Пьер Арно будет ждать его у часовни Сен-Жан, но капитан даже не посмотрит в его сторону, пока Жоливе сам не подойдет к нему. Если Оберон пройдет мимо — это будет означать, что за ними следят. На смотровой площадке крепости был удивительно чистый морской воздух. Сюда, на такую высоту, не добирались миазмы порта, а панорама открывалась великолепная. Множество туристов бродили по живописным тропинкам крепости, любуясь видами, и отдыхали, сидя на скамейках. Все было «чисто», и Пьер уже стоял у часовни, затягиваясь папиросой. Оберон прогулочным шагом миновал крепостную стену, затем крипту и не спеша направился к невысокой стене романо — готической церкви, где капитан Пьер Арно вместе с многочисленными туристами разглядывал выщербленную кладку с живописно проросшим лишайником между древними камнями. Жоливе, подойдя к Арно, мимолетно скользнул по нему взглядом и, проталкиваясь через толпу туристов, чуть коснулся руки капитана, оставил у того в ладони записку и прошел дальше к одной из многочисленных смотровых площадок крепости, чтобы полюбоваться очередным восхитительным видом на Старый порт. Из-за активизации службы контрразведки DST и полиции в прошлом году из парижской резидентуры пришло предупреждение, что опасно продолжать встречаться с агентами на улицах или кафе и ресторанах. Оперативным работникам запрещалось идти на встречу с резидентами даже у зданий, принадлежащих советским организациям. Только после проведения сложных проверок, направленных на выявление наблюдения, допускалось выходить на запланированное место. Оперативный работник передавал материалы агенту в ходе «моментальной встречи», когда они проходили мимо друг друга. Время и место регулярно менялись, и все больше встреч проводилось в церквях, театрах, на выставках и в пригородах. В записке, переданной Обероном Жоливе, было указано, что в 11 часов утра 25 августа капитан Арно должен забрать на борт своего судна, выходящего из Фрежюса, курортного местечка Франции, семью из трех человек — отца, матери и мальчика (пароль «мы от Бернадетт», ответ «здесь можно порыбачить везде»), и отплыть к острову Форментера, самому тихому из Балеарских островов. То, что параллельным курсом судно Арно будет сопровождать катер из трех вооруженных автоматами наблюдателей, в записке написано не было. Этого Пьеру Арно знать было не положено. С острова семью заберет на борт фрегат гибралтарских контрабандистов под британским флагом и доставит их в Мелилью. С учетом недавно закончившегося в этом городе военного мятежа, семью под надежной правительственной охраной, услуги которой щедро оплачены, и с теми же тремя присоединившимися наблюдателями из катера довезут до Маракеша. Оттуда, с частного аэропорта взлетит французский шестиместный самолет с испанскими регистрационными номерами Лате 28 (Latecoere 28), который доставит семью и троих сопровождающих на советскую венную базу на острове Пинос близ Кубы. При этом, троим вооруженным автоматчикам, сопровождавшим семью, был дан строгий приказ на полное уничтожение всех присутствующих при возникновении внештатных ситуаций на любом отрезке транспортировки. … расчет на 25 августа 1963 оказался верным, и после девятичасового полета из Маракеша на Кубу самолет Latecoere 28 с бортовым номером F-AJNQ приземлился на бетонированную взлетно-посадочную полосу секретной советской военной базы на острове Пинос. 9 Бирюзовая гладь океана, встречаясь вдали с бесконечной лазурью неба, сливалась в ниточку еле различимого тропического горизонта. Безмятежный шепот океанических волн, нежно ласкающих белоснежный пляж уходящего дугой слепящего мелкого песка, изредка прерывали крики далеких чаек. Чуть поодаль от берега группа кокосовых пальм едва шелестела листвой под порывом случайного бриза, и рядом с водопадом маленькая, с мизинец, птичка колибри, как большой шмель, нависла над соцветием орхидей. Казалось, что сам Бог сотворил эти места по образу и подобию Рая. Ярко-красный, с синим обводом непропорционально больших клешней, пальмовый краб осторожно, короткими перебежками сбежал по стволу пальмы вниз и, быстро перебирая ножками, бросился