В свои неполные 43 года Хосе Гарсия Гуаментес никогда не испытывал большего страха, чем сейчас. Его черное, как антрацит, лицо посерело, и на нем контрастно блестели белки выпученных от ужаса глаз. Голова гудела от боли, и справа на затылке уже росла кровоточащая шишка. Сегодня, зайдя в свою хижину и прикрыв за собой дверь, он получил оглушающе сильный удар по голове и потерял сознание, даже не поняв, что произошло. Очнулся Хосе Гарсия, привязанный к стулу и с вонючей тряпкой во рту. Первое, что выцепил его постепенно яснеющий взгляд, был разобранный пистолет, лежащий на столе рядом с холщовой сумкой. Потом его внимание привлекло какое — то движение у окна. С усилием повернув гудящую голову, он увидел стоящего спиной к нему, незнакомца. Худой, высокий, натянутый, как струна, силуэт контрастно выделялся в проеме окна на фоне еще светлого вечернего тропического неба. Незнакомец отвернулся от окна, отреагировав на движение за спиной, и плавной походкой стал приближаться к нему. Когда Хосе заглянул в серо-стальные холодные глаза непрошенного гостя, его начало трясти. За свою жизнь он многое испытал: попадал в опасные и сильные шторма далеко в океане, даже один раз попал под обстрел в Заливе Свиней, но дыхание неминуемой смерти он почувствовал только сейчас, заглянув в эти холодные, безразлично-оценивающие глаза. Незнакомец молча стал разглядывать его. Затем, не произнеся ни слова, прошел в сторону фанерного шкафа с одеждой. Открыл дверцы и достал оттуда его холщовые, дырявые в районе колен, штаны, старую в несмываемых маслянистых разводах сорочку и широкополую соломенную шляпу. Все эти обноски он сложил на стол, затем отошел к кровати и стал шарить под ней, откинув матрац. Он вытянул оттуда потрепанный полиэтиленовый пакет, который Хосе нашел на улице, рядом с мусорным баком гостиницы Националь де Куба. С пакетом в руках незнакомец подошел к столу, глядя на хозяина дома. Хосе весь сжался от ужаса и стал мычать, мотая головой и обливаясь холодным потом. Бросив пакет на стол, незнакомец, к удивлению Хосе, стал раздеваться, аккуратно складывая свою одежду в целлофановый пакет. Затем он начал одевать обноски Хосе. Взяв со стола сумку, пришелец достал оттуда две пачки денег и бросил на стол, а сумку убрал в пакет. Аккуратно и тщательно завернув края целлофана, он начал медленно и тщательно собирать разобранное оружие. Хосе снова начал дергаться и мотать головой. Липкая, пузырящаяся слюна падала ему на грудь, стекая с угла рта… Закончив свои приготовления, незнакомец с пистолетом в руках, одетый в одежду Хосе и обутый в какие-то странные ботинки, подошел к окну и стал вглядываться в сереющее на фоне темнеющей глади океана, небо. Карташов стоял в широкополой соломенной шляпе, глубоко надвинутой на лоб, в старой застиранной рубашке с короткими рукавами, в затертых до дыр на коленях не по размеру брюках, обутый в диверсионные ботинки на каучуковой подошве. Он стоял перед окном, терпеливо ожидая наступления темноты. Траулер «Корделия» заканчивал погрузку провианта, и пустые грузовики по очереди отъезжали от узкого пирса, уступая место полным. В полиэтиленовом пакете, аккуратно утрамбованные, лежали его одежда и холщовая сумка с документами и деньгами. Советский паспорт он тщательно уничтожил еще на кладбище, рубли оставил этому бедолаге — не должно быть ничего, что идентифицировало бы его с Советами. Карташов Степан должен был раз и навсегда исчезнуть с лица Земли, а также все, что могло связать его с этой личностью! Это было как перекрестье прицела на лбу. … НАКОНЕЦ, КАК БУДТО КТО-ТО ВЫКЛЮЧИЛ НЕВИДИМЫЙ НЕБЕСНЫЙ СВЕТИЛЬНИК, И СРАЗУ НАСТУПИЛА ТЕМНОТА… Он