Старик вздохнул. — Вглядись в окна: ни одного открытого, все одинаково непрозрачны и, хоть блестят на солнце, но как-то тускло. Словом, изнутри все стекла покрыты особой звукоизолирующей фольгой от прослушки и визуального наблюдения. Периметр контролируется камерами. Я вгляделся по-новому в это серое уродливое здание. Своей безликостью и оскалом тускло блестевших окон оно вдруг стало напоминать мне опасного хищника, безмолвно притаившегося за забором и внимательно наблюдающего за своими жертвами. Не дав мне опомнится, Петр взял меня под руку, и мы продолжили променад дальше в сторону Севастопольского проспекта. Когда закончился забор, мы повернули, не дойдя до проспекта, на кривую улочку и продолжили свою прогулку вглубь двора вдоль того же забора, обходя резидентуру федералов. В глубине двора, подальше, появилась вывеска какой-то автомойки, а дальше непонятная стройка при местной больнице. Но не туда вел меня старик. Крепко держа меня за рукав, он вел меня вдоль мойки к одноэтажному небольшому кирпичному зданию непонятного назначения. Со стороны могло показаться, что старик опирается на руку своего внука, и они решили срезать угол, чтоб выйти на Севастопольский проспект. — Видишь домик? Одноэтажное кирпичное здание, с белыми рамами окон и стальной крышей, стилизованной под черепицу. — А это что? На сегодня откровений было достаточно, и я проявлял явное желание побыстрее закончить эту «поучительную» экскурсию. Старик вдруг больно сжал мне локоть и снова расслабил хватку. — Не отвлекайся! … Смотри! Слушай и запоминай! От этого может зависеть твоя жизнь, да и моя тоже… — зло прошипел он. — Это не игра! Меня как будто окатило холодной водой, и я, внутренне собравшись, продолжал прогулку с пожилым и с виду немощным человеком. — А это, Антон, публичный дом местной резидентуры ФСБ. Я чуть не поперхнулся и от неожиданности даже остановился, оглушено уставившись на старика и не веря собственным ушам — я думал, что он пошутил. Но Петр был абсолютно серьезен и, незаметно дернув меня за рукав, потащил дальше, продолжая свой рассказ. — Это не просто бордель. Комнат здесь немного, но они обставлены по высшему классу. Обычно это учреждение работает, как рядовой публичный дом, для самоокупаемости: видишь ли, в ФСБ, как и в любой бюрократической структуре, безумно жадные начальники, хоть и имеют огромные деньги за счет рэкета, крышевания и всего, до чего дотянутся руки. Все проститутки проверенные и знают на кого трудятся. В каждой комнате есть камера для записи компромата. Естественно, по периметру здания находятся камеры наблюдения. Видишь с торца кирпичный выступ без окон? — я бросил косой взгляд в сторону здания и оглушено кивнул. — Это центр наблюдения за основным зданием и борделем. Все кабели сходятся сюда в целях безопасности. Это, чтобы, в случае чего, полностью автономизировать наблюдение за периметром. Мы неспешно развернулись и прошли обратно мимо стройки, откуда волнами доносились до нас обрывки выкриков на русском и турецком языках. По-видимому, стройку здесь проводила очередная турецкая строительная фирма. Нахимовский проспект «стоял» на красный свет светофора, и мы, неспешно лавируя между машинами, пересекли дорогу и, пройдя через недавно отстроенную бензоколонку ВР, вышли на противоположную сторону проспекта. Здесь царила уже другая атмосфера, под сенью помпезного здания Экспостроя в стиле хай-тэк, с бессмысленно высокими ценами на строительные товары для понтующихся москвичей и наивных гостей столицы. Для солидности и подтверждения своего европейского реноме, рядом с большими буквами названия ЭКСПОСТРОЙ на фасаде, были выложены такие же большие буквы на английском Dekor Expo и на немецком Мöbel Expo MÖBEL&ZEIT, и уже на русском, чтобы отмести всякие сомнения — ЦЕНТР ДИЗАЙНА И ИНТЕРЬЕРА. Слава Богу, про это уродливое здание Петр мне ничего нового не рассказал, и мы медленно прошествовали в сторону метро Профсоюзная. 