— Ну, чего стоите? Заходите, раз уж пришли, не выгонять же вас. — недовольно пробурчал Стравински и прошлепал в домашних тапочках к бару. Налил себе изрядную порцию кальвадоса и сделал большой глоток, удовлетворенно зажмурившись. Жгучая влага приятным теплом растеклась по телу, проясняя мысли. Затем, развалившись в кресле и раскурив сигару, более дружелюбно посмотрел на своих гостей. Рэм готов был взорваться от переполнявших его противоречивых чувств. Весь багровый от возбуждения, он быстро подошел к бару и без особых церемоний, даже не посмотрев на этикетку, плеснул себе кальвадоса в первый попавшийся стакан. Устроился прямо на постели и, сделав глоток, поперхнулся. Первым, что пришло в голову Джо, была мысль: «А Рэм уже не тот. Парень растолстел». Стив держал себя гораздо сдержаннее. Он просто прислонился к подоконнику, и на его худощавом скуластом лице ожившей мумии не читалось абсолютно никаких эмоций, и только в глазах застыл немой вопрос. Все-таки первым решил начать Джо: — Стив, открой холодильник. На нижней полке, на блюдце, лежит палец. Отнеси его на экспертизу, и пусть уточнят его принадлежность. Теперь, когда этот невозмутимый молокосос стоял перед ним с обглоданным пальцем на блюдце, Джо с удовлетворением смотрел, как омерзение с удивлением напополам перекосили его заформалиненные черты. На Рэма он не смотрел — лицо того можно было просто представить. — Так вот, Стив, — стараясь скрыть удовлетворение от произведенного эффекта, как можно равнодушнее, продолжал он. — Сделай это поскорее. Я позже зайду и узнаю результаты. Стив посмотрел на Рэма, — тот кивнул, и О’Келли убрался с блюдцем, как нашкодивший официант. — Ладно, Джо, — судя по всему Рэм пришел в себя, он уже не дышал, как загнанная лошадь. — Теперь объясни мне, что все это значит, и что ты думаешь по этому поводу. — Ничего. — Рэма это несколько озадачило, но после паузы Стравински продолжил. — Я еще ничего не думаю, Рэм. То ли старина Джас кому-то сильно напакостил, то ли его с кем-то перепутали. А связи с моим делом я не вижу, так что разбираться с этим придется твоим парням. Джо сделал большой глоток, с наслаждением затянулся сигаретой и, кутаясь в дыму, продолжал. — А вообще, старик, я тебе сообщу кое-какие догадки после беседы с медиками. Этот пальчик должен кое-что прояснить. Время покажет. Теперь дай мне поспать. Я все тебе представлю в письменном виде. Я очень устал … шеф. ⁂ — Понимаешь, Джонни, — папаша Роджерс потешно сморщил нос. — Пальчик-то начисто снесен, по-видимому, небольшим тесаком. Теперь палец нищего лежал в аккуратном целлофановом пакете с номерком, в одном ряду с чьим-то ухом. А судмедэксперт Роджерс Буш, больше напоминающий в своем белом халате Санта Клауса, как добрую сказку для малышей рассказывал прижизненное приключение злосчастного пальца. Стравински долго держался и внимательно слушал медика. А Роджерс, как назло, рассказывал и рассказывал, стоя спиной к витражным стеклам прозекторской. В морге на Джо действовал даже шум журчащей воды. Вдруг до него докатился особенно тошнотворный, кисло-гнилостный запах. Инстинктивно Стравински заглянул за спину пожилого врача. Двое верзил в резиновых фартуках и сапогах потрошили какого-то парня. То ли, что-то повредили они, то ли у покойника что-то разорвалось, но из вынутых кишок медленно-тягуче вытекла буро-зеленая вся в пузырьках жидкость. Тяжелый ком подкатил к горлу полицейского, и живот, угрожающе урча, вдруг дал знать о себе болезненными спазмами. — Все понял, док. Спасибо. — То ли хрип, то ли бульканье, сопровождавшие слова, затихли вместе с исчезнувшим Стравински. А старый папаша Роджерс еще долго стоял, непонимающе морща нос и близоруко щурясь. 