Фиона даже не посмотрела ему вслед. Она продолжала, пользуясь случаем, лежать, ощущая, как вытекает из нее по капле на циновку горячая жидкость. Любая из девушек, удовлетворивших «солдата Революции», имела полное право полежать и отдохнуть, и Фиона намеревалась сполна использовать эту возможность, которую она честно заработала. Вдали Мигель что-то крикнул, заработал мотор джипа, потом послышался мужской гогот (очевидно Мигель отпустил какую-то сальную шутку), и голоса стали удаляться под аккомпанемент затихающего вдали мотора. Машина проехала под большой вывеской при въезде в лагерь «ТРУД СДЕЛАЕТ ВАС ЛЮДЬМИ» и исчезла в дорожной пыли. Альбатрос медленно продолжал кружить над горами Ла-Каньеда, и Фиона, закинув смуглые полные руки за голову, с застывшей улыбкой на лице продолжала наблюдать за большой свободной птицей … Лежа под манговыми деревьями, Карташов видел, как толстый кубинец, улыбаясь, встал с колен. Немолодая женщина под ним даже не шелохнулась. Она так и осталась лежать с широко раздвинутыми ногами. Кубинец накинул на себя китель, даже не застегнув его, повернулся и направился в сторону дороги, где его ожидал джип. Вальяжной походкой подошел он к машине с сидящими в ней солдатами. Кубинец что-то сказал, те загоготали. Он тяжело взгромоздился на переднее сидение, и джип затарахтел по ухабистой дороге. Когда звук мотора полностью затих, Карташов начал медленно подползать к беспечно лежащей женщине. Вся ее поза выражала покорную и какую-то расслабленную безысходность. На курсах по оперативной психологии их обучали, что вербовка — это максимальное подстраивание под психотип вербуемого. При этом надо использовать все вероятные мотивы и инстинкты, которыми можно воздействовать на контакт. Имелся огромный риск провала, но выбирать не приходилось, и для Карташова эта кубинка была единственным путем спасения. Он прекрасно осознавал, что малейшая оплошность с его стороны приведет к тому, что его шансы на спасение, и без того очень небольшие, приблизятся к нулю, даже если он успеет ее ликвидировать до того, как она поднимет тревогу. Он подполз к ней почти вплотную, чтобы, если что, успеть мгновенно захватить ее шею в удушающий захват, не дав ей закричать, и начал медленно и нарочито неуклюже подсаживаться к ничего не подозревающей женщине. Вся его поза: расслабленно и безвольно опущенные плечи, потерянный взгляд и смущенная мальчишеская улыбка — должны были говорить о полной беспомощности и безобидности… Фиона заметила, что она не одна, когда рядом с ее плечом показалась черноволосая голова какого-то белого парня. От неожиданности женщина дернулась, почему-то плотно сдвинув при этом ноги, и поспешно привстала, облокотившись на локоть. При этом грудь, выпавшую из сарафана, больно оцарапала циновка. Фиона испуганно взглянула на парня. Но от того веяло такой мальчишеской, почти младенческой беспомощностью, что независимо от самой себя, она по-матерински застенчиво и суетливо подобрала грудь в сарафан. В глазах парня застыл ужас. Судя по виду, он был напуган не меньше, чем она сама. Парень поднял обе ладони в верх и сдавленным шепотом заговорил на английском языке, обращаясь к ней. — Сеньора, я ничего вам не сделаю… вы понимаете меня? Вы говорите по-английски? … Фиона молча кивнула, продолжая настороженно наблюдать за непрошеным гостем. — Я прошу вас, сеньора, помогите мне… — в голосе незнакомца звучал такой ужас, что у Фионы жалостливо заныло в груди. — Я пленный американец. Я сбежал из советской базы. Мне надо спрятаться и попасть в Гавану. Не выдавайте меня, сеньора… прошу вас… я умру здесь! … Меня ждет моя мама! … — голос упал до тихого шепота, и незнакомец обреченно уронил голову на грудь. Он стоял на коленях, безвольно опустив руки