положил крепко перевязанный бечевой полиэтиленовый пакет на подоконник и, даже не оглянувшись на хозяина приютившей его хижины, бесшумно выскользнул в окно, спрятавшись за стволом старой финиковой пальмы, росшей прямо у дома. Под окном валялись несколько старых коротких весел. Оглянувшись вокруг и убедившись, что все тихо, он, прихватив весла, бесшумными перебежками стал подкрадываться к утлым лодкам, сиротливо плескавшимся на черной глади воды. Каучуковые подошвы ботинок обеспечивали абсолютную бесшумность передвижений, и со стороны казалось, что бесплотная тень, покинув своего хозяина, решила прогуляться между кустами. Тусклые лампочки освещали неверным желтым светом место погрузки траулера. Все остальное пространство порта было погружено в густую темноту. Отвязав лодку от пирса, он сел в нее и бесшумно начал грести к борту судна, не просматриваемого с берега. Ночь вступила в свои права, и с суши Карташов был полностью скрыт темнотой, а вот он видел освещенный порт и корабль, к которому направлялся, настороженно замирая после каждого всплеска воды от погружаемых в море весел. Стоял полный штиль — это ему помогало не тратить много сил на греблю и одновременно делало его легкой мишенью. Метров за сто от внешнего борта траулера Карташев разделся, сбросил одежду на мокрое дно лодки, сложил обувь в полиэтиленовый сверток, привязал его плотно к голове и, почти без всплеска, скользнул в теплую, как парное молоко, воду. На мгновенье, зацепившись рукой за борт лодки, он оглянулся вокруг. Потом, мощно оттолкнувшись руками и ногами от своего утлого убежища, осторожно поплыл в сторону шотландского рыболовецкого траулера «Корделия». Густо-черное ночное небо Карибов было усеяно яркими большими гроздьями звезд. Они отражались на неподвижной глади океана, и Карташову на миг показалось, что он плывет по небосводу. Только где — то там, в этом звездном пространстве, застыл одинокий траулер, освещенный бортовыми огнями своего отражения. Даже крики матросов, сновавших на борту судна, заглушались этим вселенским бархатом тропической ночи. Подплыв к кораблю, он оглянулся по сторонам и, убедившись, что все спокойно, рывком ухватился за скользкую резину протектора одной из автомобильных покрышек, висящих по обоим бортам траулера. Подтянувшись, он взобрался на покрышку и застыл, высматривая дальнейший свой путь. Бесшумно колышущаяся тень лодки, медленно сливаясь с густой темнотой океана, исчезла среди мерцающей глади. Легкий тропический бриз холодил влажную кожу, и Карташов, чуть выждав пока высохнут влажные ладони, потянулся к канатам, свисавшим с борта. Взобравшись на траулер, он незаметно проскользнул в спасательную шлюпку, накрытую брезентом, и там стал быстро натягивать на себя одежду. Первым делом он достал Парабеллум, воткнутый в один из ботинок, и положил рядом. Карташов чутко прислушивался к разговорам на борту судна, пытаясь уловить тревожные нотки в голосах матросов. Но все звучало обыденно, каждый из них занимался своим делом, беззлобно переругиваясь друг с другом на гортанном шотландском наречии. Растянувшись на теплом сухом дне спасательного шлюпа, Карташев застыл, ожидая, когда траулер отдаст швартовы. Можно было постараться проскользнуть в трюмы корабля, но он знал, что таможенная служба в первую очередь будет проверять именно там. И, кроме того, зная продажность кубинских таможенников, он надеялся, что капитан траулера уже предусмотрительно вознаградил командира досмотрового таможенного отряда и проверка пройдет поверхностно и быстро. Ведь на любом судне всегда есть, что прятать из контрабанды, и команда никогда этим не гнушается. Однако Карташев был