11 Салон «Волги» был неудобный и вонял дешевым дерматином вперемешку с каким-то еловым освежителем. Сидя на заднем сидении, он никак не мог найти для себя удобной позы. Даже воспоминания о Вике не помогали. Кравцов Алексей Владиславович, полковник СВР, уже отвык от прелестей отечественного автопрома. Он давно привык к своему служебному «Ауди» представительского класса, а эта колымага его просто бесила, хотя он прекрасно осознавал, что есть необходимость. Эти шторки на окнах, затемненные стекла защищали его от чужих глаз. Он попытался переключить свое внимание на воспоминания о Вике — высокой, статной, с прямыми черными, как смоль волосами, упругой задницей, с высоким, призывно манящим, большим бюстом и раскосыми, по-восточному экзотичными, глазами. Буквально час назад он лежал с ней в постели и наслаждался всем, что может дать ему, почти шестидесятилетнему мужчине, молодое женское тело. Виктория, так она называла себя (хоть и звали ее Жанар), была двадцатитрехлетней казашкой, которая училась в МГУ на факультете журналистики. По вечерам Жанар превращалась в Викторию, филиппинку, которая, одетая в обтяжку в шикарные шмотки, с вызывающим макияжем, промышляла на Старом Арбате. Там ее и завербовала контора Алексея Владиславовича. И с этого момента Виктория стала работать организованно и идейно. Собственно, ее жизнь особенно не изменилась, просто она выполняла определенные поручения, с определенными клиентами, в определенный час и всегда в здании, находящемся в глубине двора, близ перекрестка Нахимовского и Севастопольского проспектов. За это она получала индульгенцию на самом высоком уровне за все свои мелкие шалости. Ни один клиент, которого она с легкостью обкрадывала в момент экстаза, не получал своего обратно, куда бы он не пожаловался. Раз в неделю ей звонил полковник Кравцов и договаривался о встрече в одной и той же комнате, с широкой большой кроватью, чтобы провести «оперативку». Камеры в этой комнате на это время отключались. Кравцов и Вика встречались, и она докладывала этому сильному, высокому, атлетически сложенному, но уже слегка обрюзгшему мужчине о очередном выполненном задании. Доклады перемежались активными действиями в постели. Вика старалась из-за всех сил и даже получала удовольствие. Для своего возраста Алексей Владиславович был очень даже неплох в постели. Жанар понимала, что вознаграждение за ее труды будет, как всегда, высоким. И она старалась, попивая шампанское «Вдова Клико», закусывая всегда свежими экзотическими фруктами, призывно хихикая в процессе доклада и раздвигая перед полковником бедра, едва прикрытые тонкой тканью дорогого пеньюара. Ровно в 17.00 Кравцов вышел из дверей кирпичной одноэтажной и неказистой, на первый взгляд, постройки, находящейся во дворе рядом с Нахимовским проспектом. У дверей его уже ждал «Ауди А8 D2». Он сам открыл заднюю дверь и сел в салон, приятно пахнувший дорогой кожей. Автомобиль медленно, как корабль, выехал по узкой дороге между домами и влился в плотный поток машин. Шикарный лимузин, несмотря на ужасное состояние дорог, плавно ехал по Калужскому шоссе, и в нем абсолютно не ощущались ни ухабы, ни скорость, с которой автомобиль несся по свежеуложенному, но уже потрескавшемуся, в битумных заплатах, асфальту. Алексей Владиславович Кравцов в дорогом костюме от «Армани», благоухающий своим любимым одеколоном «HFC», удобно развалившись в широком салоне лимузина, смотрел в окно на проносящийся мимо поселковый пейзаж. Жизнь полковника Кравцова сложилась очень даже неплохо. Закончив Рязанское высшее воздушно-десантное училище ордена Суворова, он участвовал в различных военных компаниях в Афганистане, Чечне, играл одну из ключевых ролей в операции «Кольцо» в Закавказье, а впоследствии разрабатывал государственный переворот в Армении, начавшийся с расстрела парламента в 1997 году. До этого, там же он провернул блестящую операцию по продаже огромной партии боеприпасов из оружейных складов, в местечке Балаовит, рядом с городком Абовян (в основном «АК 47», которые очень были популярны на рынке оружия из-за своей невысокой стоимости — в среднем 50 долларов за