по бокам. Когда поднял голову и посмотрел на Фиону, в его глазах стояли слезы. Кубинка хорошо понимала английскую речь. Когда-то ее клиентами были в основном американцы, и они всегда были добры и щедры с ней. B этот несчастный молодой гринго вызвал у нее такую жалость, что захотелось даже нежно прижать его голову к своей груди и утешить. Его большие широко открытые от испуга серо-голубые глаза смотрели на нее с таким нежным вожделением, что, когда он робко коснулся ее плеча, у нее, не смотря на возраст и опыт, вдруг сладко заныло внизу живота, и она почувствовала, как напрягаются соски. Она поможет ему! И Фиона даже знала, как! Это будет ее маленькая личная месть этому Кастро, который наобещал им столько всего, а в результате оторвал от дома, работы и превратил в сельскохозяйственную скотину и секс-игрушек для всех, проезжающих через эти сады, и у кого есть оружие. Но сначала надо было спрятать американца. Чуть поодаль, рядом с дорогой, был шалаш. Там отдыхали и прятались от полуденного зноя работницы коммуны. Туда она и поведет этого бледного гринго в грязной и изношенной одежде. Пусть отмоется, отдохнет. Время есть. Вечером мимо коммуны со стороны крокодиловой фермы будет проезжать грузовик с русскими. Она знала, что в крытом кузове грузовика на пароме везут в Гавану крокодилов. В Гаване из них делают чучела для русских команданте. Солдаты боялись ехать в кузове с крокодилами, поэтому все набивались в кабину. Часто они останавливались здесь и за пестрые ленточки и бусы пользовались услугами податливых работниц коммуны. Фиона знала, что вкусы у солдат были непритязательными, и достаточно было показаться и привлечь их внимание, как они с удовольствием отвлекались на время от своих обязанностей. — Я помогу вам, сеньор! — решительно произнесла Фиона, осторожно взяла его за руку и повела в сторону шалаша. При этом она почувствовала, как сладко затрепетало ее тело от прикосновения к нежной коже американца… Оливкового цвета ЗИЛ-130 с крытым брезентовым кузовом тарахтел по ухабистой дороге, ведущей к месту, где проводилась паромная переправа с острова Пинос на Кубу. Густо покрытый дорожной пылью грузовик, с двумя грязными разводами на лобовом стекле от давно стершихся дворников, ехал от водохранилища Лас-Нуэвас, где располагалась небольшая деревушка. Чтобы добраться до парома приходилось двигаться в обход гор Ла-Каньеда. Это почти в два раза удлиняло путь, но совершенно не смущало, а даже радовало, пассажиров грузовика. Хоть кабина ЗИЛа и была рассчитана на двоих, в ней сидело трое советских солдат и один кубинец. Одетые в выцветшие от солнца и многочисленных стирок хлопчатобумажные рубашки и брюки, в сапаты и с лихо надвинутыми на затылок беретах, они жались друг к другу в тесноте кабины. Самому старшему из солдат было не больше двадцати лет, и они весело переговаривались, покуривая сигареты. Кубинец Хока, ненамного старше русских, был одновременно проводником и переводчиком. Он радовался путешествию, угощаясь дефицитными советскими сигаретами «Ява», и получал от всего происходящего искреннее удовольствие. Оживленная беседа часто прерывалась заливистым, почти детским смехом, перекрывающим даже рокот мощного зиловского мотора. Только иногда сильные толчки позади, сотрясающие большой автомобиль, и тяжелые звуки от ударов о борта грузовика прерывали их веселую болтовню, и солдаты на миг испуганно затихали, настороженно прислушиваясь к тому, что происходило в кузове. — Да хрен с ними! — смачно и нарочито весомо обронил дембель То-лян, тот, который сидел за рулем. — Скоро зарежут на чучелки. Пусть резвятся твари… — он деловито затянулся сигаретой, пустив густую струю в лобовое стекло, при этом заметно побледнев. Остальные понимающе закивали и