готов ко всему, сняв Парабеллум с предохранителя и чутко прислушиваясь к окружающим голосам. Три часа спустя палубу мелко тряхнуло, и корабль задрожал от запущенных двигателей большого автономного траулера морозильного типа «Корделия». Судно медленно начало отшвартовываться, направляясь к Канал де Энтрада, соединяющему бухту с Мексиканским заливом. «Корделия» медленно, как бы нехотя, покидала акваторию гаванского порта. Потирая отекшие кисти рук, Хосе Гарсия Гиаментес выплюнул насквозь пропитанную слюной тряпку изо рта и на ватных ногах подошел к окну. Несмотря на творящийся сумбур в голове, ему было интересно, что же там высматривал таинственный незнакомец? В порту неспешно отдавал швартовы канадский танкер, а вдали мимо маяка Эль-Морро, за дымкой мерцающего утреннего океана исчезал рыболовный траулер с портами прибытия Гандер (о. Ньюфаундленд) — Прествик (Сев. Шотландия). Хосе отвернулся от окна и уставился на пачки денег, которые оставил на столе пришелец. Потом медленно опустил голову и стал разглядывать свои мокрые штаны. Жгучий стыд овладел им. Он скинул штаны и подошел к столу, под которым маленькой лужицей растеклась моча — свидетельство его ночного ужаса и унижений. Хосе, воровато оглянувшись, сгреб со стола купюры и быстро спрятал их в шкаф. Он знал, где разменять их на песо и понимал, что главное выждать время. Потом он сможет прожить безбедно на эти деньги долго и счастливо, даже при революционном правительстве всеми обожаемого Команданте. Главное не попасться сейчас! Страх прошел, оставив место надежде. Хосе, улыбнувшись самому себе, достал уже твердыми руками сухую тряпку и, так и не переодевшись, голышом, начал вытирать лужу мочи под столом… III 10 — … На следующий день я сдался капитану траулера, объяснив, что являюсь гражданином Германской Демократической Республики Гансом Кройцером из Дрездена и, что, приехав на Кубу с делегацией журналистов из Восточного Блока, решил сбежать, опасаясь преследования Штази за свои демократические убеждения. Как доказательство, я предъявил свой паспорт и попросил дипломатического содействия. Капитан по рации оповестил британские власти обо мне и получил согласие на экстрадицию. Так я остался на борту траулера «Корделия», плывущего в Прествик через Гандер. На подходе к Прествику я, прихватив спрятанную в тайнике сумку, ночью сбежал с корабля и поплыл к берегу. Этой же ночью, использовав уже свои британские документы, я уехал в Лондон. Там с моими навыками затеряться было несложно. Тем более, что у меня были личные связи с представителями недавно организованного колумбийского наркокартеля Кали, которые хорошо укоренились в Британии, и пара тайников, оставленных мной. Дальше рассказывать не буду. Думаю, этого достаточно… Тонкие губы Карташева чуть растянулись, изобразив подобие улыбки. — Я выполнил твои условия и теперь жду ответной услуги. Ты согласен на дальнейшее сотрудничество? Я молча кивнул. Старик действительно выполнил условие. Пять дней назад моя жена с ребенком пересекли границу России с поддельными паспортами, и сегодня он пришел ко мне не с пустыми руками. Степан принес с собой фотографии, где были изображены Ольга с Олежкой в квартире одного немецкого города, а потом на фоне разных достопримечательностей (по понятным соображениям называть город я не буду). К фотографиям прилагалось письмо жены, написанное от руки, где она рассказывала мне, что у них все нормально. И теперь мне надо было выполнить свою часть договора. Карташев положил на стол потрепанный российский паспорт. — С этого дня ты — Антон из Липецка, приехал в Москву на заработки. Меня зовут Петр. Мы обращаемся друг к другу только