– Вы сошли с ума, – холодно и отчетливо произнес он. Этот тон никак не соответствовал тому, что я читал в его глазах. – Ну, нет! Я бы и сам не прочь, чтобы все, что мне довелось за это время узнать о вас, оказалось моим собственным бредом. Думаете, это приятно сознавать, что на земле может существовать такое подлое и низкое существо, как вы. Существо, наделенное божественным разумом и целой кучей талантов, которое живет только ради того, чтобы без конца насыщать свое гнилое, но безмерное тщеславие. Пришла пора вырвать вам зубы, как поступают с ядовитыми змеями! На мгновение у меня появилась надежда, что сейчас он бросится на меня. Вот уж чему я бы порадовался! Но нет – в его глазах всего лишь вспыхнула искра гнева, и тут же погасла. Взгляд его стал печальным, серьезным и укоризненным. – Я отнесся к вам, – с упреком проговорил он, – как к другу, и такой оказалась ваша благодарность? Полагаю, вы действительно не в своем уме. При таких обстоятельствах вам следует покинуть этот дом, и как можно быстрее. – Только после того, как вы меня выслушаете. У меня к вам деловое предложение, мистер Медина. В ваших руках все еще остается третий заложник. Нам поименно известны члены преступного синдиката, созданного вами: компания в Барселоне, граф-якобит, ваш шропширский друг и многие, многие другие. Скотланд-Ярд месяцами держал под колпаком всю эту братию, и сегодня ловушка захлопнется. Лавочка будет прикрыта. Но у вас грандиозные амбиции, вы уже сделали себе имя. Я не стану бросать на него тень. Я поклянусь самой страшной клятвой, что выброшу из головы все, что узнал в последние недели, и мои знания никогда не будут использованы вам во вред. Ваш синдикат лопнул, и вам наверняка понадобятся деньги. Я дам вам сто тысяч фунтов. Но в обмен на мое молчание и эти деньги вы вернете Дэвида Уорклиффа живым и в здравом уме. Именно так. Что бы вы ни сделали с несчастным малышом, вы должны это отменить. Это предложение я обдумал, пока ехал в такси. Сумма нешуточная, но мое состояние больше, чем требовалось, да и Бленкирон с его миллионами наверняка не откажется помочь. На лице Медины не отразилось ни малейшего интереса. Только все то же строгое и скорбное внимание. – Бедняга… – негромко обронил он. – Вы даже безумнее, чем я думал. Я начал закипать, от моей сонливой усталости не осталось и следа. – Если же вы не согласитесь, – с напором продолжал я, – о вашей деятельности станет известно всему цивилизованному миру. Англия не нуждается в похитителях людей, шантажистах и мнимых магах! Это прозвучало, как минимум, глупо. Медина только улыбнулся – мудрой, сочувственной улыбкой, от которой у меня в глазах потемнело от гнева. – Нет, дорогой Ричард, это вы будете выглядеть жалким шантажистом, – мягко промолвил он. – Подумайте сами. Вы выдвигаете против меня чудовищные обвинения. Я не вполне понимаю, что вы хотите этим сказать, но они явно чудовищные. И какими же доказательствами вы можете их подкрепить? Исключительно собственными фантазиями. Кто вам поверит? Жизнь подарила мне множество друзей, и это верные друзья. – В его голосе все еще слышалось легкое сожаление. – Над вашей историей будут смеяться все, кому не лень. И, разумеется, жалеть вас – ведь вы в некоторых отношениях довольно известны – не столько умом, сколько бесстрашием во время войны. Я, естественно, буду защищать свою честь, и если вы продолжите обвинять меня во всей этой чепухе, подам иск в суд, добьюсь вашего осуждения за клевету, а заодно и освидетельствования вашего психического состояния. Он был прав. Доказательств у меня не было. Я знал, что связать Медину с деятельностью синдиката не удастся – для этого он слишком умен. Его мать скорее умрет, чем даст показания, а люди, которых он использовал, – всего лишь инструменты в его руках, которым ничего не известно. Стоит мне хотя бы обмолвиться о делах Медины, и общество поднимет меня на смех. В ту минуту я впервые полностью осознал масштаб этого человека. Все его тщательно продуманные планы пошли