— Сейчас еще ночь, токайя. — Какое это имеет значение? — Самое ничтожное… — А именно? — Немного далековато. — У нас добрые кони! — А если мы не застанем его в том месте? — Мы поедем в ту деревню. Тигреро снова пристально взглянул на нее. — Вам так необходимо видеть его, нинья? — Чрезвычайно… — Гм… Видите ли, это гораздо серьезнее, чем вы думаете. — Почему? — Да потому, что не так просто проникнуть в эту индейскую деревню. — Но ведь вы только что сказали, что вхожи туда. — Я, но не вы, нинья. — А я пройду за вами, только и всего. — Да ведь индейцы находятся в состоянии войны с бледнолицыми мексиканцами. — Что вам до этого? Ведь вы их друг! Тигреро неодобрительно покачал головой. — Это опасная игра! Слишком многим вы рискуете. — Конечно, если проиграю. Но я выиграю! — Послушайтесь меня, токайя: откажитесь от этого намерения. — Сознайтесь лучше сразу, что вы отказываетесь от своего обещания. — Вы несправедливы ко мне; я только пытаюсь отговорить вас, пока еще не поздно, от предприятия, в котором вы, может быть, глубоко раскаетесь впоследствии. — Уж это мое дело! Повторяю вам, Мариано: это не прихоть, имеются серьезные соображения, в силу которых мне необходимо повидаться с охотником. Поймите же, самые серьезные! А если и этого вам мало, то я прибавлю, что Твердая Рука сам просил меня при известных обстоятельствах обратиться к нему. Мало того, именно он сказал мне, что вы можете устроить эту встречу. И этого вам мало? Все еще сомневаетесь? — Ну, если так, — воскликнул тигреро, — я готов повиноваться вам, нинья! Но только прошу вас не пенять на меня, если что случится. — Что бы ни случилось, Мариано, все равно я буду вечно хранить в своей душе признательность к вам. Вы даже не представляете, что вы сделаете для меня, проводив к Твердой Руке! — И вы по-прежнему хотите ехать сейчас же, нинья? — Сколько туда пути? — Десять-двенадцать лье. — Сущий пустяк, Мариано. — Да, если ехать по торной дороге. Но ведь нам придется следовать едва приметными звериными тропками. — Ночь стоит светлая — не собьемся с пути. Едем! — Воля ваша, едем! — сказал тигреро и направился в загон. Спустя несколько минут два всадника, выехав из ранчо, во весь опор помчались по прерии. Было около часу пополуночи. Луна заливала землю своим сиянием. Было светло как днем. XXIX. ПУТЕШЕСТВИЕ Энергия, твердая воля и пламенный темперамент — эти основные черты характера доньи Марианны созревали в суровой действительности пограничного края Мексики, где на каждом шагу человека подстерегает опасность. В будничной жизни такие характеры ничем себя не проявляют. Дремлющая в них энергия пробуждается только тогда, когда на них обрушивается несчастье. О, тогда они умеют постоять за себя, стойко выдерживают удар судьбы и смело вступают в бой с враждебными силами! Еще там, в Красной комнате, где маркиз открылся, наконец, своим детям, в душе доньи Марианны, сначала ошеломленной сообщением отца, все вдруг взбунтовалось. В поисках выхода она вспомнила слова Твердой Руки. У нее зародилась смутная надежда, что он сможет указать путь к спасению от несчастья, нависшего над ее головой. Она перебирала в своей памяти всю свою жизнь с того момента, когда покинула город Сан-Росарио, вспомнила, как охотник не раз приходил ей на помощь, задумалась над недавним своим разговором с Твердой Рукой, и для нее стало очевидным, что этот человек, который лучше, чем она, а может быть, даже лучше, чем сам маркиз, разбирается в коварных махинациях недругов семьи де Могюер, сумеет помочь ей. И с решимостью, свойственной только сильным натурам, донья Марианна направилась прямо к своей цели. Предприятие это, в сложной обстановке индейского восстания и гражданской войны, было далеко не легким и отнюдь не безопасным для молодой девушки. Дочь маркиза де Могюера, скачущая ночью вдоль индейской границы, по дорогам, кишащим разбойниками, — в этом было нечто дерзновенное! Правда, ее сопровождал храбрый человек, но что мог бы сделать он один против целой банды? От сознания, что она находится одна в чужом мире, донья Марианна не раз внутренне содрогалась. Но отважная и гордая девушка, воодушевленная благородной целью, ничем не выдавала своих чувств. Она держалась уверенно и непринужденно, беседовала вполголоса с тигреро о самых посторонних вещах, поддразнивала своего спутника, шутливо высмеивая его страхи и предостережения, и восхищалась прелестями прогулки по незнакомым местам в такую дивную ночь. Что же касается Мариано, то он отказывался понимать что-нибудь в затее доньи Марианны. Он сразу решил, что все это не что иное, как прихоть немного взбалмошной девушки, и поэтому не доискивался более глубоких причин столь странной экспедиции. С детства он привык исполнять все желания своей токайи. И теперь, ни о чем не думая, он был в восторге от сознания, что доставляет ей какую-то радость. Впрочем, он и сам наслаждался неожиданно представившейся возможностью провести с ней наедине несколько часов. Не следует, однако, ложно истолковывать чувства тигреро к донье Марианне. Он любил свою молочную сестру, любил ее всей душой, готов был в любую минуту отдать за нее свою жизнь, но в этом живом и горячем чувстве не было и тени личной заинтересованности. Это была чистая дружба, пламенная и самозабвенная, — самое возвышенное чувство, которое только может возникнуть в сердце мужчины. Сознание огромной ответственности за жизнь доньи Марианны ни на одну минуту не покидало тигреро. Он настороженно прислушивался к малейшему шуму, внимательно всматривался в лесные опушки. В любую минуту он готов был беззаветно биться за свою молочную сестру. Они ехали по пересеченной, но, к счастью, малолесистой местности. Да и яркий лунный свет исключал возможность неожиданного нападения. Донья Марианна с любопытством поглядывала по сторонам, изредка спрашивая тигреро, скоро ли они доберутся до, места его встреч с Твердой Рукой. Наконец Мариано, остановив коня, указал ей рукой на небольшую горку над рекой, на самой вершине которой мелькало, пробиваясь сквозь высокую траву, пламя угасающего костра. — Вот туда мы и направимся, нинья. — О, да нам осталось всего несколько минут ходу! — радостно воскликнула донья Марианна. — Вы ошибаетесь, нинья. Во-первых, тропа, по которой мы следуем, очень извилиста; во-вторых, этот прибрежный холмик совсем не так близок, как вам кажется. В такую ясную ночь человек теряет способность ориентироваться и становится жертвой оптического обмана. На самом деле до этого берега около двух лье по птичьему полету, то есть напрямик. А если принять во внимание все обходы извилистой тропки, то наберется, пожалуй, и все четыре лье. — Но отчего бы нам, в таком случае, не взять напрямик, по полям? — Боже нас упаси, нинья! Мы попали бы в зыбучие пески, которые поглотили бы нас в несколько минут. — Полагаюсь на вас, токайо! Впрочем, теперь, когда я уверена благодаря этому огоньку, что Твердая Рука на месте, мне уже не к спеху. — Простите, дорогая токайя, но я вовсе не говорил вам, что мы непременно застанем там Твердую Руку. — А что же вы тогда сказали? — Только то, что у нас имеются шансы застать его там, так как Твердая Рука разбивает обычно на том пригорке свой бивак, когда охотится в здешних местах. — Но ведь это же пламя его костра? Или, может быть, вы станете утверждать, что это вовсе и ие костер? — И не подумаю! Неизвестно только, кто развел этот костер. Ведь, кроме Твердой Руки, есть еще и другие охотники, и эта вышка, с которой легко наблюдать за всей окрестностью, давно уже облюбована ими для ночных стоянок. — Значит, вы полагаете, что Твердой Руки там нет? — Нет, и этого я не говорил, нинья! — ответил охотник. — Так скажите же толком, что вы думаете! — воскликнула донья Марианна, сердито стукнув рукой по луке седла. — Право, вы бываете иногда несносным, токайо! — Не волнуйтесь, токайя, ничего еще не потеряно. Если мы застанем там другого охотника, мы сможем узнать у него, где находится сейчас Твердая Рука. — А почем вы знаете? Может быть, там вовсе не охотники, а какой-нибудь индеец?