– Попадись тебе на глаза этот журнальчик, – заметил я, – ты бы наверняка вспомнил об этом разговоре гораздо раньше. Гринслейд покачал головой. – Нет, это происходит иначе. Мне понадобились твоя сломанная трубка и мелодия гимна, в противном случае я бы застрял на веки вечные. – Я должен связаться с этим парнем и выяснить, где он раскопал три образа и гимн. Но что, если он тоже объявит, что это – не что иное, как шутки подсознания? – Конечно, такая опасность существует. Он может помочь тебе, а может и поставить перед очередной глухой стеной. – Расскажи об этом Медине. Он порядочный человек? – М-м… Пожалуй, да. Но он вращается в светских кругах, поэтому мне трудно судить. В одном нет сомнения: это человек поистине выдающийся. Черт побери, Дик, ты обязан был о нем слышать! Один из лучших охотников и исследователей в мире, он совершил кучу подвигов, а заодно умудрился стать одним из самых лихих предводителей повстанцев на юге России. Вдобавок – хотя, возможно, тебя это не слишком заинтересует, – он весьма незаурядный поэт. – Надо полагать, он даго[15]? – Ничего подобного! Этот старинный испанский род обосновался в Англии еще три столетия назад. Один из его предков был соратником принца Руперта[16]. Погоди! Где-то я слышал, что его родичи живут или жили в Ирландии до того, как жизнь там стала окончательно невыносимой. – Сколько ему лет? – Медина сравнительно молод. Не больше тридцати пяти. И выглядит так, что сразу ясно: перед тобой – самый безупречный образчик рода человеческого со времен древнегреческих героев и полубогов. – Я не девица, чтоб этим вдохновляться, – нетерпеливо произнес я. – Красота мужчины ни о чем не говорит. Наверняка он мне не понравится. – Сомневаюсь. Скорее, ты с первого же взгляда попадешь под его обаяние. Не слышал, чтобы кто-нибудь сумел этого избежать. У него мелодичный голос, взгляд, который тебя буквально согревает, и сияющие глаза. Я не слишком близок с ним, но должен признать: Доминик Медина – на редкость привлекательная личность. Ну, а о том, что думают о нем светские хроникеры, ты узнаешь из газет. – Тем не менее, это не приближает нас к цели. Я должен выяснить, откуда взялись эти три образа, будь они неладны, и дурацкая мелодия. Полагаю, с такими вопросами он просто пошлет меня ко всем чертям, несмотря на свое обаяние и манеры. Просто не удержится. – Тебе придется иметь дело с по-настоящему умным человеком, а не с растяпой вроде деревенского медика. Помощь первоклассного ума кое-что да значит. Пожалуй, я даже дам тебе рекомендательное письмо к нему. Он уселся за стол и принялся поспешно строчить. – О твоей цели я не упоминаю… Пишу просто: мол, убежден, что вам непременно следует познакомиться, тем более, что у вас масса общих интересов – охота, рыбалка, путешествия и прочее в том же духе… Поскольку ты будешь в Лондоне, твой здешний адрес я не указываю – только адрес и название твоего лондонского клуба. На следующее утро Том Гринслейд вернулся к своим прямым обязанностям, а я первым же утренним поездом отбыл в столицу. Еще накануне я убедился, что разыскать мистера Медину будет не так-то просто. Справочник «Кто есть кто» сообщал только его возраст, адрес офиса на Хилл-стрит, членство в клубе и тот факт, что в прошлом он был членом парламента от Южного Лондона. Мэри никогда с ним не пересекалась, потому что Медина появился в Лондоне уже после того, как она перестала посещать светские гостиные. Однако ей запомнилось, что ее уаймондхэмские тетушки просто без ума от него, и еще где-то она наткнулась на статью, посвященную его поэзии. И теперь, сидя в вагоне экспресса, я пытался понять, что собой представляет этот человек. Выходила некая смесь лорда Байрона, сэра Ричарда Бертона[17] и энергичного молодого политика-интеллектуала. Однако картинка не складывалась: перед моим внутренним взором маячила какая-то восковая фигура, наделенная вкрадчивым голосом и манерами обходительного управляющего крупного галантерейного магазина. Даже имя его меня смущало – я постоянно путал этого светского Аполлона с одним португальским проходимцем, которого знавал в Бейре. Погруженный в эти мысли, я пересек площадь Сент-Джеймс, направляясь на Уайтхолл[18], когда меня остановила рука, упершаяся в мою грудь. Подняв глаза, я обнаружил, что передо мною стоит Сэнди Арбутнот собственной персоной. Глава 4 Знакомство со знаменитостью Можете представить, как я обрадовался, узнав Сэнди, ибо мы не виделись с 1916 года. Он служил в разведке при Моде, потом был переведен в Симлу, а после войны занимал административную должность в Месопотамии, или, как ее сейчас называют, в Ираке. Его письма добирались ко мне из самых экзотических краев, но домой он не спешил, а после того, как я женился и осел в деревне, наши пути и вовсе разошлись. Из газет я знал о смерти его старшего брата, так что Сэнди теперь был владельцем Кланройдена и наследником всех прочих родовых земель. Однако я и помыслить не мог, чтобы даже это превратило его в шотландского лэрда[19]. Я еще не встречал человека, которого бы абсолютно не изменили пять лет тяжкого труда и скитаний в ужасном климате: он всегда был тощим и загорелым, но черты его лица оставались по-девичьи мягкими и привлекательными, а в карих глазах вечно плясали насмешливые огоньки. С полминуты мы молча разглядывали друг друга. – Дик, дружище, я окончательно вернулся! – наконец воскликнул он. – Да-да, могу поклясться! На месяцы, а может, и на годы! Мне столько нужно тебе рассказать, что я просто теряюсь, с чего начать. Однако сейчас не могу задерживаться – спешно еду в Шотландию к отцу. Он совсем сдал, и все мои мысли только о нем. Но через три дня я вернусь. Давай-ка пообедаем вместе во вторник? Мы стояли у подъезда нашего клуба, а дворецкий как раз укладывал его вещи в багажник такси. Прежде чем я успел окончательно осознать, что передо мной действительно Сэнди, он помахал мне из окна машины, и такси умчалось. Неожиданная встреча меня обрадовала. В приподнятом настроении я двинулся дальше по Пэлл-Мэлл. Великолепно, Сэнди в Англии! От этой новости я чувствовал себя, как полководец, которому доложили, что подоспело подкрепление. Уже входя в кабинет Магиллври, я все еще так широко улыбался, что при виде меня на его сосредоточенном лице тоже появилась сдержанная улыбка. – Рад видеть тебя, – сказал он. – Похоже, ты настроен решительно. Давай, располагайся, а я пока введу тебя в курс дела. Он извлек из ящика стола папку с бумагами и начал рассказывать. История выглядела крайне необычно, и чем глубже я вникал в нее, тем больший скепсис она у меня вызывала. Не буду излагать ее здесь полностью, так как это сделало бы достоянием широкой публики некоторые методы расследований, которые себя пока не исчерпали, но, прежде чем продолжить, хочу снять шляпу перед создателями этих методов. Передо мной открылась целая бездна остроумнейшей изобретательности, терпения и дьявольского упорства сотрудников Магиллври. Обнаруженная ими преступная цепочка состояла из очень странного набора звеньев. Там значились импортер испанского фундука со скромным офисом неподалеку от Тауэр-Хилл и меднорудная компания, чьи акции не участвовали в торгах на фондовой бирже, но это не мешало ей содержать роскошную контору на Лондон-уолл, где подавались лучшие обеды в Сити. Были там почтенный пожилой бухгалтер из Глазго и французский граф, он же хайлендский лэрд и ярый приверженец Лиги Белой розы. Упоминались также землевладелец из Шропшира, который приобрел поместье в тех краях сразу после войны и стал знаменит на все графство своими псовыми охотами, маленький офис неподалеку от Флит-стрит, где якобы помещалось британское представительство крупного американского религиозного журнала, и некий журналист, который во всех газетах призывал оказать помощь бедствующему населению Восточной Европы. Я помнил эти воззвания и сам дважды отправлял по указанным адресам небольшие взносы. Мастерство, с которым Магиллври установил связь между всеми этими господами, компаниями и представительствами, вызвало у меня чуть ли не благоговейный трепет. Затем он предъявил мне результаты их деятельности. Это было самое настоящее, ничем не прикрытое преступление: нечто вроде масштабной игры на понижение, губительной для экономики в этом катящемся в пропасть мире. Целью синдиката были не деньги – его члены и без того получали баснословные доходы за счет обычных спекуляций, почти не выходящих за рамки закона. В частности, они играли на понижении биржевых котировок, добиваясь с помощью самых подлых приемов и махинаций гарантированной прибыли. Помимо этого, в ходу у них было самое банальное мошенничество, но поставленное на широкую ногу. Однако существовала и другая, куда более жуткая и мрачная сторона их деятельности: убийства, если жертвы представляли угрозу для их планов, искусно организованные забастовки в промышленности, если та или иная отрасль, пребывающая в упадке, вдруг начинала проявлять признаки оздоровления, мелкие грязные войны в небольших странах, создававшие международную напряженность. Иначе говоря, эти люди были мародерами в мировом масштабе, торговцами смертью, упадком и кризисами. То есть, теми, кто в трудные минуты подталкивает целые народы к краю гибели, а затем подсчитывает барыши. Да, целью преступного синдиката была прибыль, но деньги меньше всего интересовали тех, чьими руками они осуществляли свои злодеяния. Коварство и одновременно гениальность главарей этой организации заключались в том, что они повсюду использовали идеологических фанатиков или «моральных идиотов», как их заклеймил Магиллври. А главными мотивами этих «людей-орудий» были ненависть и твердая вера в радикальное переустройство мира. Таким образом, за спинами лощеных и самодовольных главарей простирались безрадостные поля убежденного сумасшествия. Магиллври привел пример того, как они использовали свои «орудия» – тех, кто не помышлял о доходах и готов был пожертвовать всем, даже собственной жизнью, ради торжества какого-нибудь жестокого идеала. Это было совершенное произведение холодного и дьявольски расчетливого ума, страшное – и бесконечно комичное. Потому что все эти пламенные фрики, полагавшие, что творят новые небеса и новую землю, считавшие себя авангардом прогрессивного человечества, на самом деле плясали под дудку кучки корыстных негодяев, а это само по себе могло рассмешить даже самих богов. Я спросил, есть ли у синдиката лидер – тот, кто принимает все решения. Магиллври ответил, что у него до сих пор нет твердой уверенности. Никто из руководства организации вроде бы не имеет власти больше других, у каждого своя роль. Однако он согласился, что вся организация в целом может быть подчинена одному преступному уму, и мрачно добавил, что это выяснится, как только все они окажутся за решеткой. – Тюрьма давала ответы и не на такие вопросы, – с кривой усмешкой добавил он. – У них есть конкретные подозрения? – Вряд ли что-то конкретное, иначе они не стали бы брать заложников. Мы действовали предельно осторожно. Правда, с тех пор, как нам стало известно о существовании синдиката, нам удалось помешать некоторым из их самых опасных операций. Они – непревзойденные мастера пропаганды. Дик, ты когда-нибудь задумывался, какое дьявольское оружие – современные средства массовой информации? Взяв их под контроль, можно беспрепятственно отравлять и развращать разум огромных масс людей. Поверь – это самая опасная вещь в мире. Использовать ее можно с благой целью – примерно так, как мы использовали газеты и телеграфные агентства во время войны, но с их помощью легко распространить и самую чудовищную ложь. К счастью, долго обманывать всех невозможно, со временем ложь сама себя опровергает, но лишь после того, как развеет семена зла по всему миру. Взять, к примеру, ту же Ирландскую республиканскую армию. Их первоклассные пропагандисты сумели убедить весь мир в том, что ирландцы – храбрый, щедрый, веселый, талантливый и добродушный народ, жестоко порабощенный расчетливыми и корыстолюбивыми англичанами, тогда как – Бог тому свидетель! – их вожаки являются полной тому противоположностью. Тут стоит напомнить, что Магиллври родом из Ольстера[20], поэтому имеет известные предрассудки. – Полагаю, все члены руководства синдиката – вполне уважаемые люди в глазах рядовых обывателей? – И весьма, – мой приятель коротко кивнул. – На днях я встретил одного из них во время обеда у… – Чуть понизив голос, он назвал имя одного из членов правительства. – Перед Рождеством я ездил на облавную охоту в Саффолк, и один из предводителей этой компании, замаранный в крови по уши, стоял на номере рядом со мной. Между прочим, вполне приятный и общительный малый. Затем мы вернулись к делу. Магиллври предложил мне, изучив все детали, сблизиться с кем-нибудь из видных членов синдиката. Допустим, с шропширским сквайром. Возможно, мне удастся наткнуться на что-нибудь такое, что выведет нас на след заложников. Он по-прежнему верил в довольно абсурдную мысль, что мне якобы присущ какой-то особый нюх, которым не обладают профессионалы. Я согласился, что это отличный план, и мы договорились, что я проведу воскресенье в его квартире, изучая секретные досье. Уже собираясь уходить, я хотел было упомянуть о наших с Гринслейдом экспериментах, но после всего, что сообщил мне Магиллври, решил, что это малосущественно. Поэтому только поинтересовался, не знаком ли он с мистером Домиником Мединой. Магиллври улыбнулся. – Зачем он тебе понадобился? Вряд ли он имеет какое-то отношение к твоей деревне. – Не знаю. Я много о нем слышал и подумал: неплохо бы с ним познакомиться. – Мы встречались всего несколько раз, но должен признаться – я был очарован. Он очень красив. – Да, мне говорили. И это единственное, что меня в нем смущает. – Если бы ты его увидел! Это не какой-нибудь дамский угодник. Это единственный известный мне человек, которого обожают женщины и который нравится мужчинам. Он первоклассный охотник, многообещающий политик и блестящий оратор. Однажды я слышал его речь. Я не очень разбираюсь в ораторском искусстве, но в конце у меня возникло непреодолимое желание встать и аплодировать ему стоя. Он повидал мир, а еще он хороший поэт, хотя тебя это вряд ли заинтересует. – Не понимаю, почему ты это говоришь, – возразил я. – Я совсем неплохо разбираюсь в поэзии. – Ну да, как же: Вальтер Скотт, Маколей, Теннисон. Но Медина не по этой части. Он царь и Бог для молодых литераторов, смелый новатор. И еще он превосходно владеет кучей языков. – Что ж, надо думать, знакомство окажется приятным. Я сообщу тебе о своих впечатлениях. По пути с вокзала я отправил письмо мистеру Медине, приложив послание Гринслейда, и на следующее утро в клубе меня ждал вежливый ответ. Медина писал, что Гринслейд не раз упоминал о нашем общем увлечении охотой на крупную дичь, он наслышан обо мне и с нетерпением ждет встречи. К сожалению, в этот уик-энд ему придется уехать из Лондона, но он предлагает пообедать вместе в понедельник. Местом встречи был назван небольшой старомодный клуб для избранных, почти все члены которого были владельцами обширных поместий и заядлыми охотниками. Я заметил, что жду этой встречи со странным интересом. Так, в воскресенье, пока я просматривал бумаги в кабинете Магиллври, мысли о мистере Медине не покидали меня. Мое воображение рисовало нечто среднее между гвардейцем-гренадером и Аполлоном Бельведерским, разодетым по последней моде. Но когда я назвал свое имя дворецкому клуба, и на мой голос обернулся молодой человек, гревший руки у камина в прихожей, мне пришлось выбросить эту картинку из головы. Доминик Медина оказался примерно одного роста со мной – то есть, чуть меньше шести футов, и на первый взгляд выглядел довольно хрупким. Однако опытный взгляд, умеющий оценить мужскую стать, моментально определил бы в нем крепкого и очень развитого физически человека. Несмотря на это, он казался худощавым – и поэтому моложе своих лет, а его осанка и походка были легкими, как у канатоходца. Газетчики частенько употребляют тошнотворное словцо «ухоженный» по отношению к мужчинам. Обычно это наводит меня на мысль о скаковых лошадях с лоснящимися боками. Конюхи добиваются этого блеска с помощью щеток и скребниц. Но сейчас это слово само всплыло в моей памяти, хотя во внешности мистера Медины не было никакого лоска. Старый, но добротный коричневый твидовый костюм, рубашка с мягким отложным воротником и шерстяной галстук делали его похожими на деревенского сквайра, который приехал в столицу на аукцион «Таттерсоллз» – прикупить пару чистокровных лошадок-двухлеток. Мне нелегко припомнить первое впечатление от его лица, ибо память моя переполнена другими ощущениями, которые возникли, когда я видел его в иных обстоятельствах. Но общее впечатление было исключительно приятным. Очень английское, и в то же время не вполне английское лицо, кожа чуть смуглее, чем тот оттенок, который придают солнце или ветер, – оно дышало каким-то мягким изяществом, редким у наших соотечественников. Безукоризненное по форме, оно не имело ни единого изъяна в чертах, а едва заметная жестковатость не позволяла ему выглядеть слащавым. Это меня озадачивало, пока я не понял, в чем дело: волосы и глаза. Его темно-коричневые густые волосы были уложены надо лбом так, что лицо с сильным волевым подбородком приобретало почти прямоугольную форму. Но еще более удивительными в его облике были глаза: ошеломляюще голубые, но не те прозрачно-голубые, которые встречаются у англичан и шотландцев довольно часто, а темно-голубые, цвета сапфира. И если вы представите себе сапфир с блеском, как у алмаза, то получите довольно точное представление об этих глазах. Блондинку они сделали бы очаровательной, а на лице мужчины выглядели поразительно. Повторяю: поразительно и завораживающе. Приветствовал он меня так, словно только и жил в ожидании этой минуты, но и с должным почтением к человеку, с которым ему еще только предстояло познакомиться. – Превосходно, сэр Ричард! Как славно, что вы пришли. В нашем распоряжении столик у камина. Надеюсь, вы голодны? Сегодня утром во время поездки я дьявольски промерз и просто умираю от голода! Я без колебаний принял приглашение, и могу сказать: еще никогда не ел с таким удовольствием. Сославшись на холод, он угостил меня бургундским, затем я выпил бокал «Бристольского крема»[21], которым славился клуб, но сам он пил только воду. Кроме нас в зале находились всего четыре человека. Здороваясь, каждого из них Медина назвал по имени, и эти матерые любители охоты, в свою очередь, выразили радость, но не подошли и не попытались заговорить с ним. Было в этом человеке нечто дружелюбное и одновременно надменное, этакая простодушная, но глубокая отстраненность.