Санчо. Вы-то не знаете, но дон Тасит ведь доктор (Поворачивается к Таситу). Дон Тасит, почему бы вам не прочесть книгу? Тасит. Я знаю, что в ней написано. Санчо. Отлично. В таком случае я разжигаю костер, и долой все переживания! Тасит. Мигель, могу я на вас опереться? Мигель (Таситу). Плохо с ногами? Тасит. С глазами. Мигель. Они видят? Тасит. Фрагментарно. Мое зрение заикается. Я вижу мир через окно мельницы, крылья которой вращает ветер. Какое- то мгновение виден пейзаж, потом белая молочная завеса, снова мгновение пейзажа, и снова — белизна. Мигель. Чей злой умысел…? Тасит. Оставьте. Ту половину мира, которая остается вне поля моего зрения, я просто не желаю видеть. Пауза. Мигель. Раз вы знаете эту книгу, скажите, что говорит она о Дульсинее? Тасит. Она говорит о Дульсинее, не говоря о ней. Навстречу нашим путникам идет монах бенедиктинец в сопровождении двух Обращенных. Они одеты в традиционные «санбенито» цвета глины с изображенными на груди андреевскими крестами и заостренными книзу языками пламени, символизирующими покаяние. Каждый из Конверсос несет Андреевский крест, огромный и симметричный, как крылья мельницы. Мигель. Описывает ее? Тасит. Нет. Описывает только ее наружность. О скрытой же сущности, которой можно восторгаться, книга не говорит ничего. Санчо. Стало быть, нам ее и не нужно, и мы можем смело отправить ее в костер. Монах (Не обращая внимание на реплику Санчо). Вне всякого сомнения, вы толкуете, братья мои, о Марии, матери Господа Нашего. Санчо. Да святится имя ее! Мигель. О ком же еще, в самом деле. Тасит (Монаху). Ты. Подойди. Монах подходит. Тасит ощупывает лицо и одежду Монаха. Монах (Мигелю) Слепой? Мигель. Это усталость. Вот уже три дня он бродит по степи в поисках дочери. Тасит. К какому ордену принадлежишь ты, кто назвал меня своим братом? Монах. Я бенедиктинец. Тасит. Да. Теперь я вижу. У твоей одежды еще не выветрился запах ткацкого станка. Монах. Я взял одежду шесть месяцев назад. Тасит. Ты не живешь в этой одежде, ты в нее прячешься. Монах. Мой святой патрон жил в гроте. Вслед за ним и я ищу уединения. Одежда служит мне пещерой. Тасит. Уединиться в рясе — прекрасная идея, но она никак не может принадлежать монаху. Ты Обращенный? Монах. Обращенный. И те двое, что со мной, тоже. Обратились и покаялись сегодня утром. Тасит. Я слепну. Не вижу ничего, кроме своих друзей, дона Мигеля и Санчо. Монах. Чертовщина какая-то! Если ты их можешь видеть, значит, можешь видеть и нас! Первый Обращенный (Монаху). Пойдем своей дорогой. Ты должен отвести нас к сеньору Инквизитору. Мы заслужили прощения. Монах (Таситу, показывая на Первого Обращенного). А он? Настолько ли ты слеп, что не слышишь, что он говорит? Санчо. Оставьте, отцы. Потеря дочери довела его до помрачения рассудка и чувств. Монах (Санчо). А ты, призывавший предать огню Святую Деву, кто ты такой? Санчо (осеняя себя крестным знамением). Санта Мария! Монах. Вне всякого сомнения, Мавр, — вот кто ты есть, приспешник Магомета! Санчо. Я? Да нет же! Я повинился перед доном Мигелем, потому что…И потом, это было так давно… Тасит (декламирует громким голосом): Барух ата Адонай, елохену! Первый Обращенный (автоматически продолжает)…мелех хаолам вехасамайм… Второй Обращенный. Мир вам! Тасит (Монаху). И правда, я слышу твоего Обращенного. Истинная его кровь быстрее приливает к языку, чем твои молитвы. Неловкое молчание. Монах. Терпение — мать очищения. Обращение — огромная мельница, где я служу мельником. Вместе с другими. Мы перемалываем черную пшеницу ереси, дабы стала она белой и тонкого помола. И из этой новой муки замешиваем хлеб Господень. Второй Обращенный (Монаху). Теперь ты философствуешь с упорствующими? Тасит (Второму Обращенному). А ты, примерный христианин, еще сегодня утром наглухо закрывал окна, чтобы христиане не увидели твоего молельного талеса. Второй Обращенный. Сегодня утром спутницей моей была смерть. Мигель. А сейчас? Монах. А сейчас — вечность. Первый Обращенный. Старику нечем было откупиться, кроме как своей оболочкой неверного. Тасит (указывая на Обращенных). Взгляните, дон Мигель. Месяц назад эти двое не называли бы нас «Братьями», но охотно предложили бы нам хлеб и соль, место для молитвы, постель. Мы бы вместе зажгли семисвечник. Поведали о своих горестях на родном языке. Взгляните же, какую маску наложил страх на их лица! Второй Обращенный. Умолкни, старик! Первый Обращенный. Не можешь спокойно смотреть на то, что мы выжили? Что семьи наши позволяют себе ходить по улицам с высоко поднятой головой? А у детей есть завтрашний день? Тасит. Твои дети? Ты же роешь им могилу собственным языком. Второй Обращенный. Он не замолчит, если его силой не заставить. Первый и Второй Обращенные бросаются на Тасита. Монах. Братья!