штуку). Склады боеприпасов принадлежали уже несуществующему СССР, и после переговоров с местными властями сделка оказалась выгодной для всех сторон. Правда, склады пришлось сжечь, оставив внутри некоторое количество боеприпасов, которые очень правдоподобно взрывались почти сутки, нагоняя ужас на окрестных жителей. Благодаря Перестройке и ряду фатальных случайностей он удачно завершил пару «миссий», и теперь под его руководством был отдел СВР (Служба Внешней Разведки), и, что самое главное, благодаря своему статусу он «крышевал» пару рынков и один банк, аффилированный с нефтеперерабатывающей отраслью. Всегда предупредительный, осторожный и неожиданно жестокий, Кравцов был опасным противником и преданным соратником, если дело касалось непосредственно его интересов. Имея приличную сумму на офшорных счетах, большую квартиру на Остоженке и приличную дачу на берегу реки Десна, он вел жизнь «аристократа в погонах» новой формации и не собирался менять комфортный распорядок своей жизни. Однако в последние три года ему для полного комфорта стало не хватать ощущения власти. Власти тотальной и всеобъемлющей. И встретившись как-то с генералом, пообщавшись с ним, он понял, чего ему не хватает. В стране наступили смутные времена. После дефолта 1998 года все изменилось. Сместились ориентиры, фокусы, центры взаимодействия. Во внешней разведке вдруг начали по очереди проводиться задержания российских агентов, причем не просто агентов, а агентов влияния, внедренных давно и надежно. По своим каналам Кравцов узнал, что их банально продал его шеф. Шеф СВР, который потом, став министром иностранных дел, сокрушался и возмущался деградацией спец служб. Алексей Владиславович знал правду. Но эта правда была смертельна для него. И он молчал. Молчал, когда ему выговаривали за дилетантство. Молчал, когда его выгнали, почти что с позором, на работу чуть ли не завхоза в резидентуру ФСБ Академического района. Он понимал, что надо что-то делать. И только встреча с генералом Лебедем открыла ему новые возможности и придала новый смысл его шикарному, но непривычно-бесцельному существованию. Константин Сергеевич Лебедь, высокий, жилистый старик, с серыми, стального отлива глазами. Человек много повидавший и много совершивший. Кравцов встретился с ним в Кремле, когда его отчитывали, как пацана, за провалы в агентурной сети. Лебедь, судя по всему, был прекрасно осведомлен о его невиновности. Потом, когда они пересеклись после той позорной выволочки, он подошел к полковнику. Посмотрел на него долгим взглядом и, протянув визитку, тихо произнес: «Позвони, полковник». На визитке были отпечатаны инициалы, а под ними от руки небрежно был выведен номер сотового телефона. И Кравцов позвонил. Следующая их встреча состоялась на берегу Десны, где река являлась идеальным шумоподавителем. Они оба были в «гражданском» и с удочками в руках мирно сидели на берегу. Друг друга они поняли с полуслова. И идея переворота, поданная генералом, была с энтузиазмом подхвачена полковником. Кравцов полностью разделял мнение Лебедя, что власть надо менять. Что страна катится к неминуемому развалу, и этот развал могут остановить только сильная рука и радикальные изменения в правительстве. Когда генерал говорил об этом, его правая часть лица, обезображенная глубоким шрамом от уха до подбородка, становилась пунцовой, и от этого шрам напряженно белел и устрашающе бросался еще больше в глаза. Про себя Кравцов называл его «Джокером», но он никогда не осмелился бы произнести это вслух. И вот теперь полковник ехал в «Волге» на встречу с «Джокером». Он взглянул на циферблат номерного «Ролекса» — 17.45. Встречи с генералом проходили раз в неделю. Сначала Кравцов ехал к себе на дачу. Там он выходил из лимузина и заходил в дом. Переодевался в джинсы, майку, джемпер и набирал на старом «Сименсе», в котором был записан только один анонимный адресат, одно единственное сообщение. Сообщение содержало единственную цифру «3» и отправлялось на строго засекреченный номер. Потом он оставлял телефон