Затем весь мир исчез, и я наконец-то умерла. * * * Спустя целую вечность я услышала мелодичное пение. Оно становилось громче, а затем затухало, вновь становилось громче и опять затухало. – Мое солнышко осталось в прошлом… Яркое солнышко светит в мое окно, и я не могу зажмуриться, иначе забуду ее лицо… Ты мой храм… Стань моим воспоминанием о лучшем… Когда я умру, уложи меня в гроб из стекла. Когда я сделаю последний вдох, выдохни вместе со мной… Я больше никогда не совершу в этом мире ни зла, ни добра – я буду лежать в стеклянном гробу под землей. Я открыла глаза, и тело пронзила невероятная боль. Никакого солнышка. Никакого пения. Ной жует пирожок, стоя рядом с ванной. Увидев, что я очнулась, он запихал его в рот, тут же склонился ко мне и, погрузив руки по локоть в ледяную жидкость, поднял меня. Его лицо было совсем близко. – Сейчас будет больно. Я схватила Ноя за плечи. Через секунду почувствовала, как напряглись его мышцы, а мое тело в очередной раз испытало болезненный спазм – это кто-то невидимый вонзил мне в позвоночник металлический штырь. Я прикусила губу, но даже не успела моргнуть, как муки прекратились. Я стояла на коврике перед ванной и шумно дышала, откашливая воду. Страх новой боли заставил меня внутренне сжаться, но ничего не случилось. Я наконец смогла перевести взгляд на Ноя. Он отошел к небольшому узкому шкафчику, стоящему у противоположной стены, и вернулся с полотенцем. – Это не больно, – сказала я. – Умирать не больно. Он накинул мне на плечи полотенце, грустно вздохнув. – Не больно, потому ты еще не связана с Ледой Стивенсон. Как только привяжешься к ней, станешь умирать по-настоящему. – Она снова попыталась убить себя, да? – спросила я. Ной взлохматил мои волосы и сказал: – Да. Я вовремя увидел тебя, успел схватить до того, как ты перевалилась бы через перила и полетела вниз. – И что случилось бы тогда? – спросила я, изучая его лицо так пристально, что смогла бы сосчитать каждую веснушку на носу, каждую ресничку. – Что? – удивился он вопросу. Мы были преступно близко, но я с вызовом повторила: – Я спрашиваю, что случится, если я упаду с лестницы. Прямо сейчас пойду и сделаю это – что случится тогда? Он опустил взгляд, и я увидела между его бровей морщинку, будто он подбирал нужные слова. – Ничего, – наконец ответил он, а затем взглянул равнодушно. – Ничего не случится. Ты не можешь умереть. Я покачала головой. – Но это невозможно. – А что возможно? – спросил он бесстрастно. Я опять покачала головой, и Ной пожал плечами. – Правильно. Ты ничего не знаешь. Вот и молчи, ничего не отрицай. Ты не можешь умереть, пока не спасешь Леду Стивенсон. А она не может себя убить. Последние его слова я едва расслышала. Ной, пользуясь моим молчанием, вдруг накинул мне на голову полотенце и нежно помассировал кожу. Затем промокнул волосы. Когда через пятнадцать секунд он отстранился, я спросила: – Что это было только что? – Просто. Просто, – повторила я про себя. Странный он человек. У него все так просто и легко. И с ним тоже легко. Со вздохом я отстранилась от Ноя, который смотрел на меня внимательнее обычного, будто силился узнать, о чем я думаю, и подошла к зеркалу. Я хотела знать, как на меня влияет смерть Леды Стивенсон. Ной остановился за моей спиной и с притворной скукой заметил: – Странно, но ты не выглядишь расстроенной из-за того, что услышала. – Я не расстроена. Я зла. Никаких травм на запястьях и шее, кроме моих собственных. Старые выпуклые шрамы, но я отвела взгляд и встретилась глазами с Ноем. Он снисходительно улыбнулся, пожав плечом: – Злой ты тоже не выглядишь. Пожалуй, он прав, но я очень давно научилась контролировать выражение лица. Я нахмурилась. Значит ли это, что я… перестаралась? Неужели, если запереть чувства глубоко внутри, они могут умереть? Может быть, поэтому Аспен так разозлился на меня – он почувствовал это? Пока я несколько секунд вглядывалась в темный омут