прахом, гордыня жестоко уязвлена моим рассказом о том, как я водил его за нос, и все же он продолжает хладнокровно разыгрывать оставшиеся у него на руках козыри. – А что скажете насчет ста тысяч фунтов? – спросил я. – Я предлагаю их за Дэвида Уорклиффа. – Вы очень добры, – с издевкой ответил он. – Я мог бы оскорбиться, если б не знал, что вы спятили. Я пристально смотрел на эту фигуру, озаренную лампой. Когда-то я считал этого человека красивым. Но теперь я видел только беспощадные глаза, неестественно круглую голову, хищный изгиб губ. Его игра почти проиграна, но от этого он не кажется менее самоуверенным. Неужели в его защите – ни единой бреши? Нет ли в его непроницаемой оболочке уязвимого места, которое можно использовать? Что это? Страх, физическая боль? Я поднялся, охваченный непреодолимым желанием ударить его. Он мгновенно понял это и выставил руку, в которой что-то матово блеснуло. – Осторожнее, – предупредил он. – Я готов защититься от любого помешанного. – Уберите это, – упавшим голосом произнес я. – Меня вам не следует бояться. Надеюсь, что ад все-таки существует. Я чувствовал полную беспомощность, и в то же время мысль о мальчике сводила меня с ума. Внезапно я заметил, как взгляд Медины переместился мне за спину. Кто-то вошел в комнату. Я обернулся – и увидел Хараму. Гуру был в европейском костюме и тюрбане; в полумраке его смуглое лицо показалось мне насмешливым. Какое впечатление его появление произвело на Медину, я не мог видеть, потому что в этот миг в голове у меня что-то щелкнуло. Меня охватила всепоглощающая ненависть. Невыносимо даже представить, что это гнусное исчадие будет продолжать безнаказанно заниматься своей дьявольщиной. Позабыв про пистолет в руке Медины и обо всем на свете, я с рычанием бросился на Хараму. Он увернулся, сорвал с себя тюрбан и швырнул его мне в лицо. – Не будь ослом, Дик! – рявкнул гуру. Задыхаясь от ярости, я остановился и ошеломленно уставился на него. Голос принадлежал Сэнди. И фигура… да и лицо, когда я смог его рассмотреть. Он что-то сделал с кончиками бровей, подкрасил веки, но глаза, которых я никогда прежде не видел полностью открытыми, несомненно, принадлежали моему другу. – Во мне умер великий артист! – рассмеялся он, приглаживая растрепанные волосы, а затем кивнул Медине. – Мы снова встретились раньше, чем предполагали, верно? Я опоздал на поезд и вернулся, чтобы найти Дика… Да оставьте вы в покое пистолет, мистер Медина! Я, к вашему сведению, тоже вооружен. И вообще стрельба нам здесь ни к чему. Не возражаете, если я закурю? Он опустился в кресло и невозмутимо задымил. И только тогда я осознал, где нахожусь. В голове у меня прояснилось, мозг снова заработал, багровая пелена перед глазами рассеялась. Я увидел просторную сумрачную комнату, ряды книг и Сэнди, небрежно развалившегося в кресле и глядящего прямо в глаза Медины. И в них я впервые прочитал недоумение и тревогу. – Дик, надо полагать, пытался убедить вас поступить разумно, – спокойно произнес Сэнди. – А вы сказали ему, что это он сошел с ума. И заявили, что его рассказ основан на его бездоказательных предположениях, которым не поверит ни одна живая душа. Потом вы предупредили Дика, что стоит ему открыть рот, как вы подадите в суд и объявите его сумасшедшим. Так ведь? Ну что ж, – продолжал он, ласково глядя на Медину, – этого стоило ожидать. Но вы совершили одну-единственную ошибку. Обвинения Дика не окажутся бездоказательными. Медина рассмеялся, но этот смех звучал уже далеко не так беззаботно. – Оказывается, есть и другие сумасшедшие? – Я, например. Вы довольно давно интересуете меня, мистер Медина. Признаю: одной из причин моего возвращения в Англию в марте была возможность познакомиться с вами. Мне это стоило серьезных усилий. Пришлось углубиться во все области ваших интересов и исследований. Право, в других обстоятельствах я бы охотно поделился с вами своими выводами и наблюдениями. Затем я подробно проследил все этапы вашей карьеры в Средней Азии и теперь, надеюсь, знаю