дома и уходил на прогулку в лес. Там его, как бы проезжая мимо, подбирала «Волга» с зашторенными окнами и залепленными грязью номерами. Машина завозила полковника прямо в гараж генеральской дачи. Оттуда внутренняя дверь вела на цокольный этаж. Там располагалась просторная комната, обшитая вагонкой, со столом и деревянными лавками. За этим столом в основном и происходили их встречи. Говорить здесь можно было абсолютно свободно, так как на единственном небольшом окошке комнаты была развешана алюминиевая фольга от прослушивания. А опасаться было чего. Прямо напротив, через поляну, начинался лесок, и на двух крайних соснах топтуны соорудили что-то вроде гнезда. Они посменно следили оттуда за домом, даже не стараясь особенно прятаться. Когда Кравцов подъезжал к даче «Джокера», через щелку между занавесями он, не без удовольствия, наблюдал, как топтуны тщетно пялились биноклями в сторону машины, а потом и дома, пытаясь высмотреть тайного гостя. Убеждения генерала уже ни для кого не были секретом. А Лебедь, чувствуя свое усиливающееся влияние в армии, особенно и не скрывал своего отношения к правительству и его чиновникам. Эта эпатажность тревожила Кравцова. Однажды он даже видел через дырки в фольге, как военный вертолет, доставивший к «Джокеру» генералов, завис для острастки над краем леса и коснулся колесами верхушек деревьев, где сидели наблюдатели. Топтуны посыпались с деревьев, как горох. А генералы, выйдя из вертолета, смотрели на них и похохатывали. Кравцову это не понравилось, и, как ему показалось, Лебедю тоже… … Двери открылись, и «Волга», тяжело покряхтывая плохими рессорами, въехала в гараж генерала. Полковник с облегчением вышел из порядком опостылевшего салона и прошел в комнату, где сидя за столом, на котором лежала папка с грифом «Волгоградский 8-ой корпус», сидел «Джокер» и терпеливо ждал Кравцова с новым докладом по ситуации в коридорах Кремля. 12 — Пользоваться умеешь? — старик кивнул на стол, где лежала пара пистолетов. — Не доводилось, — я отрицательно мотнул головой и еще раз посмотрел на оружие, лежащее на кухонном столе нашей «штаб-квартиры» на Липецкой. Яркий солнечный день весело освещал маленькую кухню, но мне было совсем не до веселья. Карташев подробно рассказал о наших дальнейших действиях, и мне стало очень страшно от того, что меня ожидает. Чувство бессильного отчаяния парализовало меня, и вместе с тем я понимал — все, о чем рассказал мне Степан, надо будет пережить и при этом умудриться выжить. Иначе я никогда не увижу свою семью. Еще утром мне была продемонстрирована черная коробочка, где находились два маленьких беспроводных наушника, похожих на маленькие черные пуговицы — прикасаешься к уху и говоришь. Так мы должны были общаться во время «операции», как называл нашу вылазку старик. Благодаря ему же я уже знал, что за оружие лежит на столе. Короткоствольный «Глок-18», со своим штатным навинчивающимся глушителем под калибр 9х19 «Парабеллум», с двухрядным магазином с 17 патронами в каждом и «ПС» («Пистолет Специальный») с бесшумными патронами, то есть без глушителя. Скорость полета пули у «ПС» была дозвуковой, и пороховые газы были незаметны. Это означало, что при выстреле с расстояния 10 метров уже невозможно было разобрать, кто стреляет. У «Глока» была минимальная отдача, и весь магазин опустошался за 2 секунды. Именно поэтому «Глок» Степан отдал мне. Сам же, из соображений тех действий, которые он запланировал в дальнейшем, забрал «ПС». Я медленно протянул руку к оружию и осторожно взял его в руки, как ядовитое животное. Небольшой, но увесистый пистолет обжег мне ладонь холодом своей ребристой рукоятки. Я даже не был уверен смогу ли я выстрелить в случае необходимости. Где старик достал этот арсенал, я не спрашивал, так как прекрасно понимал, что могу нарваться на холодную, и от этого не менее оскорбительную, отповедь. — Завари кофе, пожалуйста. — Степан кивнул в сторону банки «Nescafe», и аккуратно убрал оружие. Из-под стола он достал «дипломат» и открыл его. Запахло миндалем. Старик