Ответа я не получил, да и не ждал. Моя ненависть к этому человеку перегорела, и теперь я – странно устроены люди! – испытывал к нему только сострадание. Все люди, даже лучшие из них, – эгоисты, предпочитающие обманывать себя, и без маленьких уютных выдумок, которые согревают нас, мы замерзаем на холодном ветру жизни. Медина получил мое послание. Это стало очевидным в июле, когда он вернулся к работе. Во время многолюдного политического митинга он произнес яркую речь, о которой весьма похвально отозвались в прессе. Бывал ли он в обществе, я не знаю, поскольку Сэнди уехал в Шотландию, а я сидел у себя в Фоссе и не собирался его покидать… Тем временем дело Магиллври шло своим чередом. В газетах то и дело упоминались различные странные происшествия, которые никто по какой-то причине не догадывался связать между собой. От Магиллври я узнал, что, хоть синдикат и был ослаблен и раздроблен, но накрыть всю шайку, как надеялся, так и не удалось. В Англии имели место три крупных финансовых разоблачения, в Париже разразился грандиозный политический скандал и прокатилась волна арестов, на американском Среднем Западе получили пожизненные сроки некий агитатор-социалист и медный магнат, а в Турине была арестована банда наемных убийц. Но Магиллври и его коллеги также удовольствовались успехом, а не полной победой. Порой мне кажется, что в этом мире то и другое просто не может существовать одновременно, поэтому всегда приходится выбирать. В те недели в Фоссе я лихорадочно наверстывал упущенное за время длительного отсутствия. Но однажды, когда я отправился на большой луг, чтобы распланировать новый сток для одного из водоемов, появился Сэнди и заявил, что должен срочно поговорить со мной, поскольку у него на все про все только двадцать минут. – Когда собирался отправиться в Мэчри? – отрывисто спросил он. – Да хоть сейчас. Вообще-то я мог уехать туда еще в апреле. – И тебе ничто не помешает сделать это в любой день? – Нет, конечно. Но мы собираемся сняться с места пятого августа. – Советую ехать немедленно, – сказал он. Я спросил, почему, хотя уже догадался. Ответ Сэнди звучал примерно так: – Потому что мне кое-что не нравится. Вы оба смертельно оскорбили одного из самых тщеславных и самых умных людей. Ты ведь не думаешь, что он это оставит без последствий? Уверяю тебя – он ночей не спит, ломая голову, как бы с вами поквитаться. Он и меня бы с удовольствием стер в порошок, но пока ждет подходящего случая. Лафатер был его рабом и спасся, но так или иначе, однажды признал его могущество. Ты же водил его за нос с самого начала и в результате превратил его тщеславие в сплошную незаживающую язву. Он не успокоится, пока не отомстит тебе и Мэри. – Питер Джон? – воскликнул я. Он покачал головой. – Не думаю. Этот способ для него пока табу. Но его жизнь станет куда счастливее, Дик, если ты умрешь. Та же мысль уже несколько недель не давала покоя и мне. От этого я чувствовал себя весьма неуютно. Не очень-то приятно жить, постоянно оглядываясь. Но в конце концов я пришел к выводу, что остается одно – попытаться забыть об опасности, иначе все мое существование будет отравлено. В конце концов, мир и без Медины полон опасностей. Так я и сказал Сэнди: – К таким вещам я отношусь просто: как к цене, которую приходится платить за удачу. Но провалиться мне на этом месте, если я стану из-за этого парня что-то менять в собственной жизни. – Ты человек отважный, старина, – поморщился Сэнди, – но у тебя долг перед семьей и друзьями. Конечно, ты можешь с помощью Магиллври получить защиту полиции. Но для тебя это будет чертовски неудобно, да и никакая полиция не сможет защитить от такого врага, как Медина. Нет, я настаиваю, чтобы ты немедленно уехал в Мэчри и оставался там до конца октября. – Но какой смысл? Он доберется до меня и там, если пожелает. А потом, когда я вернусь, все начнется сначала. – Как знать, – ответил он. – Может, за три месяца его самолюбие перестанет зудеть. В его планы не входит объявлять тебе вендетту, и только уязвленная гордость может подтолкнуть его к кровопролитию. Но время неплохой лекарь. Может, он успокоится и увидит, что для него действительно выгодно, а что нет… А теперь насчет Мэчри. Ты знаешь, почему шотландский «олений лес» лучшее в мире убежище? Потому что ни одна живая душа не сможет пройти по длинной горной долине незамеченной, ты все равно об этом узнаешь, и за всяким, кто появится на склонах, будут следить полдюжины зорких охотников и проводников. Вот это и есть правильная защита. Я хочу, чтобы ты уехал в Мэчри немедленно – хотя бы ради всех нас. – Это будет смахивать на побег, – попытался возразить я. – Да не будь же ты законченным ослом, Дик! Покажи мне хоть одного человека, который решился бы усомниться в твоей храбрости? И ты прекрасно знаешь, что любому храбрецу время от времени приходится отступать. – Нет, я все же сильно сомневаюсь, что он пошлет ко мне убийц, – подумав, сказал я. – Почему это? – Потому что он вызвал меня на дуэль – телеграммой. Назвал какое-то место в Пиренеях и предложил, чтобы я выбрал для себя пару секундантов. – И что ты ответил? – В свою очередь послал телеграмму: «Попытайтесь не выглядеть глупцом». Так что покончить со мной он желает собственноручно. – Очень может быть, но и это ничего не меняет. Я бы предпочел иметь дело с дюжиной бандитов, чем с Мединой. То, что ты говоришь, лишь подтверждает мои слова. Мне пришлось признать правоту Сэнди. И когда он уехал, я, после долгих колебаний, все-таки решил последовать его совету. Любопытно, но от того, что он выразил мои опасения вслух, они стали казаться еще более вескими и серьезными. Отвратительное ощущение: чувствовать себя добычей, которую преследует опытный охотник. И дело тут не в страхе – без всяких усилий над собой я мог бы остаться в Фоссе и спокойно заниматься своими делами. Но мое маленькое поместье одним махом лишилось для меня своего очарования. Если в любую секунду ждешь пулю в спину из засады, тут уж не до аромата летних лугов. В конце концов я попросил Тома Гринслейда быть готовым к отъезду, и двадцатого июля Мэри, Питер Джон, Том и я уже обосновались в небольшом доме с выбеленными стенами, который уютно угнездился в лощине на склоне горы, густо поросшей березняком. Оттуда открывался отличный вид на заметно сузившуюся из-за жары реку и безоблачное небо, хотя мы очень рассчитывали на дождь. Мэчри в спокойную погоду – самое уединенное место на земле, более укромное и спокойное, чем ферма какого-нибудь бура в глуши африканского вельда. Горы здесь столь высоки и круты, что кажется, только птица способна спуститься с их вершин, а дорога, ведущая к расположенному в десяти милях морскому заливу представляет собой песчаную колею, поросшую вереском, и выглядит так, будто вот-вот исчезнет под каким-нибудь холмом. Но когда начинаются дожди, когда ветер гнет березы с рябинами, ливень день и ночь колотит по крыше дома, а у края огорода гремит бурный поток, тогда долина начинает говорить тысячей голосов. Ты оказываешься в мире настолько шумном, что твой слух теряет остроту, а голос становится надсадным от постоянных попыток перекричать гул непогоды. Дождей, однако, почти не было, и последняя неделя июля принесла едва не тропическую жару. Горы окутались дымкой горячего воздуха, река Айсилл превратилась в цепочку мелких прудов, над зарослями вереска и восковницы поднимались густые запахи, люди и животные изнемогали от зноя и старались как можно меньше двигаться. Но около пяти пополудни с запада прилетал легкий ветерок, разгонял дымку, и земля погружалась в прохладный янтарный свет. Тогда мы с Мэри и Томом отправлялись в горы и возвращались домой почти в полночь, после чего усаживались за обильный ужин. Иногда в полдень я выходил со старым Ангусом, здешним главным проводником, и задолго до начала охотничьего сезона успел неплохо изучить лес. Читателю придется запастись терпением, пока я буду описывать место действия. Двадцать тысяч акров Мэчри простираются по обе стороны реки Айсилл. К западу расположен узкий морской залив, а невысокие горы у побережья поросли травой, пригодной для выпаса овец. С восточной стороны, у истоков реки, расположен лес Гленайсилл с охотничьим домиком, который стоит за водоразделом на берегу другого залива. В течение многих лет его арендовал лорд Гленфиннан, дядя Арчи Ройленса, но этот престарелый джентльмен мог добыть оленя разве что в октябре, когда животные спускаются с гор в низины. В результате олени здесь неслыханно расплодились, и весь примыкающий к Мэчри западный край Гленайсилла превратился чуть ли не в заповедник. Из-за этого мы не охотились в северной части нашего участка, ибо рисковали загнать наших оленей в Гленайсилл, где они были бы в полной безопасности. Лес Гарипол, лежащий на юге, уступает Мэчри в размерах, но, я думаю, это одно из самых труднодоступных мест во всей Шотландии. Охотничьи угодья Мэчри начинаются от реки Айсилл и тянутся на юг до другого водораздела и двух величественных корри[55], которые носят имена Корри-на-Сидхе и Корри Изэйн. За этим водоразделом находится долина Рискуилл. Высоты в Мэчри превышают три тысячи футов, но все они пологие, и подняться на них легко, но за рекой, в Гариполе, торчат сплошные голые скалы и россыпи, над которыми высятся острые пики. Самый высокий и сложный для подъема – это пик Сгурр Дэрг с его двумя острыми гребнями, тремя зубцами у вершины и головокружительной пропастью с восточной стороны. Он расположен в верхней части долины Рискуилл. Граница между Мэчри и Гариполом проходит по вершине Сгурр Дэрга, но даже наши проводники там никогда не бывают, потому что олени избегают каменистых склонов. Остальные наши южные участки были отличными охотничьими угодьями, и расположены они были так удачно, что из дома можно было наблюдать за ходом охоты с помощью довольно мощного телескопа, установленного на окне библиотеки. Что касается Гарипола, то ему постоянно не везло с хозяевами. Охота там – дело для людей отлично тренированных, жилистых и выносливых, а доставался этот «олений лес» в последние годы поочередно престарелому винокуру, завсегдатаю скачек, любившему приложиться к бутылке и тучному американскому железнодорожному магнату. Сейчас он принадлежал лорду Клэйбоди, промышленнику из Мидленда, который во время войны заработал крупное состояние и звание пэра. По словам старого Ангуса, этот господин предпочел бы умереть на месте, чем подняться пешком на сотню футов по склону, соответствующими были и его охотничьи подвиги. Наш главный проводник относился к своим обязанностям со всей серьезностью. Худощавый и энергичный, несмотря на возраст, с лицом, черты которого удивительным образом напоминали оленя, он был прекрасным ходоком и скалолазом. Второй проводник – Кеннеди – наоборот, был человеком низин. Он был силен, как бык, лучше Ангуса разбирался в погоде и ветре, но в жару на склонах проигрывал старшему товарищу по всем статьям. Говорил он исключительно на гэльском, хотя прошел войну на континенте и узнал много такого, о чем Ангус понятия не имел. В первые две недели августа пошли дожди, уровень воды в реке увеличился и к верховьям поднялись из моря лососи. Мы занялись рыбалкой, причем Мэри необычайно везло – как бывает с теми, для кого рыбалка занятие случайное. Удовольствие портила только мошкара – в дни, когда становилось особенно влажно, она донимала нас почище тропических москитов. А к шестнадцатому августа прибыл Арчи Ройленс, охваченный неукротимой жаждой охоты. Он без умолку толковал с Ангусом об оленях, хотя я назначил открытие сезона на двадцать первое, и ему пришлось набраться терпения. Обсудив положение в Гленнайсилле, он поинтересовался у Ангуса, как обстоят дела в Гариполе. Услышав ответ, он радостно воскликнул: – Ба, неужели там теперь заправляет старина Клейбоди? Он, по-своему, очень славный человек, щедрая душа. К тому же слегка чудаковат и никак не нарадуется своему пэрству. Представляете, он даже пытался получить титул лорда Оксфордского, потому что его сынок как раз поступил в колледж Магдалины[56], но геральдическая палата сочла, что это уж чересчур. Однако по гарипольским горам Клейбоди лазать не станет – он маленький, толстый и страдает одышкой. У меня ноги уже не те, но по сравнению с ним я – газель. – А его гости? – вставил Ангус. – Даже не сомневайтесь! В сезон к нему набьется туча молодых людей, потому что у достопочтенного Клейбоди помимо сына есть и дочери. Но не думаю, что кого-то из них потянет в скалы. Правда, там и сейчас довольно шумно. – В горах им точно делать нечего, сэр Арчибальд, – не без раздражения поддакнул Ангус. – Кое-кто из них уже ходил туда. Еще хуже тоуристов. «Тоуристы», как презрительно выражался Ангус, были с его точки зрения главным бичом здешних мест. Так он величал людей, которые вторгались в «оленьи леса» накануне или в разгар сезона охоты, не спрашивая разрешения у владельцев или арендаторов и даже не ставя их в известность. «Тоурист» был вульгарен, глуп и невоспитан. Он бродил шумными компаниями по оленьим местам, и на все замечания отвечал хамством. Один-единственный представитель этого вида мог распугать всю живность в округе на несколько дней. Существовала еще одна категория чужаков – «горолазы». Этих Ангус уважал. Они были людьми сдержанными и воспитанными, приезжали в самом начале весны, вооруженные веревками, крючьями и ледорубами, и были не прочь побеседовать с Ангусом у его камина, а заодно отогреть промерзшие конечности. «Горолазы» поднимались туда, куда не мог добраться ни один олень, и занимались там тем, что главный проводник называл «щемиться в расщелинах». По словам Ангуса, кое-кто из гостей Гарипола принадлежал к зловредному племени «тоуристов» и бесцельно шлялся по лесам, лишая нас возможности по-человечески поохотиться. – Все они никудышные стрелки, – заключил он. – Я видел, как они палили по большому камню, и ни один не попал в цель. И в горы они выезжают на пони, потому что на своих двоих далеко им не уйти. Надеюсь, кто-нибудь из них свалится с горы и сломает себе шею. – Ну, не все там такие скверные стрелки, – возразил Арчи. – Кстати, Дик, забыл сказать. Ты ведь знаешь Доминика Медину? Когда-то ты говорил мне, что знаком с ним. Так вот, представь, – я встретил его на пароходе. Он сказал, что собирается провести недельку-другую у старины Клейбоди. Вот тебе раз! Медина в Гариполе – и наверняка неспроста. Я не вспоминал о нем со дня приезда в Мэчри. Недавнее прошлое словно осталось за закрытой дверью. Покой и умиротворенность, мысли об охоте и рыбалке. И все это моментально испарилось. Я взглянул на мрачную стену скал в верховьях долины Рискуилл и попытался представить, какое зло в эти минуты замышляется по ту сторону водораздела. Я тут же велел Ангусу и Кеннеди бдительно следить за посторонними в нашем лесу. В случае если кто-то появится, они должны понаблюдать за ними в бинокль, а затем доложить мне о внешности чужака и его перемещениях. После этого я отправился в лес – пострелять куропаток и хорошенько все обдумать. Наверняка Медина появился здесь, чтобы поквитаться со мной, и я не собирался бегать от него. Мэри, разумеется, я ничего рассказывать не буду, да и Арчи или Гринслейда посвящать в это не имело смысла. Что ж, очевидно, близится судный день – для нас обоих. И это не метафора. На следующее утро я не пошел на рыбалку. Вместо этого я остался дома и подробно описал все происходившие с марта события вплоть до появления Медины в Гариполе, а в конце прямо указал, что, по моему мнению, является его целью. Это было необходимо на случай, если однажды я уйду в лес и не вернусь. Закончив, я сложил исписанные листы в папку, испытывая облегчение, как человек, который только что составил завещание. Двадцать первого августа выдался замечательно ясный день, хотя утренняя дымка сулила жару. Дул юго-восточный ветер, поэтому я послал Арчи в Корри Изэйн, а сам, прихватив с собой одного из помощников Ангуса, отправился на Клак Глас – пик на северном берегу Айсилл. Во время своих одиноких вылазок я бывал там не раз и хорошо изучил эти места. По пути мы встретили двух самцов оленя, и к одному я сумел подобраться на расстояние выстрела, но пощадил его – он показался мне слишком молодым. День прошел мирно и беззаботно. Чистый воздух и бескрайние просторы наполнили меня безмятежным фатализмом. Когда я вернулся, Мэри встретила меня с известием о том, что Арчи добыл оленя, а пока он охотился, она почти все время следила за ним в телескоп из окна библиотеки. Сам триумфатор вернулся только перед обедом, сияющий и говорливый до нельзя, и за столом нам пришлось выслушать все подробности его подвигов. Но позже, в курительной, он рассказал мне кое-что еще. – Сегодня в лесу болтались эти чертовы снайперы из Гарипола. Пока мы завтракали, над нашими головами просвистела пуля. Довольно далеко, но слышал бы ты, как Ангус ругался по-гэльски!.. Знаешь, Дик, я собираюсь написать старику Клейбоди, пусть слегка вразумит своих гостей. Конечно, тут один шанс на миллион, но ведь он существует. И сегодня у меня невольно возникло ощущение, будто снова началась война… Я ответил, что если нечто подобное повторится, я, естественно, тоже молчать не стану, но сделал вид, что не придаю этой истории значения. Однако планы Медины несколько прояснились. Пока что он перемещался по Гариполу, изучал окрестности и как опытный охотник на крупную дичь мгновенно подмечал и запоминал все складки рельефа и особенности местности. Это он подбивал молодых людей, гостивших у Клейбоди, на беспечную стрельбу куда попало, а сам вел себя беспечнее всех. Пуля, просвистевшая над головой Арчи, была тому доказательством. Если произойдет несчастье, все сочтут его несчастным случаем. Конечно, Сэнди и еще два-три человека догадаются, что произошло на самом деле, но доказать ничего не смогут, да лично мне это уже не поможет… Оставалось только принять вызов Медины и тем или иным способом решить эту проблему. Когда Ангус явился за указаниями, я сказал ему, что послезавтра отравляюсь в Корри-на-Сидхе и попросил сообщить об этом в Гарипол Алану Макниколу – старшему проводнику Клейбоди. – Бесполезно, сэр, – проворчал он в ответ. – Эта орда не послушает Алана. Но я велел Ангусу действовать именно так. Я хотел дать Медине шанс, которого он искал. Мне нужно было разжечь огонь. Весь следующий день мы бездельничали и рыбачили. В полдень я поднялся до половины склона пика Клак Глас, откуда открывался вид на весь южный берег реки. Был безоблачный день, дул ровный юго-восточный ветер. Огромный зеленый провал Корри-на-Сидхе лежал передо мной как на ладони. Издали его дно походило на теннисный корт, но я-то знал: то, что кажется ровным газоном – это на самом деле густые заросли черники, в которых прячутся крупные валуны, а более темные пятна – это заросли папоротника высотой по грудь. Корри Изэйн отсюда не был виден – его скрывал хребет Бхеинн Фхада, из-за которого выглядывала только раздвоенная вершина Сгурр Дэрга. Глядя в бинокль, я заметил несколько ланок[57] и пару-тройку молодых самцов, но не обнаружил никаких признаков людей. Впрочем, в лесу Гленайсилл, по-видимому, шла охота – с северо-востока донеслись два далеких ружейных выстрела. Я долго пролежал в папоротниках. Вокруг гудели пчелы, распевали коньки, в голубом небе парил сарыч, а в голову мне лезли точно такие же мысли, как на фронте накануне большого наступления. Не то чтобы я нервничал, нет. Но меня охватило такое чувство, будто дрогнули самые основы мироздания, и мир стал до того ненадежным, что лучше выбросить из головы все надежды и планы. Я не хотел, чтобы Мэри что-то заподозрила, но забыл предупредить Арчи, и за обедом он снова упомянул о прибытии Медины в Гарипол. В ее глазах мгновенно вспыхнула тревога, а позже, когда мы уже ложились спать, Мэри прямо спросила меня, что за этим стоит. – Ничего особенного, – ответил я. – Медина прекрасный охотник, у них с Клейбоди приятельские отношения. Думаю, он даже не подозревает, что я здесь. Да и все это уже в прошлом. У него одно желание – никогда с нами не встречаться.