о вас больше, чем кто бы то ни было на свете. Медина промолчал. Роли поменялись: теперь он не сводил глаз с худощавой фигуры в кресле. – Все это, конечно, очень любопытно, – продолжил Сэнди, – но не имеет прямого отношения к предмету нашей беседы. Харама, которого мы оба помним в расцвете сил, к сожалению, скончался в прошлом году. Это событие держали в тайне по очевидной причине: процветание его бизнеса целиком и полностью зависело от здоровья гуру. Я узнал об этом по чистой случайности. Поэтому и взял на себя смелость позаимствовать его имя. В обличье Харамы, мистер Медина, я имел удовольствие пользоваться вашим расположением – как вы понимаете, в таком деле не приходится выбирать средства… И вы вверили мне мисс Аделу Виктор и маркиза де ла Тур дю Пина, когда вам понадобилось спрятать их в надежном месте… Так что у меня в руках куча самых очевидных доказательств версии Дика. – Басни! – отрезал Медина. – Показания пары сумасшедших мало что значат. Я буду отрицать любое ваше слово. – Но свидетелей не два, а три, – с приятной улыбкой промолвил Сэнди. – Есть и третий… Лафатер! – крикнул он. – Мы готовы. В библиотеку вошел грустный серый человек, которого я видел здесь, когда оказался в этом доме впервые, а еще – в доме на задворках Литл-Фарделл-стрит. Он сразу же прошел к креслу Сэнди, даже не взглянув на Медину. – Думаю, с Лафатером вы неплохо знакомы. Когда-то он был моим другом, а позже мы возобновили нашу связь. Какое-то время он даже был вашим единомышленником, но затем отказался от этой чести. Лафатер готов многое поведать о вас и вашей деятельности. Лицо Медины превратилось в мраморную маску. – Ну вот, уже трое сумасшедших, – язвительно проговорил он. – Я все отрицаю. Никто никогда вам не поверит. Это какой-то заговор безумцев. – Давайте лучше поговорим о конкретных вещах, – пожал плечами Сэнди. – Доказательств более чем достаточно для любого суда. С другой стороны, любопытно, как к этому отнесутся в обществе. Ваша позиция сильна в одном: люди не любят признаваться в собственной глупости. Вы пользовались невероятным успехом, мистер Медина, и вашим друзьям будет крайне неприятно признать, что вы – грязный подлец. Да и список ваших деяний настолько чудовищен, что средний английский обыватель в силу недостатка воображения сочтет его неправдоподобным. Жертвы преступления нам тоже не помогут. Мисс Виктор и лорд Меркот могут дать показания о дерзком похищении, и это будет означать пожизненное заключение для Оделла и Ньюховера, если последнего в конце концов поймают, но не изобличит вас. Это может поставить в тупик некоторых судей, которые не так хорошо знакомы с оккультными практиками, как вы и я… Вот, собственно, и все ваши козыри… Сэнди насмешливо развел руками и продолжал: – А теперь посмотрим, что у нас на руках. Вы – гениальный мистификатор, я об этом уже как-то говорил Дику, но теперь я могу подробно рассказать всем и каждому о ваших подвигах в стане генерала Деникина и прочих подобных вещах. За этим последует история с заложниками, подкрепленная детальными показаниями трех незаинтересованных лиц. Он может звучать сколь угодно невероятно, но Дик известен как человек трезвого ума, да и меня далеко не все считают слабоумным. В конце концов, на нашей стороне Скотланд-Ярд, который сейчас собирает по всей Европе ваших подельников, а также Джулиус Виктор, чей вес в высших кругах общества вам известен… Я не утверждаю, что мы отправим вас на каторгу, хотя лично мне это кажется вполне осуществимым, но при любом исходе вам не отмыться от этих обвинений до конца дней. Для вас это полный крах – ведь вам просто необходимо купаться в лучах всеобщего обожания и доверия. В это мгновение я заметил, что Медина впервые заколебался. – Вы можете навредить мне своей ложью, – процедил он сквозь зубы, – но я с вами рассчитаюсь. Справиться со мной не так-то просто. – Не сомневаюсь, – усмехнулся Сэнди. – Но мне и моим друзьям не нужна победа над вами, нам нужен успех, понимаете? Нам нужен