2 Огромный каштановый мастифф, грозно ощерясь, рвался в центр круга, бренча тяжелой цепью. По другую сторону решеток цепь с трудом удерживали двое взрослых мужчин. От малейшего движения мастиффа могучие мышцы буграми перекатывались по телу. И неосознанно становилось чертовски неуютно от огромных клыков, то и дело вспыхивающих под ярким металлическим светом юпитеров, висевших над ослепительно белой ареной. По огромному, слабо освещенному залу перекатывался словно стон, гул сотен возбужденных мужских голосов, и светлячки зажженных впопыхах сигарет нервно мигали среди нестройных рядов. Вдруг гул перерос в рев сотен надорванных в крике глоток. И в следующее мгновение в центр круга вывели крупного пса, очень смахивающего на большого волка черной масти. При виде соперника верхняя губа волка нервно дрогнула, и нос хищно изогнулся в жуткой и кривой ухмылке, обнажая длинные тонкие клыки. Шерсть на его загривке медленно поднялась, словно чья-то невидимая рука погладила волка против шерсти. Мастиф заметил противника, и удерживающим его людям стало совсем туго. Словно дьявол вселился в это огромное тело. Яростный рев взбешенного зверя перекрыл крики зала. На мгновение люди затихли, оглушенные жаждой крови, переполнявшей этот первобытный рык. И в звенящей тишине послышался голос, усиленный репродукторами. Он опускался сверху на возбужденных людей, словно глас судьбы: — Господа! На ринге Крис Вампир и Черный Убийца. Неоднократные победители наших сражений. Ставки сделаны, господа. На этом сегодняшний день заканчивается. В то же мгновение с лязгом упали цепи, удерживающие обеих собак, и двое бойцов закружились в смертельном танце, получив долгожданную свободу. Первым сделал выпад мастиф. Молнией он налетел на соперника, и первый же бросок увенчался успехом. Из рассеченного бедра волка закапала неровными каплями кровь. Поджав обрубок хвоста и нервно прижав остатки ушей, тот отпрянул в сторону и молча стал кружить по периметру круга, не обращая никакого внимания на свою рану. На мгновения дьявол сверкнул в глазах мастиффа, проснувшись от вкуса крови. И огромная собака, передернувшись от нетерпения, метнулась к раненному противнику по кратчайшей, в желании добить. То, что последовало вслед за этим, не разглядел никто. Зрители увидели лишь упругое узкое тело, черной стрелой метнувшееся над головой мастиффа, и зал огласился надсадным воем униженного воина. Мастиф стоял в центре круга, ошарашено глядя на волка, продолжавшего свой монотонный бег с низко опущенной головой. Глубокая рана извивалась по всему лбу, заканчиваясь на правом обрубке уха, рассекая его на две рваные половины. Мастиф стоял, пока обильно сочащаяся кровь не залила ему глаза. Обрубок хвоста нервно подрагивал, и в унисон подергиванию, как бы из самых недр его тела, медленно нарастало грозное рычание. Мышцы его напряглись, и он сильным резким движением стряхнул кровь с морды. Миллионы красных, светящихся под ярким светом, капелек разлетелись в разные стороны и опали на уже потерявшую свою девственную белизну арену. Мастиф вновь бросился на волка, угрюмо продолжавшего свой мерный бег по периметру, зорко следящего за противником и то и дело слизывающего с губ чуть солоноватую, чуть пресную и в то же время такую безудержно желанную кровь врага. ⁂ Билл Мейсон, сидя в своем кабинете, подсчитывал прибыль, полученную за день. Рев зала, переходящий иногда в надрывный крик, доносился даже сюда приглушенными, и, тем не менее, могучими волнами. Он с удовлетворением прислушивался за этим явным признаком удачного поединка, который тянулся уже с час. А для Мейсона это значило, что и сегодня прибыль с подпольного тотализатора будет не меньше, чем вчера. Это последний бой за день, и он должен потрясти этих жаждущих крови азартных людей. На лице Мейсона играла улыбка, и от этого широкий шрам на левой щеке, как будто удовлетворенно ухмылялся, следуя тонкой игре губ. Этот человек, несмотря на свой небольшой рост, обладал удивительно мощным телосложением. Его