я не хотела бы… Неудобно… А вот что, можно к вам?.. Но с условием. В половине двенадцатого я должна быть свободна… Вы меня отпустите?.. — Что за вопрос?.. Я весь ваш покорный слуга… Теперь он более, чем минуту назад, готов был на все согласиться… 25. Кабинет № 3 Здесь, в своей комнате, майору было еще страннее чувствовать себя с глазу на глаз с этой женщиной, лицо которой для него — загадка. Густая вуаль, к тому же двойная, почти непроницаема. Это совсем другое, чем маска. Маска закрывает вплотную. Вуаль же дразнит, отделываясь какими-то, не дающими покоя, намеками… Ненадович жадно тянулся к незнакомке. — Снимите же!.. Дайте взглянуть на вас! Я готов поклясться, вот на этой самой сабле с запекшейся кровью трех войн, что я не буду следить за вами, узнавать кто вы и что вы… Один миг!.. — Не просите… Я верю вам и вашей клятве, но… кстати… Неужели — запекшаяся кровь?.. Он снял со стены саблю в металлических ножнах, погнутых, бывших во всякой боевой и походной переделке и вынул острый клинок, весь темно-красный какой-то зловещей ржавчиною. Дама под вуалью хотела коснуться своим нежным и тонким пальцем лезвия. Он отдернул саблю. — Боже сохрани вас… Малейший порез — и не миновать заражения крови. — Да? Прямо пугаете!.. И сейчас, в этой мирной обстановке, — все еще страшное оружие… Что же там, на войне!.. И вы лицом к лицу… рубили?.. — А то как же… На моей душе немало посеченных турок, болгар и албанцев… Но мне все-таки далеко до моего деда… — Так что сабля ваша насытилась кровью?.. — О нет, еще далеко нет!.. Я ее еще берегу для встречи с мадьярами и швабами… Не миновать же войны, в конце концов!.. И тогда… Мы, сербы, припомним Боснию и Герцеговину!.. Голос Ненадовича окреп вдруг какой-то пророческой мощью. И жестокий огонёк вспыхнул в его горячих южнославянских глазах… Женщина, чуть вздрогнув, спросила: — Разве сербы так ненавидят австрийцев? За что? Может быть, мой вопрос глупый… Но я — полнейший профан в политике… — За что?.. За что? — с горечью усмехнувшись, повторил майор. — Нет подлее страны! Нет подлее правительства, чем австрийское! Нет! К туркам и десятой доли не питали мы той ненависти, которой с колыбели вскормлен каждый серб по отношению к Австрии… Турки — дикари! Но у них было что-то похожее на благородство. Пусть азиатское, варварское, но все же благородство. Австрийцы же — это «культурные» угнетатели, провокаторы, мошенники, подделыватели документов… Каждый посланник, каждый дипломат — чернильный бандит, способный подсыпать вам в кофе яд, сфабриковать какие угодно документы, лишь бы оклеветать славян вообще и сербов — в частности… Заветная мечта моей жизни — дождаться войны… Весь мой народ встанет как один человек! Дети, старики пойдут, женщины! И в Будапеште или Вене, занятых русскими и сербскими войсками, будет продиктован унизительный мир для этой швабско-мадьярской сволочи!.. Какая-то вдохновенная свежая сила чувствовалась во всей мужественной фигуре и в страстно звучащем голосе Ненадовича. Он опомнился вдруг. — Зачем это я? Вам скучно! Да и не поймете… Надо быть сербом, чтоб понять всю нашу ненависть к этой подлой, разлагающейся стране с её полусгнившими Габсбургами… Но почём я знаю? Быть может, вы сочувствуете… и я невольно оскорбил ваши симпатии… В таком случае извиняюсь… Но довольно политики. Что же нам не дают чаю?.. Он позвонил. Дама усмехнулась под густой вуалью. — Можете не стесняться, майор… Мне нравится эта ваша благородная горячность, и, если уж хотите знать, в жилах моих течёт скорее итальянская кровь… Мой дед погиб в Виченце от руки палачей фельдмаршала Радецкого. Этим все сказано… — Вот видите! Как я рад! — подхватил Ненадович. — Рад, хотя для вас лично во всем этом больше горя, чем радости… Горничная внесла на подносе заботливо сервированный чай со сливками и разным печеньем. Сказав: «Здравствуйте, барыня», — и поставив чай на круглый прикроватный стол, удалилась. В раскрытую дверь вошёл мальчишка. — Пожалуйте к телефону!.. Серб, извинившись, покинул гостью. Через минуту вернулся. — Вас, может быть, куда-нибудь вызывают? Пожалуйста, не стесняйтесь… — Нет, никуда. Из посольства звонили… Завтра один из секретарей уезжает курьером в Белград… Напомнили, чтоб я переслал через него одну бумагу в Военное министерство. Надо ее сейчас отправить… На письменном столе, рядом с чернильницей — майоликовый стакан для карандашей и перьев. Ненадович взял со дна стакана ключ, открыл ящик письменного стола и, добыв оттуда какую-то бумагу, заклеив ее в большой конверт, запечатав и надписав адрес, вышел вместе с пакетом. Ящик остался выдвинутым. Незнакомка, бросив опасливый взгляд на дверь, кинулась к ящику, раскрыла шире… Так и есть… То, что ей нужно! Чертежи, планы и карты на прозрачной кальке… Тетрадь в каких-то цифрах, пометках и выкладках, развернутая… Донеслись твердые, энергичные шаги. Дама под вуалью быстро задвинула ящик, уйдя в рассматривание дедовских пистолетов. — Еще раз, виноват. Надо было экстренно отослать… — извинился майор. Щёлкнул замок… Ненадович вынул ключ и бросил его на дно майоликового стакана. Дама украдкою следила за ним. — Сливки, варенье, лимон, что вам по вкусу? — угощал майор. Она пригубила из чашки, спохватившись: — Уже поздно! — взглянула на эмалированные золотые, как медальон, висевшие на груди часики. — Уже четверть двенадцатого… Пора! — Так скоро… Но вы же обещали до половины… Куда вы спешите? — Домой! Если я не буду вовремя дома, неприятностей не обобраться… — Муж? — И вдобавок безумно ревнивый… — В таком случае не смею задерживать. Жаль! Очень жаль!.. Но когда же мы увидимся с вами, Белая ночь? — Дайте сообразить… — Имейте в виду, через неделю я, по всей вероятности, уезжаю в отпуск. — В отпуск? Вы не уедете так скоро… Слышите, я не отпущу вас! И она доверчиво протянула ему обе руки, подаваясь к майору с какой-то кокетливой грацией всем своим гибким телом… И он схватил нежные, холёные ручки и, вдыхая затрепетавшими ноздрями аромат кожи, целовал их, теряя голову. Притянул к себе и крепко обнял эту женщину… Она забилась в его сильных руках, пытаясь вырваться. И вырвалась…