оскалились, натужно улыбаясь. В кузове ЗИЛа находилось пятнадцать двухметровых крокодилов. Их везли в центральную «сувенирку». Так называлась мастерская по изготовлению чучел, которая подчинялась непосредственно комбригу советской части, расквартированной на Кубе. Крокодилов купили у крестьян маленькой свайной деревеньки на болотистом берегу рядом с водохранилищем Лас-Нуэвас. Рядом со столицей Пиноса, Нуэва-Херона, была официальная крокодиловая ферма «Криодора Кокодрила», но там крокодилы стоили дороже, и нужно было заполнять бумаги на официальный вывоз животных, живых или мертвых. Поэтому брали у крестьян. Покупали крокодилов по цене один песо за сантиметр крокодиловой длины. Крестьяне завязывали крокодилам пасти и лапы, измеряли и грузили в кузов ЗИЛа. Ехать с крокодилами вместе было страшно, и поэтому солдаты сидели в кабине грузовика, чутко прислушиваясь к тому, что происходит в кузове. Из крокодилов должны были изготовить чучела для отбывающих высокопоставленных советских офицеров берегового ракетного дивизиона «Школа № 16», который был передан кубинцам. Кустарные «сувенирки» были в каждом хозяйстве, но объемы и качество были не те. А командирам нужны были первоклассные чучела. И поэтому грузовик с пятнадцатью крокодилами и четырьмя солдатами направлялся к паромной переправе, чтобы отплыть с острова Пинос на остров Куба. За поворотом неожиданно открылись взору обширные манговые сады, скрытые ранее за пышно растущими на склонах гор Ла-Каньеда кустами жакаранд и коралловых деревьев. Широкая ухабистая земляная дорога, большой плавной дугой огибая неровную гряду горных вершин, вела через эти сады. Пассажиры ЗИЛа заметно оживились, азартно по-детски высматривая что-то между рядами деревьев. — Во! Во! Гляди! … Охренеть!!! — вдруг восторженно закричал Петя — тот, который жался к пассажирской двери грузовика. Он указывал пальцем на кубинку, которая вдруг выскочила из — за деревьев на дорогу прямо перед ЗИЛом. «Руссе компаньеро, бена ка!» («Русские, давайте к нам!») — кричала кубинка, улыбаясь во весь рот и размахивая руками. Потом высоко задрала подол сарафана и стала хлопать себя по голому смуглому животу и полным, но обольстительным ляжкам. Потом повернулась спиной, еще выше задрала сарафан и начала призывно вилять массивными, но такими соблазнительными ягодицами, а ладонями водить спереди между бедрами. Грузовик резко затормозил, и от такой остановки крокодилы сзади зашевелились и начали остервенело бить хвостами по бортам кузова. Потом воцарилась тишина, ЗИЛ перестало раскачивать, и только облако дорожной пыли от резкого торможения медленно поплыло, опередив остановившийся грузовик и бесшумно осев перед машиной. В этой звонкой тишине четыре пары глаз завороженно впились в кубинку, проделывающую свои незамысловатые, но такие соблазнительные па. Хока растолкал остолбеневших солдат, вышел из машины, что-то сказал улыбающейся женщине. Та, стоя у обочины, уже лицом к ним и спущенным сарафаном, вдруг достала обе большие груди из-под одежды и поддерживая их локтем левой руки, правой сделала призывный жест солдатам, направившись в глубь сада. Обалдело уставившиеся на женщину притихшие солдаты, как зомбированные, начали неловко спрыгивать с грузовика под покровительственным взглядом опытного Хоки… Спрятавшийся за деревьями Карташов видел, как ошалевшие от представления Фионы пассажиры грузовика неловко выпрыгнули из кабины ЗИЛа и робко последовали за игриво виляющим женским задом вглубь сада. И когда все исчезли за деревьями, и затих звук трения сапат о подсушенную долгим зноем землю, он осторожно начал подбираться к кузову грузовика. Он знал, что за груз находится в ЗИЛе, но даже это не подготовило его к зрелищу, которое он увидел, когда, мгновенно подбежав к машине, быстро взобрался в кузов, скрывшись за темно-зеленным в разводах брезентом. В опалесцирующем сумраке кузова на него уставились мутные глаза пятнадцати двухметровых крокодилов. Даже с обмотанными проволокой и проводами пастями и лапами эти монстры выглядели ужасающе страшно. У некоторых от тряски в машине развязались лапы, и они тяжело ступали по головам связанных собратьев. Вонь от какой-то непередаваемой смеси запахов болота, рыбы, гнилого полупереваренного мяса и блевотины, стояла такая густая, что казалось от нее щиплет глаза. Позже Карташов заметил, что некоторые крокодилы даже умудрились с завязанными пастями исторгнуть содержимое желудка обратно, и на полу кузова тускло поблескивали то ли лужицы полупереваренного желудочного содержимого, то ли фекалий. Густой желто-зеленой коричневой жижей они стекали по полу, и все туши животных были вымазаны этим вонюче-осклизлым дерьмом. Когда Карташов спрыгнул в кузов, пара крокодилов, у которых были развязаны лапы, инстинктивно двинулись к нему, пытаясь раскрыть завязанные пасти. Степан отпрянул от них, высматривая относительно безопасную зону и моля Бога, чтобы ни у кого из этих монстров не оказалась развязанной пасть. Пятнадцать пар злых мутных глаз внимательно следили за перемещениями своего нового попутчика. Некоторые с нарочитым безразличием, другие — приподняв голову. Фиона стояла среди деревьев и смотрела, как притихшая, но явно довольная четверка, взбиралась в кабину ЗИЛа. В руках она зажимала заработанную пачку «Явы» и улыбалась во весь рот, разглаживая порядком помятый и грязный сарафан. Тело болело, внизу живота неприятно саднило, колени и локти были стерты землей, но при этом такого чувства удовлетворения она не ощущала давно. Чувство тайной мести и чувство спасителя слились в одно большое и сложное ощущение выполненного долга, который придал хоть какой-то смысл ее тупому и скотскому существованию в этой коммуне. Четверка ее неумелых любовников, наконец, забилась в кабину грузовика. Дверь захлопнулась. Хока, оскалившись, махнул Фионе рукой, остальные с пунцовыми щеками просто смотрели на нее. Мотор машины, чихнув пару раз, завелся, и в пряный запах перезрелых плодов манго вплелась вонь от выхлопов грузовика. Машина медленно начала отъезжать. Фиона смотрела вслед исчезающему в дорожной пыли грузовику и думала о молодом американце, которому спасла жизнь. На миг ей показалось, что брезентовый полог отъезжающей машины чуть раздвинулся, и там мелькнуло белое пятно ладони в прощальном благодарном жесте. Но может, это ей просто показалось. Женщина улыбнулась кроткой, грустной улыбкой и посмотрела вверх на небо. Там равнодушно продолжал парить белый альбатрос, может, тот же, а может, другой. Бросив последний завистливый взгляд на свободную в своих желаниях птицу, она повернулась и побрела в сторону сарая, где стояли ящики с фруктами и устало двигались девушки. Пора было и ей приступать к работе… Сквозь щель в брезенте грузовика Карташов смотрел на приближающийся порт Гаваны. ЗИЛ стоял почти на самом краю парома, и слышался даже плеск бьющей о борта парома воды. Как только грузовик въехал на паром, крокодилы замерли, как под гипнозом. То ли почувствовали близость воды, то ли неспешное покачивание парома на волнах убаюкало их, но они, обмазанные густой скользкой фекальной жижей, замерли, как вкопанные. Карташов тоже неподвижно стоял на деревянной скамье в этой тошнотворной вони, стараясь не поскользнуться, и внимательно следил за монстрами. Когда грузовик на Пиносе въезжал на паром, его даже толком не осмотрели. По-видимому, все уже знали о его содержимом и кому он принадлежит. Солдаты охраны лишь один раз мельком заглянули внутрь и тут же брезгливо отвернулись