маленькая голова с коротко стрижеными волосами основательно сидела на короткой и в то же время жилистой шее. Широкие плечи еще больше подчеркивали небольшой рост. И от всей фигуры Мейсона веяло мощью и непоколебимостью человека, знающего свое место в этом непростом мире. Короткими толстыми пальцами правой руки Мейсон удерживал сигару, а левой рукой быстро записывал и подсчитывал что-то на качественной мелованной бумаге, то и дело сосредоточенно поджимая толстые губы. Наконец он откинулся в кресло и удовлетворенно хрустнул костяшками пальцев. Шум в зале затих. Чуть помедлив, Мейсон нажал на никелированную кнопку с краю широкого черного стола, и тут же вспыхнул монитор, показывая зал с расходящимися, возбужденно переговаривающимися, зрителями. Прожекторы погасли, и зал осветился слабым светом люминесцента. Служители смывали сильной струей пенящуюся и пузырящуюся, как бы еще сражающуюся по инерции, кровавую жижу, восстанавливая недолгую белизну арены. Мейсон отключил экран, встал и направился к двери кабинета. ⁂ Вдоль стен длинного плохо освещенного помещения располагался ряд довольно просторных клеток, теряющихся в бирюзовом сумраке огромного подвала. В каждой из них находилось по одной огромной собаке. Все они были разных пород, и во многих из с трудом можно было бы распознать благородную кровь. Одно роднило всех собак — размеры и повадки. Рядом с клетками суетился смотритель. Вольеры словно излучали кванты ярости и убийства. Не дай бог, случайному человеку оказаться в опасной близости от решетки! Тут же появляющиеся перед ним под аккомпанемент яростного рычания, огромные клыки и пара налитых кровью глаз, сверкающих из темноты, надолго отбивали у него естественное любопытство. Тяжелый смрад хищников стоял в плохо вентилируемом помещении, хотя все здесь было чисто вымыто и убрано. Казалось, запах исходит от самих стен, насыщая воздух слепой ненавистью. Билл Мейсон не замечал всего этого. Он стоял перед клеткой и всматривался в ее нутро. Там лежал огромный каштановый мастиф, в изнеможении опустивший голову на лапы, весь забрызганный кровью, еще слабо сочащейся из порезанной головы и разорванных губ. Несмотря на кажущееся бессилие, он то и дело издавал угрожающее рычание, внимательно следя за Мейсоном. Перед собакой стояла огромная лохань с водой, к которой она даже не притронулась. Мейсон удовлетворенно улыбнулся и не спеша подошел к другой клетке на противоположном конце ряда. Черный худой волк грозно зарычал, оторвавшись от воды, которую он жадно лакал, громко чавкая. Все его тело было исполосовано порезами, с которых застывшими темными сгустками свисала с шерсти кровь. Билл повернулся к смотрителю, безмолвной тенью следующему за ним. — Славно поработали, — отрывисто бросил он. — Пусть кровь свернется. Когда отмоете собак, дашь двойную порцию мяса. Служитель молча кивнул. — Кого сегодня спарингуют? — в голосе Мейсона звучал неподдельный интерес. — Малыша, сэр, — ответил смотритель и посмотрел на часы. — Через тридцать минут. ⁂ Низкорослая собачка непонятной масти испуганно вжалась в угол загона, поджав под себя куцый хвост. Это было довольно большое пространство, обильно посыпанное опилками и огороженное массивными стальными решетками с толстыми прутьями. Яркое верхнее освещение бросало равномерный свет почти на всю территорию загона, оставив темноте один из его углов, где сидело, дрожа всем своим немощным телом, это жалкое порождение мусорных куч. В ее испуганном взгляде читался неописуемый ужас перед неизвестностью. От любого громкого шума она сильно вздрагивала и начинала жалобно скулить, будто молясь известному только ей собачьему богу. Вокруг вольеры стояло несколько человек, молча разглядывающих собачку. Сигаретный дым тяжелыми пластами плыл над ними, едва касаясь голов. Единственная маломощная лампочка, освещающая пространство за пределами загона, едва заметными контурами очерчивала окружающие предметы, и от этого реальность походила больше на фантасмагорию. — Годится, — смотритель удовлетворенно кивнул. — А то в прошлый раз эти идиоты поставили на спарринг с Бешеным Дэйвом пса, который чуть не загрыз собаку. — Зато сейчас этот песик дерется, как дьявол, а Дэйв давно кормит червей, — подал голос один из парней, стоявших рядом. Смотритель едко посмотрел на непрошеного собеседника. — Верно, парень. Злость — главное в этом мире, а не размеры. Ладно, кончай болтать. Запускай Малыша. Дверь с лязгом поднялась, и в центр вольеры, шагая с ленивой оттяжкой, вышел огромный сенбернар. Он безразлично посмотрел на стоявших людей, затем медленно оглядел пустующий загон. Взгляд его остановился на собачке, вжавшейся в угол и оцепеневшей от страха. Губы сенбернара вздрогнули и медленно поднялись, обнажив широкий оскал огромных клыков. С угрожающим рычанием он начал надвигаться на повизгивающую жертву, которая все больше вжималась в спасительный угол. Смерть блеснула в глазах огромного пса, и, подгоняемая страхом, собачка с воплем бросилась вон из угла. Не успела она сделать и нескольких шагов, как широкая лапа сбила ее на пол, и тяжелые челюсти начали раздирать сопротивляющуюся плоть. Предсмертный крик боли, страдания и ужаса затих, едва успев вырваться из растерзанного тела животного. Лапы еще отчаянно упирались в живот и шею сенбернару, но это были уже конвульсии протестующего инстинкта. Последним усилием жажды жизни собачка все-таки вырвалась и, прихрамывая, в слепой попытке спастись, прошла вперед, волоча за собой пестрый шлейф вывалившихся внутренностей. Но на нее, как злой рок, вновь прыгнул сенбернар. Раздался треск переломанного позвоночника, и мелкое слабеющее подергивание лап увенчало конец этого неравного боя. Мейсон, подошедший к финалу, недовольно поморщился и повернулся к смотрителю. — Я же говорил, чтобы подбирали собак покрупнее. Это же спарринг, а не бойня. Эта даже не сопротивлялась. — Он сделал паузу и продолжал. — Пришлите ко мне тех двух. За вчерашнее их самих надо сюда, да собак жалко. Сказав это, он тяжелой походкой ушел. Смотритель посмотрел ему вслед и криво ухмыльнулся. — Худо будет беднягам Робу и Берни. Это тебе не по подворотням шататься. — Не то себе, не то окружающим пробормотал он. Сенбернар, заметивший движение среди людей, поднял окровавленную морду от своей еще не остывшей добычи и грозно зарычал. — Дайте этому доесть и загоните в клетку. — Коротко бросил в сторону помощников смотритель и поспешил вслед за Мейсоном. 3 Красное море беззвучно выбрасывало из своих недр зеленый фонтан брызг в гудящее, как высоковольтный кабель, желтое небо. И каждый новый выброс все больше и больше усиливал гудение, словно притягивая небеса к распаренной, тяжело дышащей, земле. Вдруг небо с угрожающей быстротой сорвалось вниз, нарастая в звоне оглушающего гула. Казалось, что не это падение, а уничтожающий гул разорвет тело и взорвет суть. И беспредельный страх парализовал нервы, сковывая движения. Холод ужаса прокатился по телу и мощной болезненной волной ударил в мозг… Карин судорожно широко открыла глаза. Гул прошел, и только сильная головная боль осталась от прошлой ночи. Прямо в лицо бил яркий солнечный свет, гоня под спасительную тень пальмовых листьев. Она вяло встала и побрела в хижину, где вповалку валялись друг на друге еще полдюжины наркоманов. Правая рука сильно побаливала. Карин равнодушно взглянула туда, где по всему предплечью красно-бурыми ручейками пробирались уплотненные, все испещренные многочисленными воспаленными точками от уколов, саднящие вены. По-видимому, кто-то сделал ей вчера неудачно укол, да и эти вены уже ни к черту, на ногах они в лучшем состоянии. Она посмотрела на свои исколотые с внутренней стороны бедра, в запекшихся от уколов фурункулах.