к куче водорослей, где суетливо толпились его сородичи над тушкой мертвой рыбы, выброшенной на берег. Шевелящийся разноцветный клубок красно-синих крабов, жадно разрывающих сине — зеленую тушку, резко контрастировал с белоснежным песком, переливаясь под яркими лучами карибского солнца. Даже смерть в этом райском уголке на острове Пинос, переименованном вождем кубинской революции в остров Хувентуд (остров Молодежи) в 70 километрах от Кубы, выглядела красочно. Вдали послышался стремительно нарастающий рокот автомобильных моторов, и крабы бросились врассыпную к спасительным пальмам, оставив на раскаленном песке свою истерзанную добычу. Колонна из трех джипов WILLIS без брезентовых тентов стремительно пронеслась вдоль берега, сминая и с хрустом вдавливая колесами в песок, не успевших спастись крабов. В машинах находились: сам вождь кубинской революции Фидель Кастро, его брат, министр обороны молодой республики, Рауль Кастро, и абсолютный хозяин острова Пинос, Артуро Линсе (Рысь) — близкий друг Фиделя и одновременно телохранитель и личный летчик Команданте, с которым тот прошел всю повстанческую войну против Батисты в горах Сьерра Маэстра. В это удушливо-жаркое утро 26 августа 1963 года они ехали из маленького аэропорта рядом с Нуэва-Хероне на секретную советскую базу с условным наименованием «Школа № 16» под командованием подполковника Галечяна Левона Павловича, куда был перебазирован из СССР подвижный береговой ракетный дивизион с комплексом «Сопка». Этим утром в присутствии Фиделя Кастро техника дивизиона в торжественной обстановке должна была быть передана кубинцам, которых обучили ракетчики дивизиона. После демонстрации огневой подготовки и торжественной передачи командования капитану Эскуредо, дивизион должен был быть перебазирован на Кубу, рядом с портом Матансас. После того, как стих гул моторов удаляющейся колонны, крабы осторожно начали спускаться с пальм. Они жадно набросились на еще трепещущие останки раздавленных сородичей, пожирая свежую плоть. Жизнь завершала свой очередной цикл, чтобы сразу же начать новый, вплетая его в бесконечное полотно жизни… В кабине шестиместного пассажирского самолета Late 28 было душно. Ровный громкий шум двигателей убаюкивал, и девочка уснула, уронив голову на плечо Карташову. Клементина сидела перед ним с прямой спиной, практически не расслабляясь всю дорогу. С боку и сзади находились трое его конвоиров, контролируя все пространство салона и молча наблюдая за ним. Крепкие парни, в кепках и кожаных куртках — таких увидишь в толпе и тут же забудешь — опасные своими отточенными навыками и этой «незаметностью», работающие только на проведение точечных акций. Автоматов у них не было — они только мешают в тесном пространстве. Степан был уверен, что теперь вместо автоматов каждый из них получил по «Браунингу FN High Power», надежное оружие для ведения стрельбы в замкнутом пространстве, с патронами 9 мм. «Парабеллум» с оболочечными пулями. И все эти пули были предназначены ему. Клементина с самого начала не имела оружия, и это было понятно. Она слишком близко находилась от него, и он мог вооружиться, нейтрализовав ее. Карташов незаметно осматривался, выискивая хоть малейшую возможность для побега и просчитывая варианты. Естественно, в салоне самолета о побеге не могло быть и речи. ВСЕ ВРЕМЯ ПОЛЕТА ОН ЛИХОРАДОЧНО РАЗМЫШЛЯЛ, КУДА ОНИ ЛЕТЯТ!? Девочка была его единственным шансом. Только благодаря ей, его не сразу изолируют. И он всячески старался привязать ее к себе, тщательно играя роль так не хватающего ей отца. Аннэт льнула к нему, как к единственному знакомому человеку. Клементину она, к его радости, старалась избегать и шла только к нему, а он обнимал ее, ласково улыбался и нежно брал на руки, когда та уставала. И девочка отвечала ему взаимностью, не отпуская его руку ни на минуту. Девочка, маленький мирок которой развалился на части, и посередине этой разрухи был он — единственный остров мнимой стабильности. В квадратном окне самолета он разглядел океан и стремительно приближающуюся белую линию берега с пальмами… ПИНОС! ЧТО ЖЕ ЕЩЕ! Мысль лихорадочно заработала, припоминая