от плотного потока вони, ударившего им в нос. При этом Карташов стоял, прижавшись к брезентовому входу со взведенным револьвером, готовый в любой момент разнести голову первому, кто его заметит. Он дал себе слово, что живым не сдастся, и был готов к самому роковому повороту событий… Вдали виднелась Гавана со своими прекрасными пляжами, величественным собором Сан-Кристобаль и разношерстной толпой. Утренняя дымка окрашивала все в нечеткие цвета, размывая контуры зданий, придавая окружающему сказочную загадочность. Паром медленно вплывал в акваторию порта, и по-утреннему сонные пассажиры стояли по бортам, лениво наблюдая за приближающимся берегом. Карташов внимательно следил за окружающими через щелку в брезенте, одновременно не выпуская из поля зрения крокодилов, застывших, как изваяния, на скользком полу кузова. В ста метрах от парома, испустив протяжный гудок, выплывал из порта большой океанский лайнер. На борту большими золотистыми буквами было написано название «Клавдия Еланская». Как только прозвучал гудок корабля, с его обоих бортов вдруг полетели в воду множество белых беретов. Карташов внутренне усмехнулся. Он знал, что это очередной контингент советских войск интернациональной помощи прощается с Кубой, отплывая в СССР. Судя по тому, что вся водная гладь на много метров вокруг корабля была усыпана огромным количеством тонущих беретов, лайнер был под завязку набит «интернационалистами». Чайки с криками бросались на береты, поднимали их в воздух и разочарованно бросали обратно в воду. Вонючий запах дешевого табака сигарет «Популярес» на мгновенье перебил даже стойкую тошнотворную вонь внутри кузова ЗИЛа. Карташов вновь прижался к брезентовой обшивке входа и стоял, стараясь не поскользнуться на склизком полу, и чутко прислушивался к тому, что происходило снаружи. Кубинец, сидящий в грузовике, где находился Карташов, что-то быстро взахлеб объяснял двум лениво курящим охранникам гаванского порта. Те, прервав кубинца, небрежно откинули свисающую ткань, даже толком не заглянув внутрь, убедились в мерзком содержании кузова, брезгливо отпустили брезентовый полог, что-то грубо ответили и махнули рукой, пропуская грузовик в порт. ЗИЛ, тяжело переваливаясь, переехал по узкому помосту на обетованную землю Гаваны и нырнул в изрядно раскаленное утреннее марево просыпающегося города. Через щель в брезенте Карташов видел все быстрее мелькающие постройки порта и отдаляющийся шлагбаум портового КПП. Он облегченно перевел дух и стал с нетерпением ждать подходящей остановки, чтобы незаметно покинуть грузовик. Пятнадцать жертв «сувенирки» то ли уже привыкнув, то ли от длительного обезвоживания, уже не реагировали на него, обреченно и равнодушно ожидая своей незавидной участи… Он с трудом отодвинул плиту склепа и с усилием достал из давно утрамбованной земли алюминиевый ящик. Отбив крышку ящика, заглянул внутрь. Там лежал комплект одежды, а под ним четыре паспорта — британский, французский, американский, советский — и, аккуратно перевязанные резинками, пачки банкнот (отдельно фунты, отдельно франки, отдельно доллары и советские рубли). На банкнотах лежали три белых пластиковых флакона «Олд Спайс» (один флакон с осветлителем, два других содержали разные краски для волос) и бритва. Отдельно, в льняной тряпочке, были завернуты роговые очки с обычными стеклами и маленькое зеркало. Карташов раскрыл паспорта и начал внимательно рассматривать фотографии. Во всех паспортах одинаковым было только его лицо. В одном документе он был блондином, в другом — брюнетом, в третьем — шатеном. Волосы короткие, длинные, а в советском паспорте он был вообще обрит наголо. Карташов раскрыл британский паспорт и внимательно начал рассматривать свое изображение: Джон Фелтон — шатен с короткой стрижкой, в роговых очках, с чуть рассеянным взглядом. Рядом с ящиком стоял большой таз для цветов, который он предусмотрительно заполнил водой из соседнего родника. Карташов достал зеркальце, прислонил его к выступу стены склепа, разложил рядом флакон с осветлителем и краской, потом, набрав в маленький ковшик воду из таза, начал увлажнять свои черные, как смоль, волосы, вглядываясь в зеркальце под неверным пыльным светом. Через три часа открылась старая железная калитка склепа, выкрашенная в нелепый синий цвет. Склеп был выполнен в форме египетских пирамид из серых замшелых от времени камней, со входом, обрамленным желтым мрамором и крыльями ангела, выгравированными на фронтоне. Благодаря своей необычной форме он бросался в глаза, и его было легко обнаружить на фоне традиционных памятников, надгробий и стелл, выполненных в стиле кубинского барокко. Склеп находился на центральном гаванском кладбище «Цементерио де Кристобаль Колон» в районе Ведадо. Из калитки странного склепа вышел шатен в роговых очках, кремовой сорочке, светло-синих, чуть помятых брюках, перепоясанных тонким черным ремнем, и в темно-коричневых сандалиях. С плеча шатена свисала легкая холщовая сумка. Он аккуратно, не спеша, прикрыл за собой калитку, поправил табличку с надписью: «Авенида 32», выпрямился во весь рост, оглянулся вокруг и в абсолютной тишине направился к выходу с кладбища. Со всех сторон его окружали скорбящие ангелы с поникшими головами и с опущенными крыльями, изваяния Святых Дев, скорбно вглядывающихся в небеса невидящими глазами, с гирляндой каменных цветов в протянутых к небесам ладонях, и стеллы, воздвигнутые то тут, то там вдоль аллеи. Он неторопливо вышел через помпезную арку с кладбища на Пласа-де-Армас и прогулочным шагом направился в сторону набережной Мале-кон. Вслед ему смотрели тысячи немых скорбящих изваяний прекрасного города мраморных ангелов, воспевающих смерть каждый на свой лад… С парома древний город с прекрасным Варадеро, в обрамлении выжженных солнцем белоснежных зданий и шпилей в мавританском стиле, с застывшими в полуденном зное кронами кокосовых пальм, выглядел просто сказочно. Но вблизи он оставлял удручающее впечатление. Мавританский, испанский, итальянский, греческий и римский стили, смешавшись в удивительной гармонии, очаровывали и завораживали своей неповторимостью. Однако пустые незастекленные окна, проемы, забитые дощечками, или закрытые жалюзи, обветшалые стены с местами выпавшей штукатуркой, покрытые трещинами, как морщинами от времени, оставляли впечатление заброшенности и нищеты. Но при этом все они были наполнены жизнью. Богатые районы Мирамар, Мариано и Ведадо в обрамлении пальмовых аллей и искусных ландшафтных садов с множеством заброшенных зданий, поспешно покинутых своими прежними жителями, сиротливо демонстрировали окружающим свою ненужную красоту. По некогда холенным лужайкам бродили бездомные собаки, что-то воровато вынюхивая и справляя нужду на некогда прекрасных клумбах из антуриумов и бромелий различных расцветок. Революция, изгнав поработителей и эксплуататоров со своих насиженных мест, так и не придумала чем заполнить пустоту богатства, оставив ненужную роскошь чахнуть и догнивать под беспощадным кубинским солнцем. И над всем этим возвышалась огромная статуя Христа Гаваны, из белоснежного каррарского мрамора, то ли благословляя новую жизнь острова, то ли скорбя о потерях и нищете прекрасного города. Карташов не спеша прошел мимо посольства Советского Союза по Пятой Авеню пляжа, незаметно, но внимательно разглядывая здание. Оценил охрану по периметру и, не замедляя хода, продолжил движение по направлению отеля Гавана-Хилтон, минуя отель Гавана-Ривьера. Некогда это были шикарные казино-отели, и