посмотрел на меня и усмехнулся: — Это не орешки. Так пахнет «С4». Я завороженно смотрел, как он достает из кейса полукилограммовый сверток и аккуратно разворачивает его. — Я буду работать. Не отвлекай меня. Поставь лучше чайник. Послушно набрав воду в чайник, я включил его, не отводя взгляда от рук Карташева. Старик достал из кейса механические часы и начал аккуратно разбирать механизм. Кончики стрелок он загнул вверх, а к корпусу прикрепил механический штырек, так, что стрелка, совершая полный оборот, задевала за штырек, и тот замыкал электрическую цепь, активизирующую взрыватель. Секундомер был привинчен к стенкам, но все остальное погружалось в мягкую глинистую массу таким образом, что весь механизм выглядел плоским и напоминал электронную плату. Аккуратно распластанная по свинцовому дну «дипломата» бомба имела толщину не больше двух сантиметров, при этом в кейсе помещался весь полукилограммовый пластид. Поверх двойного дна «дипломата» старик стал набивать кейс всякой всячиной, какую обычно носят журналисты: карандашами, ручками, блокнотами на пружинках, бумагой на железных скрепках, точилками для карандашей, чернильницами, карманными расческами, косметикой, ключами, сигаретами, зажигалками и пачками визитных карточек. Как объяснил мне Степан, эти предметы он выбрал, чтобы создать при взрыве эффект шрапнели. Острая скрепка может выколоть глаз; тяжелая зажигалка способна убить насмерть. Обо всем этом старик рассказывал негромким бесцветным голосом, и от того пугающим еще больше. Мне вдруг стало плохо. Желудок скрутило, и я под пристальным взглядом Степана метнулся к унитазу и начал блевать. Когда я бледный, весь в холодной испарине, вышел из туалетной комнаты, старик уже закрыл кейс и осторожно поставил его обратно под стол. — Возьми себя в руки, — холодно произнес он. — Я говорил тебе, что это не игра. И если хочешь остаться в живых и увидеть свою семью, ты должен быть готовым убивать, желаешь ты этого, или нет… Или убьешь ты, или убьют тебя. Выбор за тобой. Ты нужен мне, Антон, но не настолько, чтобы из-за твоей слабости и бесхребетности я не смог завершить задуманное. Я смогу обойтись и без тебя… Степан равнодушно смотрел мне в глаза. Я отвел взгляд и начал молча разливать дымящийся кофе по чашкам, а старик продолжал на своем правильном, классическом русском языке: — Я должен знать, что ты готов идти до конца. А если ты сомневаешься — скажи мне об этом сейчас. Я вдруг понял, что все эти объяснения про оружие, сборка бомбы при мне были сделаны, чтобы я принял окончательное и бесповоротное решение. Я вдруг понял, что возможно, если я откажусь от его намерений, то, может быть, уже не выйду из этой квартиры живым. И от отсутствия альтернативы я обрел странное душевное равновесие и спокойно взглянул в равнодушные глаза старика. — Я все понял. Я согласен и не передумаю. — Мой голос звучал твердо, и хотя лоб покрывали бисеринки холодного пота, я схватился твердой рукой за чашку с кофе и сделал большой обжигающий глоток. Теперь на столе появилась маленькая барсетка из кожзаменителя. Прошуршав дешевым пластмассовым зиппером, Карташев развернул барсетку, и достал оттуда что-то завернутое в салфетку, шприцы, пузатый флакон темно-коричневого цвета и картонную коробку с надписями на бело-зеленном фоне. Я обреченно смотрел на все это, не понимая для чего нужна такая «аптечка». Степан взял сверток, развернул его и выложил на стол две большие ампулы с прозрачной жидкостью. На каждой из ампул синими буквами отчетливо было отпечатано только одно слово — «Хлорэтил». — Что это? — спросил я, заранее опасаясь очередного шокирующего ответа. Старик посмотрел на меня и ровным голосом лектора ответил: — Это «Хлорэтил». Его используют в спорте при травмах. Он замораживает поверхность, на которую его распыляют, и временно лишает эту часть тела чувствительности, то есть обезболивает путем заморозки. — Каким спортом займемся? — с издевкой в голосе спросил я. Голос старика оставался ровным, но глаза холодно блеснули. Он продолжил: