Самую старшую гусочку звали Кособеней. Белехонькая она была, чисто снег, и только на голове — маленькая черная шапочка. Правое крыло у нее было сломано и чуть не волочилось по земле. — Куда тебя несет, Кособеня? — кричали гусочке, когда она сворачивала с дороги. Кособеня, бывало, бежать, остальные гуси за ней. Все гуси вскоре расправляли крылья и взлетали вверх. А Кособеня только вздымала пыль на дороге. — Глядите, глядите, — указывал Янко Якубец на черноперого гусака, который крыльями касался телеграфных проводов. Йожко глядел на дорогу. Кособеня бежала и махала над дорогой одним крылом так, что за ней подымался столб пыли. Кособеня вылупилась еще в прошлом году и поначалу совсем не росла. Меньше всех гусят была в стае, что тут будешь делать! Идет, бывало, с выпаса или на выпас, никак не поспевает за стаей, а на озере, так и не догнав ее, стоит и жалобно попискивает. Все гусята уже летать научились, а она — еле по земле тащится. — Что это с ней? — ломал голову Йожко, которому всегда в конце концов приходилось брать ее на руки и нести. — Научится, — успокаивал его Душан. — Нет, не научится. — Сама не научится, мы научим. — Как это научим? — Не твоя забота! И вот как-то раз Душан взял гусенка из Ножкиных рук, погладил по головке и чуть поиграл с его маленькими крылышками. А потом вдруг решил, что хорошо бы его слегка подбросить. — А ничего с ним не случится? — спросил Йожко. — А чего ему станет! Душан поднял гусенка повыше и выпустил из рук. — Ну видишь, летает! — завизжал он радостно и побежал за гусенком. Йожко повеселел. Душан взял гусенка еще разок. Попробовал подбросить его еще выше. — Боится, — закричал Йожко, но гусенок уже летел, и, казалось, даже попытался свернуть, словно хотел изменить направление. Душан поймал его снова и теперь уже полез с ним на скирду. — Что ты хочешь делать? — Увидишь. Душан остановился у кромки скирды, поглядел вниз, поглядел да и развел вдруг руки. Гусенок пискнул и упал камнем в траву. — Ты убил его, — заплакал Йожко. Душан все еще стоял на скирде. Потом сел в солому и тоже расплакался. Но гусенок вскоре зашевелился. Поерзал, поерзал и бегом за своей стаей. Мальчики успокоились, утерли слезы. — Ничего с ним не случилось? — Вроде бы ничего! Солнце стояло над самой Куклой. Если чуть прижмурить глаза, можно даже глядеть на него. Они напоили гусей в речке, погнали домой. И только входя во двор, Йожко заметил, что у гусенка правое крыло как-то отвисло. И всем тельцем он клонился в правую сторону, словно крыло тянуло его к земле. Позже, когда у него совсем побелели перья, заметила это и мама. Йожко молчал. Но по осени, когда мама сажала всех гусей в клетки, он попросил ее оставить гусочку на воле — пусть, мол, яйца несет. Кособеня снесла двенадцать яиц, и изо всех двенадцати вылупились гусята. ОДНАЖДЫ А однажды пришли дети в школу, а школа заперта. Некоторые стали протискиваться к двери: дверь откроется, вот они и попадут первыми в класс. Остальные ученики гонялись друг за дружкой по двору. — Дядя Глознек проспал. — И директор проспал. — Проспала и учительница, — переговаривались дети, что стояли у самой двери. — Нет, она не проспала, — возразила одна девочка. — Проспала. — Учительница — нет. — И она, и она тоже. — А вот и неправда. — Все сегодня проспали, а не проспали бы, здесь бы уж были, — рассудил Юро Ва́нда. Наконец появился дядюшка Глознек. Он вышел из школьного сарая с топором в руке. — Дядюшка Глознек, откройте нам! — Чего, чего? — Откройте нам, дядюшка Глознек! — Открыть? А зачем? Все дети сгрудились вокруг школьного сторожа и, вытаращив глаза, глядели на него. — Да и захотел бы, нечем мне отворить. Право слово! Только и остался у меня ключ от дровяника. А пришел я сюда за топориком. Мой он, топорик-то. Принес я его еще прошлой зимой, вот за ним и пришел. Так, так! Только и остался у меня ключ от дровяника. — Он поднял руку, показал ключ. — Дядюшка Глознек, а куда вы дели ключи? — загалдели дети, но кое-кто уже стал догадываться, что, наверное, что-то случилось. Что же могло случиться? Почему сегодня закрыта школа? Куда дядюшка Глознек ключи подевал? И где директор? Где учительница? А школьный сторож стоял, стоял и только слюну сглатывал. Временами похоже было, что он хочет что-то сказать, но дети задавали ему столько вопросов, что он и не знал, на который раньше ответить. А может, не хотел отвечать. Он шевелил губами, словно во рту слова перекатывал. — Дядюшка Глознек, что же случилось? — спрашивали дети и большие и маленькие. — Чего, чего? — Случилось-то что? — А ничего. — А школа почему закрыта? — Почему, почему? Да потому, что закрыли. Уроков теперь не ждите, кончились. Можете по домам расходиться. Я совсем не обязан вам тут растолковывать, кто приказал школу закрыть. Правду говорю. Мне еще всыплют за это. Закрыли ее, и все дела. Какие-то мальчики завизжали и с криком понеслись по улочке, но большинство детей остались на школьном дворе. Вот бы узнать, что же такое стряслось. А уж первоклашкам, тем и вовсе не хотелось отправляться домой: нынче-то ведь им идти на экскурсию. Со вчерашнего дня только и говорили о том, и вот на́ тебе: никакой экскурсии. Надо же, обида какая! — Дядюшка Глознек, и учительница не придет? — спрашивали первоклашки, не сводя глаз со школьного сторожа. — Не придет, — ответил сторож печально.