по этим именам, даже когда находимся наедине. Я взял паспорт со стола и раскрыл его. На меня смотрело глянцевое изображение моего лица. Только на фотографии я был брюнетом с бородкой «а-ля эспаньол». Место моей регистрации значилось в Волоколамском районе, село Дубосеково, улица Новая, дом 1. Я удивленно вскинул голову и посмотрел на новоиспеченного Петра. Старик усмехнулся: — Краска для волос и очки в ванной. Я помогу с покраской. И ты начинаешь выбривать эту поросль на своем лице под бороду, как на фото. Документы качественные, насколько это возможно, и должны выдержать проверку, если не будут углубляться в «легенду». — А что за Дубосеково? — Самый безопасный вариант. Это деревня алкашей в 130 километрах от Волоколамска, и администрация деревни зарабатывает на пару с администрацией Волоколамска тем, что прописывает за деньги гастарбайтеров разных мастей. Думаю, что по этому адресу «проживает» еще человек 300–400, при том абсолютно законно. Там все так запутанно, что никто особенно разбираться и не будет. Скажу тебе одно, что по моему паспорту, я тоже являюсь твоим ближайшим соседом по деревне. Так что, Антон, соберись и готовься к изменению имиджа, а я расскажу вкратце что будет дальше. Старик как — то внутренне подобрался, и теперь из праздного рассказчика превратился в полководца, излагающего план сражения. — Моя цель уничтожить Лебедя, и, естественно, я уже разработал план, как это сделать. На это ушло почти два месяца, и я изложу тебе, как это произойдет. Генерал живет на даче, куда он приезжает обязательно на субботу и воскресенье к семье. Здесь он расслабляется, и здесь мы его застанем врасплох. Хотя периметр его усадьбы и охраняется, но я завербовал его водителя и одного сторожа из солдат. Водитель даст знать, когда Лебедь выедет из города на дачу, и мы будем уже готовы. Я удивленно вскинул брови. — И что? Они так легко вербанулись? Старик холодно усмехнулся. — С момента, как я пересек границу этой страны, все пытаются стать моими агентами. Ты даже не представляешь, как сейчас легко, особенно не стараясь, можно завербовать кого угодно. Были бы деньги. Причем в зависимости от их количества можно купить любого на любом уровне. Даже нынешний директор СВР по моим данным сдал больше половины своих внешних агентов ЦРУ, естественно, далеко не бесплатно. Мне пришлось устраивать чуть ли не конкурс на продажность. Просто надо знать кому предлагать и сколько. Я создал целую сеть информаторов вокруг генерала, конечно, из мелких сошек — они гораздо полезней и дешевле обходятся. Каждый из них знает только то, что ему полагается знать. При виде денег, они и не задают много вопросов. А вот с глобальными носителями информации нам придется разбираться совместно. И здесь мне нужна будет твоя помощь. Я непроизвольно поежился при этих словах. Старик заметил это и, поморщившись, продолжал. — Послушай, Андрей, я же не говорил, что твое сотрудничество со мной будет похоже на прогулку по розарию. Если ты хочешь встретиться со своей семьей и жить в безопасности, тебе придется сделать над собой усилие и забыть свои школьные принципы. — На словах «школьные принципы» он сделал особое, с легкой издевкой, ударение и отвел от меня взгляд. Я вдруг ясно осознал, что обратной дороги уже нет, и я загнан в своеобразный моральный тупик. Или я сделаю то, что от меня хочет этот человек, или он уничтожит меня, а затем, оставив на произвол судьбы мою семью, уничтожит и ее. Надо было забыть все мои гуманные и человеколюбивые принципы, которые в современной России уже давно стали уделом маргиналов и вымирающих чудаков. В конце концов, тот же самый Лебедь не обременял себя соображениями гуманизма, когда отдавал приказ о моральном и физическом уничтожении меня и моей семьи. И пусть я трижды не прав, но в этот самый момент, под пристальным и, возможно чуть презрительным, взглядом уже бывшего Степана Карташова я сделал свой выбор — «С ВОЛКАМИ ЖИТЬ — ПО-ВОЛЧЬИ ВЫТЬ!». — Ладно, я все понял. Достаточно… Продолжай… Мы со стариком уже давно перешли на «ты», и это упрощало наше общение. Я не заблуждался по-поводу своей роли в происходящем. В конце концов, все имеет свою цену. И цена за свободу и безопасность мою и моей семьи — это то, что я выступаю в качестве подручного и одновременно «приманкой». Широкий Нахимовский проспект жил своей обычной жизнью в час пик: его наводняли плотные потоки людей и машин. В пять часов дня здесь можно было затеряться среди людских масс так же бесследно, как и в дремучем лесу. Нас выплеснуло вместе с плотным людским потоком из метро Профсоюзная, и эта могучая человеческая река повлекла нас в сторону Нахимовского проспекта. Не сопротивляясь потоку, мы затерялись в нем, направившись в сторону Севастопольского, мимо большого здания библиотеки Академии Наук. Мы с Петром, Степан категорически настаивал называть его только так, неспешно шли по Нахимовскому проспекту, лавируя между палатками с шаурмой, какими-то бутиками по продаже пряжи, ниток и багетной мастерской. Пройдя мимо величественного здания Института Океанографии им. Ширшова, с двумя большими вечно пустующими бассейнами с выщербленной кафельной кладкой внутри и растущими на дне кустами, мы перешли дорогу и пересекли сквер. Плохо уложенный, потрескавшийся асфальт, нагретый от дневного жара, гадко вонял испражнениями, то ли собачьими, то ли человеческими. Мы почти уже добрели до типового здания подстанции Скорой Помощи, где во дворе напротив выстроился парк белых машин с красными крестами и цифрой 03 на боках, и неторопливо, прогулочным шагом прошли мимо. — Посмотри направо, — не поворачивая головы, произнес старик, — видишь белый забор? Мы проходили мимо белого бетонированного забора, который ограничивал от пешеходов какое-то панельное четырехэтажное здание непритязательного вида. Вдали уже поблескивал потоками машин перекресток Нахимовского и Севастопольского проспектов. — Этот забор? … Вижу… И что? — Надпись видишь? На заборе черной краской от руки небрежно большими кривыми буквами было выведено «ОХРАНЯЕТСЯ ГРУППОЙ АЛЬФА». Я кивнул. — Это районная резидентура федералов. Здесь, при необходимости, проводятся различные «мероприятия». Я еще раз посмотрел на это серое необлицованное здание, окруженное каким-то строительным мусором, и скептически хмыкнул. Своей нелюдимостью оно больше напоминало заброшенные катакомбы. Заметив мой скепсис, Петр остановился перед забором и повернулся спиной к зданию, при этом я оказался стоящим лицом к фасаду этого серого уродца. Со стороны казалось, что два человека остановились побеседовать на пешеходной дорожке. Моя кепка с длинным козырьком и элегантный котелок Петра смотрелись в контексте этого не по-московски жаркого дня вполне уместно и крайне затрудняли опознавание наших лиц. — Осмотри фасад здания. Видишь что-нибудь необычное? … И делай вид, что беседуешь со мной. Я всматривался в фасад, пытаясь обнаружить в обыденности здания что-то особенное. Четырехэтажное серое нелюдимое панельное прямоугольное сооружение, с рядом одинаковых окон, в отдалении от дороги, окруженное заросшим бурьяном строительным мусором. Глазу даже не за что зацепиться — воплощение слов «заурядность» и «уныние». Я тряхнул головой и, уставившись в выцветшие глаза Петра, произнес: — Ничего особенного. Обычное здание промышленного типа.