время, когда он был отправлен в командировку в Гавану. Надо было помочь сохранить революцию на Кубе, и это было как раз накануне разгрома американского десанта в заливе Свиней. Тогда он хорошо изучил Гавану, там у него имелся схрон с «заначкой», где было все необходимое для экстренной эвакуации. О «заначке» знал только он, так его учили. А сейчас он был в лучшей своей физической форме, благодаря круглосуточным боям в академии, которые, в конце концов, должны были его уничтожить. Теперь его задача — суметь сбежать от охраны и покинуть Пинос. Надо быть начеку и использовать любую возможность. Карташов прекрасно осознавал, что после прибытия на остров каждая секунда будет на счету, и чем дольше он будет оставаться под охраной, тем стремительнее будут уменьшаться его шансы на побег. Или его нейтрализуют на месте, или повезут обратно в Москву на добивание, что маловероятно. За окном, сливаясь друг с другом, стремительно замелькали казармы. Далекие пальмы и вышки охраны величественно проплывали назад, на фоне мельтешения более близких построек. Самолет жестко коснулся взлетной полосы, подпрыгнул и, снова тяжело осев, покатил по бетонке, мелко подрагивая всем корпусом. — А этот какого хэра приехал? — Полковник Галечян, невысокий, черноволосый с густым загаром на и без того смуглой коже, недовольно вглядывался в приближающуюся колонну из трех служебных джипов. В переднем джипе сидел Фидель Кастро, что и вызвало недовольство Галечяна. На «смотрины», как полковник называл сегодняшнее мероприятие, должен был приехать Рауль Кастро — заядлый сторонник Москвы. В отличие от своего младшего брата, Фидель недолюбливал Советский Союз, в частности Хрущева. Он считал, что Хрущев предал идеалы Кубинской Революции, согласившись на ультиматум американцев провести демонтаж советских ракет. «Новость об отступлении, — писал он, — заставила плакать кубинцев и советских людей, которые готовы были погибнуть с гордо поднятой головой». И только благодаря стойким сторонникам Москвы, Рауля Кастро и Че Геваре, отношения с Советским Союзом сохраняли видимость стабильности. И вот сейчас Рауль наверняка уговорил старшего брата поехать на это «торжество». А для полковника Галечяна и советских офицеров 390-го дивизиона: Ющенко, Волкова и Иванова — это был ужасно неудобный фактор, который они не могли предвидеть. Рядом на короткую взлетную полосу приземлялся самолет Latecoere 28, с какими-то безумно ценными пассажирами. Никто на базе не знал кто на борту. Им просто было приказано обеспечить жилье и беспрекословно выполнять распоряжения двух, скорее всего, КГБ-шников, которые встречали самолет. Затягиваясь сигаретой «Популярес», Галечян зло и одновременно растерянно смотрел, как с одной стороны приземляется самолет, а с другой подъезжает кавалькада революционеров. Рядом с ним на столе в большой вазе лежали ломтики знаменитых сладких продолговатых арбузов острова Пинос, а в бокалах плескалось охлажденное кокосовое молоко, которое здесь использовали вместо воды — если пить местную воду, то очень скоро полетят почки. Галечян с явным усилием натянул улыбку на лицо, оправил белую рубаху без опознавательных знаков в темные брюки и направился вместе с одетыми точно так же офицерами к джипам. «Фидель важнее, — подумал он. — С самолетом пусть разбираются «спецы». Это не моя проблема». Солдаты тоже засуетились, заметив Фиделя. Он пользовался среди них популярностью, благодаря своей харизматичной внешности. Весь гарнизон был одет в гражданское без опознавательных знаков (китайские брюки х/б, рубашки х/б, сапаты — сандалии и берет). Только нагрудные значки красного цвета (равнобедренный, остроугольный и прямоугольный треугольники) отличали старших сержантов от старшин. «Островной климат расслабляет, — подумал полковник, наблюдая за внезапно возникшим хаосом, который лихорадочно пытались упорядочить старшины с красным прямоугольным треугольником на груди. — Ничего, сдам всю эту херню и на покой». И полковник Галечян, раздвинув губы еще шире в радушной улыбке, двинулся на встречу революционерам, выпрыгивающим из машин. Фидель вышел из джипа