собственных глаз в зеркале, Ной приблизился, и я почувствовала его дыхание на макушке. Он убрал с плеч полотенце, взял с туалетного столика расческу и принялся распутывать мокрые пряди, бережно пропуская их сквозь длинные пальцы. Что он опять делает? – Что ты делаешь? – наконец спросила я лишь для того, чтобы он очнулся и прекратил. Он поднял взгляд и удивился, что я стою так близко. На его щеках были небольшие морщинки – там, где появлялись ямочки, когда он улыбался. – Волосы расчесываю, – шепнул он. – Прекрати, – тихо сказала я, и Ной прекратил. Он лишь подался вперед, оттеснив меня к туалетному столику, достал из шкафчика новое полотенце и накинул мне на лицо. Я тут же отдернула его, ожидая подвоха, но Ной расплылся в улыбке: – В комнате сквозняк. – Наверное, ты прочел очередную статью в женском журнале? – догадалась я, и он с чувством кивнул: – А что? Там написано, что ни одна женщина не останется равнодушной, если за ней будет ухаживать мужчина. Я покачала головой, удивляясь, как этот взрослый человек иногда (почти всегда) может быть таким ребенком. – Ты знаешь, что ты странный? – задала я риторический вопрос, но Ной уже потерял всякий интерес к беседе. Он приоткрыл дверь ванной и легонько подтолкнул меня в спину к выходу. – Немножко отдохни. В этот раз ты была мертва дольше, чем в прошлый, и я даже успел проголодаться и съесть парочку пирожков. – Я обернулась, собираясь сказать, что он понятия не имеет о том, что значит быть «сытым», но Ной подмигнул мне, отбив всякое желание что-либо говорить. – Давай проходи скорее, иначе простудишься. И переоденься. Завтра поговорим о том, что тебя встревожило. Настроение стало хуже некуда. – Ты уже все знаешь? – спросила я, окинув взглядом сперва ноги Ноя, на которых опять красовались тапки в виде собак, затем лицо, на котором отразились все те чувства, которые я себе не позволяла: печаль, сострадание, жалость. – Конечно, Кая. Даже если ты думаешь, что твое лицо идеальная маска. Опять он читает мои мысли, – поняла я, но не огорчилась. Я сама распахнула дверь в свою душу и вопросительно замерла, надеясь, что он войдет и поможет разобраться с происходящим. – Тогда скажи, что я должна сделать. – Ты справишься со всем сама, как и всегда. Не сразу, конечно, но ведь ты и раньше справлялась. – Я почувствовала на своем голом плече теплую ладонь. – Ты так устала, потому что пытаешься бороться с тем, что нельзя победить, – со смертью. – Ты говоришь о Сьюзен?.. Ной покачал головой. – Нет, Кая, я говорю о твоей матери. Сколько раз ты думала о ней после похорон? Ты поговорила с ней? Попрощалась? Ну зачем он опять все портит? Зачем вновь лезет туда, куда я не разрешаю, почему старается заставить думать о том, о чем не хочу? Я почувствовала себя обнаженной против воли, почувствовала себя обманутой, как в то утро, когда Ной увидел мою татуировку. – Послушай, Кая. Ты избавишься от боли, только если научишься ее отпускать. А если будешь держать ее внутри запертой под замком… – Он на мгновение поджал губы и уточнил: – Ты ведь хочешь освободиться, верно? – Да. Это хуже, чем я думала; это даже хуже, чем разговор с моим психотерапевтом, потому что доктор Горацио Ворс никогда не принуждал меня к ответу, не выманивал его и если и понимал, когда я лгу, тактично умалчивал об этом. – А теперь отдыхай. – Ной подмигнул. – Хочешь торта? Я приготовил прекрасный торт без шоколада специально для тебя и твоей раненой руки. * * * – Леда, ты знаешь, зачем ты здесь? – Нет. Леда Стивенсон лежала на больничной койке; ее фарфоровая кожа сливалась с белоснежным покрывалом, а светлые волосы были едва различимы на тонкой больничной подушке. Конечно, девушка лгала, и доктор, стоящий рядом с притворно равнодушным лицом, знал об этом, но они оба были терпеливы и каждый играл свою роль. – Леда. – Доктор скрестил руки внизу живота. – Ты останешься в больнице, пока не пройдешь полное обследование.