здесь кипела жизнь. Сейчас, заброшенные, с одним охранником у входа, они оставляли впечатление мертвецов, которых забыли похоронить. С правой стороны возвышался прекрасный Гаванский Собор, построенный в неповторимом стиле кубинского барокко. Минуя собор, Карташев побрел в сторону некогда дорогого отеля Националь де Куба. Здесь он когда-то снимал шикарный номер. Теперь потрескавшаяся кладка и выбитые стекла окон говорили о новых временах, и только высоченные финиковые пальмы, растущие вдоль аллей отеля, флегматично взирали на происходящее с безразличием бессмертных. Его целью был гаванский порт. Это был единственный порт на Кубе, где разрешалось швартоваться кораблям из капиталистических стран. Даже при наличии денег о гостинице и такси не могло быть и речи. Туземцы не имели права даже перепродавать машины друг другу. По городу разъезжали большие американские «Кадиллаки» и «Меркьюри», которые впопыхах бросили их бывшие хозяева, сбежавшие с острова. За рулем дорогих машин сидели нищие кубинцы, успевшие их «экспроприировать» и теперь подрабатывающие извозом. Но садится к ним было нельзя. Водитель обязан был доложить об иностранце, хотя бы из страха перед новой властью. Чем дольше Карташов оставался на улицах города, тем больше была вероятность того, что информация о нем дойдет до соответствующих органов. И поэтому, несмотря на неторопливость его походки и ленивую медлительность, он спешил. ОЧЕНЬ СПЕШИЛ… Окно рыбацкой хижины смотрело прямо на порт. Там, облепленные множеством шлюпок, стояли на дозаправке шотландский рыболовецкий траулер «Корделия» и танкер под канадским флагом «Святой Джон». Карташов внимательно разглядывал оба судна. Судя по приготовлениям, долго задерживаться в порту они не собирались, да и революционное правительство острова не одобряло длительное нахождение в своей акватории иностранных судов. Самое позднее ночью эти корабли отчалят, и ему надо было решать на какое из судов проникнуть. Он знал о жестких канадских законах, и потому больше склонялся в сторону шотландского траулера. Главное было проникнуть на судно и продержаться до выхода в открытое море. Там, по морским законам, «зайца» обязаны были сдать в следующем порту прибытия. А вокруг, кроме Кубы, в этом регионе не было ни одной социалистической страны. Конечно, проникнуть на канадский танкер и спрятаться там было бы проще. Он был большой, и возможностей скрыться на борту соответственно было множество. Но канадцы не подчинялись морским законам, эмиграционная политика их была жесткой и непреклонной. Они могли остановить танкер и вызвать кубинские власти для сдачи беглеца. Поэтому его выбор пал на «Корделию». Хоть вечер уже и наступил, но за окном было светло, как днем. В тропиках темнота наступает неожиданно, быстро и сразу. Карташев ждал ее терпеливо и настороженно. Прохладный бриз ворвался в окно, и потрепанная ткань занавески взметнулась наверх, затрепетала и вновь опала. Степан отвернулся от окна и не спеша подошел к деревянному выщербленному столу, стоящему в глубине небольшой комнаты. За столом, привязанный к стулу, с кляпом во рту, сидел хозяин хижины. Черный, как смоль, кубинец был серым от страха. Большие темные глаза с ужасом смотрели на Карташова, панически следя за каждым движением непрошенного гостя. На столе лежала холщовая сумка и рядом разобранный «Парабеллум». Вид оружия внушал рыбаку еще больший ужас, и он не мог отвести взгляд от опасно поблескивающей стали ствола. Карташов подошел к столу и стал внимательно разглядывать кубинца. На лбу у того стали выступать капли холодного пота, взгляд стал обреченный, как перед казнью. Безразлично-оценивающий пустой взгляд этого белого не выражал никаких эмоций, и это вселяло в кубинца еще больший ужас.