первым и пошел навстречу советским офицерам. Его сопровождали Рауль Кастро и Артуро Линсе. Команданте был в своей обычной военной форме оливкового цвета и, не смотря на удушающую жару, на его лице не было ни капли пота, тогда как рубашки всех вокруг были насквозь мокрые. Все говорило о его отличной физической форме, и эта деталь, в совокупности с его неоспоримой харизмой, вызывали невольную зависть напополам с восхищением у офицеров советского дивизиона. Фидель и его сопровождающие поздоровались с советскими офицерами и неспешным шагом прошли к столу с угощениями. Но внимание Команданте было сосредоточено на самолете, с которого сходили шестеро пассажиров (четверо крепких мужчин, одна стройная светловолосая женщина и ребенок, заснувший на руках высокого худого парня). Все они были одеты в европейскую одежду. Несмотря на аскетизм, Фидель разбирался в европейских модных трендах и красивых женщинах. И что самое удивительное, офицеры советского дивизиона старательно делали вид, что самолета и этих людей не существует. Их встречали у трапа одетые в «гражданское» два человека, причем держались от парня с ребенком на расстоянии. Группа поспешно двинулась к ближайшему бунгало. Прогремел оглушительный артиллерийский залп. Фидель повернулся в сторону канонады и больше о странной группе он не вспоминал. Все его внимание было занято текущим мероприятием. Хотя Команданте считал Хрущева слабаком и предателем и искренне полагал, что будь на месте Хрущева Сталин, все пошло бы по-другому, Фидель прекрасно понимал, что от его поведения здесь зависит дальнейшая судьба Революции. Ведь какой бы ни был этот Хрущев — он единственная его опора и надежда против ненавистного американского империализма. Под оглушительные залпы орудий советские и кубинские солдаты шумно и радостно братались. Фидель Кастро с широкой улыбкой пожимал руку полковнику Галечяну, который в ответ широко улыбался ему… Карташов сходил по трапу с уснувшим ребенком на руках. Девочка устала и даже не вздрогнула, когда он взял ее на руки и, нежно баюкая, начал выходить из самолета. Это его полностью устраивало. Шанс на спасение заключался только в этой девочке: насколько она будет нуждаться в его присутствии. Как только необходимость в нем отпадет — он будет пущен в расход. Сомнения окончательно отпали, когда он увидел двоих, поджидающих его у трапа. Это явно были «спецы» по зачистке. Спереди по трапу спускался один из сопровождающих его в самолете, потом он с девочкой, затем двое других. И шествие замыкала Клементина. Двое, ожидающих на взлетной полосе, стали с двух сторон у трапа, отсекая все возможные пути побега. Что-то предпринимать сейчас означало неминуемую смерть. Оставалось только внимательно, но незаметно осматриваться, оценивая ситуацию и просчитывая варианты побега. Выйдя из душного салона самолета, он попал в духоту жаркого летнего дня Карибов. Запахи моря напополам с запахом свежескошенной травы вокруг взлетной полосы смешивались друг с другом, и этот аромат успокаивал и расслаблял. Но как раз расслабляться было нельзя. В ближайшие несколько часов решалась его судьба. И от осознания фатальности ситуации в нем все вибрировало, и он, как чуткий прибор, воспринимал все до мельчайших деталей. Трудно было догадаться, наблюдая за этим худым человеком с чуть замедленными движениями, нежно обнимающим маленького ребенка, что в памяти у него с фотографической точностью отпечатываются количество людей, расположение казарм и возможный внешний периметр военной части. Подслеповато щурясь от яркого тропического солнца, он как будто рассеянно оглядывал окрестности. Отчаянное напряжение мысли и абсолютную физическую готовность к действию выдавало лишь легкое трепетание мышц под фетровой курткой, которое могла ощутить только девочка у него на руках. Но девочке было все равно. Она дремала, доверчиво уткнувшись лицом в грудь единственно близкого, как ей казалось, человека, за тысячи километров от ее дома в Париже. С девочкой на руках он вошел в ближайшее бунгало, куда его сопроводили вместе с Клементиной. Охрана держалась на расстоянии, и, скорее всего, она рассредоточится по периметру здания. Небольшой холл с диваном, куда он уложил ребенка, соседствовал со спальней. Клементина прошла в спальню и кивком головы позвала его за собой. Карташев пошел за ней, и она прикрыла дверь. — Сейчас ты пройдешь в зал и, не подходя к ребенку, выйдешь к конвою, — обратилась она к Степану по-русски, с явным рязанским выговором. До этого они общались только на французском языке, и утонченный парижский прононс Клементины так явно контрастировал с рязанским русским, что Карташова это даже позабавило. Они стояли друг перед другом. Стройная, красивая, высокая девушка с копной соломенных волос, властно и требовательно смотрящая ему в глаза, и он, покорно и обреченно разворачивающийся от нее, чтобы выйти навстречу своей неминуемой смерти. Поворачиваясь спиной к Клементине, Карташов, не останавливаясь и как бы продолжая движение, практически вслепую нанес ей правой ладонью в горло молниеносный удар, пресекавший возможность крика. С секундным перерывом, уже почти полностью развернувшись к Клементине лицом, он мощным ударом второй ладони снизу вверх в челюсть переломал ей шейные позвонки. Голова ее резко запрокинулась назад. Вмиг остекленели, с выражением бесконечного удивления во взгляде, глаза. Рот, обезображенный крошевом зубов, с кровавыми пузырями, раскрылся в предсмертном беззвучном крике и последнем выдохе Клементины. Уже ничего не напоминало ту красивую сильную женщину, которая стояла здесь мгновенье назад. Карташев подхватил обмякшее тело и осторожно уложил на кровать. Быстро осмотрев, он обнаружил на голени, в маленьком компактном чехле, идеально сбалансированный для метания нож с длинным тонким лезвием. Забрав его, Степан осторожно выглянул в окно спальни. Один из конвоиров уже поворачивал за угол, чтобы заблокировать окно. Времени было в обрез, и теперь или Карташева убьют здесь, или он сможет продлить свою жизнь еще на какое-то время. За стеной раздалась первая канонада кубинских ракетчиков. Конвоир вздрогнул и чуть повернулся по направлению к звукам артиллерийских залпов. Это был тот самый шанс! Карташов, немедля, метнул нож и сам вслед за ножом выпрыгнул из окна к охраннику. Даже через звуки канонады его обострившийся слух услышал тяжелый хруст лезвия, пробивающего грудину. Охранник рефлекторно отвел руку, чтобы достать оружие, реагируя на движение за спиной. Он еще даже не ощутил боли от ножа. Но было уже очень поздно. Захват шеи в «замок» и резкий разворот всем телом, сопровождаемый хрустом шейных позвонков конвоира, и Карташов вместе с уже безжизненным телом, упал в кусты гигантского спатифиллума, растущего под окном. Он быстро обыскал охранника, нашел короткоствольный парабеллум и спрятал в карман куртки. С этого мгновения время начало свой неумолимый отсчет, и работало оно против Степана. Радостные крики кубинских и советских солдат играли ему на руку и, возможно, единственным вариантом было слиться с толпой. Он бросился в противоположную сторону, пробиваясь через чащу банановых пальм, чтобы выйти к толпе с противоположной стороны. Пройдя через банановую рощу, он оказался у маленького залива. На берегу, почти в воде на бетонном возвышении стоял довольно большой дом. Кубинцы называли такие дома «каса». Выглядел «каса» необитаемым, и Карташов решил быстро его обследовать. Надо было сменить одежду — эта слишком бросалась в глаза. Он бесшумно пробрался внутрь. В огромном гулком холле, со стоящим посередине бильярдом, каждое движение отдавалось громким шорохом. У торцовой стены стоял холодильник и большой семейный стол. По-видимому, здесь отмечал всякие общевойсковые праздники офицерский состав. Холодильник был набит до отказа пивом, ромом, виски и водкой. Следующая дверь вела в спальню. Там Карташов обнаружил сорочку, темные брюки и пару беретов. Подобрав обновку по размеру, он быстро переоделся, нашел большой пластиковый пакет для мусора и запихал в него свою старую, насквозь пропахшую им, одежду. Оставлять ее здесь было нельзя — на острове могли находиться собаки. Сапаты он одевать не стал, его обувь на каучуковой подошве подходила ему гораздо больше. У двери он заметил канистру с бензином. Обильно смочив подошвы пахучей жидкостью, он осторожно осмотрелся и выскользнул наружу, пытаясь не оставлять следов на рыхлом песке. Короткими перебежками от куста к кусту он шел на шум, но то, что он увидел, не обрадовало его. Вдали, между им и джипами кубинцев, простиралась полоса песка. Пересечь ее и не засветиться под ярким солнцем было просто невозможно. Время превратилось в физически ощущаемую и стремительно уменьшающуюся величину. С минуты на минуту обнаружат трупы, и начнется охота на него. Тогда не выбраться отсюда живым ни за что. Он развернулся и рванул к чаще густорастущих хамеропсов в направлении базы. Оставалось надеяться, что периметр, за ненадобностью, охраняется не так тщательно. Впереди замелькали часовые вышки, и Карташев бесшумной рысью стал обегать их по периметру, высматривая ту, к которой ближе всего подобралась буйная растительность тропиков. Издали слышались залпы и восторженные громкие крики. Карташов терпеливо ждал напротив дозорной вышки, сидя в кустах, когда очередной залп привлечет внимание часовых и скроет его бросок под вышку. Если это удастся, то дальше будет просто. Он заметил, что все внимание часовых занято внутренним периметром и это был, пожалуй, его единственный шанс на спасение… Все получилось так, как он предполагал. Завистливое внимание часовых было обращено в сторону событий, происходящих на берегу, и Карташов, перебравшись через проволочный забор во время очередного залпа и ликующих криков, скрылся в густой растительности, плотно подступающей к выжженному периметру базы. Исходов с острова было два — самолетом и паромом. О самолете не стоило даже думать, так как скоро, если не уже, все самолеты будут досматриваться на этапе взлета без объяснения причин. А это ловушка, из которой не спастись. Оставался паром! И единственный шанс Карташова выбраться — это то, что руководство советской базы не обратится за помощью к хозяевам Пиноса, не желая показать свою беспомощность, и постарается обойтись своими силами. А на тотальную блокировку острова резервов базы недостаточно. И в этом будет заключаться его шанс! Даже те, кто начнут работать по задержанию Карташева, по факту будут делать это нелегально, поскольку в противоположном случае им пришлось бы объяснять хозяину острова, Артуро Линсе, что выискивают представители, хоть и «дружественной», но иностранной разведки в гавани и аэропорту. Пинос надо было покинуть в ближайшее время, но, что гораздо важнее, прежде где-то надежно укрыться. И он знал, где найдет единственный «контрреволюционный очаг» на острове Сосен… В свое время в Гаване было 300 тысяч проституток. Когда Фидель Кастро пришел к власти, он всех их переселил на остров Пинос и организовал там сельскохозяйственные учреждения. Молодых красивых кубинок власти заставили копаться в земле, выращивая сельскохозяйственную продукцию для нужд Революционной Армии. Но именно проститутки были в числе первых, кто поддержал революцию. Они украшали свои комнатушки крохотными фото лидера повстанцев Фиделя Кастро, выпытывали в постели у офицеров правительственных войск и передавали в штабы партизан секретные сведения, вступали в отряды боевиков, сражаясь с оружием в руках. В 1957 г. Гавану потрясла забастовка «жриц любви» — девушки наотрез отказывались принимать клиентов в знак протеста против казней пленных повстанцев. Протест имел такую силу, что уже через неделю тогдашний военный диктатор Батиста поспешно распорядился остановить расстрелы. Проститутки поддержали Кастро потому, что он заявил: в их занятии нет ничего позорного, девочки просто вынуждены кормить своих родителей и детей, а режим не дает им устроиться на нормальную работу. После разгрома Батисты, девушки, как скот, были вывезены на остров Пинос и использовались во благо Революции бесплатно. Убежать с острова было трудно. Как-никак море ведь надо было на чем-то пересечь. Будучи беззлобными, веселыми и по натуре своей беззаботными, девочки не особенно жаловали представителей власти, хотя те часто пользовались их профессиональными (а вовсе не сельскохозяйственными) навыками. Частыми посетителями были не только революционеры, но и их «гости». Девушки с удовольствием предоставляли свои услуги, за это получали множество мелких преференций, дополнительные продовольственные пайки, пахучее мыло, цветные ленточки, которые были здесь на вес золота, а если повезет, бюстгальтеры из Союза, которые очень ценились кубинками. Карташов знал одну из таких удивительных сельскохозяйственных коммун еще с 1960 года, когда приезжал сюда ненадолго, как «консультант по сельскому хозяйству». И некоторых девушек он, благодаря своей фотографической памяти, помнил очень хорошо — еще с Гаваны, когда тремя годами раньше был отправлен на Кубу в качестве британского туриста, любителя казино и смуглых веселых девочек. Тогда он консультировал кубинское революционное подполье, оценивая ситуацию. Гавана в то время кишела представителями различных спецслужб, бандитами и террористами разных мастей. ЦРУ лихорадочно вербовало всех, кто попадал под руку. Батиста, чувствуя, что пахнет жаренным, продался полностью США, превратив Кубу в один большой публичный дом для Америки (благо, девочки имелись на любой вкус и любых расцветок). Самый крупный официальный публичный дом «Иллюминатор» находился в Старой Гаване. Карташов там был завсегдатаем, чтобы (и не без удовольствия), поддерживать свою «легенду». Он прекрасно помнил большой холл, лежащие там на столиках эротические журналы и фото девушек: черные, креолки, белые — любых возрастов и телосложения на самый привередливый вкус. Все девочки более или менее владели английским, и общение было легким. Да и на улицах Гаваны время от времени достаточно было задержать на какой-нибудь кубинке взгляд, и тут же следовало вертикальное покачивание кисти (специальный знак), к тебе подходили, лукаво шепча на ухо «Сеньор не желает?». И вот теперь Карташов направлялся в эту «сельскохозяйственную коммуну». Он был в прекрасной физической форме и не сомневался, что сумеет достичь цели. От военной зоны на север в сторону гор Ла-Каньяда, где находилась коммуна, было километров 120, и он, передвигаясь короткими перебежками, питаясь фруктами и используя кокосовое молоко вместо воды, пустился в путь. К многокилометровым марш-броскам ему было не привыкать. Его учили этому. Максимальная концентрация сил, обходиться сутками без сна, не теряя при этом бдительности, и краткие, но плодотворные, эпизоды глубокого и одновременно чуткого продуктивного сна. Фиона лежала на спине между рядами манговых деревьев и смотрела в высокое, безоблачное синее небо. Там, высоко-высоко парил альбатрос, флегматично жонглируя большими крыльями восходящими потоками теплого воздуха. Циновка, на которой лежала Фиона, царапала спину после каждого, ритмично повторяющегося, рывка, и альбатрос все время скакал то вперед, то назад. Но женщина цепляла его взглядом и не отводила от глаз, мысленно завидуя его свободе. Стояла удушающая августовская жара, и даже во второй половине дня ближе к вечеру дышалось с трудом. Рывки резко участились, а потом и вовсе прекратились после пары особо грубых движений. Надсадно пыхтя, опираясь на ее широко раздвинутые бедра, Мигель встал с колен, натягивая и одновременно застегивая оливковые штаны военного образца. На его широком, лоснящемся от пота лице играла довольная улыбка. Фиона улыбнулась ему в ответ и продолжала лежать с раздвинутыми ногами и задранном до груди выжженном солнцем и ослепительно-белом от бесконечных стирок сарафане. Мигель встал над ней, еще больше затянул широкий кожаный армейский ремень под нависшим животом, накинул на себя пропотевший китель и, глядя на нее сытым взглядом, достал из кармана, использованную уже кем-то наполовину, губную помаду и бросил на Фиону небрежным жестом щедрого хозяина. Она продолжала лежать и улыбаться заученной улыбкой. Мигель ненадолго задержал взгляд на ее выбившейся из-под сарафана большой груди, потом опустил взгляд ниже, плотоядно всматриваясь между бесстыдно (или безразлично) раздвинутыми бедрами. Он не произнес ни слова, развернулся и пошел, пересекая ряды деревьев, насвистывая мотив популярной революционной песни про Команданте Че Гевару.