Дэвид Уорклифф! Ответа не последовало. – Вот наше окончательное предложение, – не обращая внимания на молчание Медины, развивал свою мысль Сэнди. – Мы трое оставляем то, что нам известно, при себе. Нигде и никогда мы даже словом не обмолвимся об этом, а если хотите – мы подпишем документ, в котором признаем все свои заблуждения. И в дальнейшем мы не станем вам мешать, даже если вы станете премьер-министром Великобритании или архиепископом Кентерберийским. Лично я уеду на Восток с Лафатером, и Дик снова нырнет в свою оксфордширскую слякоть. В обмен нам нужно не так уж много – верните мальчику разум и отдайте его нам. Медина все еще молчал. А затем Сэнди совершил тактическую ошибку. – Кажется, вы привязаны к своей матушке, – как бы между прочим заметил он. – Если вы примете наше предложение, ее никто не потревожит. Если нет – она станет важным свидетелем обвинения. Гордыня Медины была уязвлена. Очевидно, мать была для него чем-то далеким от его безудержных амбиций и более важным, чем его чудовищное тщеславие. То, что Сэнди воспользовался ее судьбой как картой в сделке, задело в нем какие-то первозданные чувства, и они вырвались на волю. Ярость – уже гораздо больше похожая на человеческую – сожгла его мраморную маску, словно она была из папиросной бумаги. – Глупцы! – хрипло взревел он. – Проклятое дурачье! Я заставлю вас захлебнуться в собственной крови!.. – Мне казалось, что наше предложение вполне справедливо, – не моргнув, произнес Сэнди. – Означает ли это, что вы отказываетесь? Медина застыл на коврике у камина, как загнанный зверь. – Убирайтесь к дьяволу! Вон из этого дома! Больше вы не услышите от меня ни слова, пока я не заставлю вас на коленях умолять меня о пощаде. Прочь!.. Должно быть, пелена гнева застлала его глаза, потому что он не сразу заметил, как в библиотеку вошла Мэри. Она сразу же направилась к креслу, в котором сидел Сэнди, прижимая к груди свою ношу, которая казалась не слишком легкой. На руках она держала ту самую странную девочку из дома на Пальмира-сквер. Отросшие волосы легкими прядями падали на ее лоб и бескровные, заплаканные щеки. Достойное жалости маленькое существо с мутными, словно незрячими, глазами и таким выражением, будто она боролась с мучительным страхом. Девочка до сих пор была в той же бесформенной льняной сорочке, из-под которой торчали худые ножки, а ее тонкие пальчики крепко цеплялись за платье Мэри. Теперь и Медина увидел ее, и Сэнди перестал для него существовать. На секунду его лицо исказилось недоумением, а затем ярость сменилась тревогой. – Что вы с ней сделали? – рявкнул он, устремляясь вперед. Я решил, что он собирается напасть на Мэри, и успел выставить ногу. Медина растянулся на полу, а поскольку он, кажется, начал терять контроль над собой, я подумал, что лучше бы ему там и оставаться. Я взглянул на Мэри, и она кивнула. – Пожалуйста, свяжи его, – сказала она, протягивая развившийся тюрбан «Харамы». Медина сопротивлялся, как тигр, но втроем мы сумели его надежно обездвижить, добавив к тюрбану шнур от шторы. Покончив с этим, мы усадили его в кресло. – Что вы с ней сделали? – не унимался он, извиваясь и выворачивая голову, чтобы взглянуть на Мэри. Его маниакальная тревога о девочке была мне непонятна, пока Мэри не ответила ему, и я не уразумел, о чем речь. – Никто не причинил вреда вашей матери. Она по-прежнему в доме на Пальмира-сквер. Затем Мэри бережно уложила ребенка в кресле, с которого поднялся Сэнди, и, выпрямившись, встала перед Мединой. – Я хочу, чтобы вы вернули разум мальчику! – твердо проговорила она. Наверно, я должен был поразиться, так как до этой секунды даже не догадывался об истине. Но все удивление, какое во мне еще осталось, сосредоточилось на Мэри. Она застыла, глядя сверху вниз на связанного мужчину и, как казалось, кротко ожидая его ответа. И в то же время было в ней что-то настолько свирепое, настолько непреклонное, что мы трое совершенно потерялись на ее фоне. Теперь я знаю, как выглядела Жанна д’Арк, когда вела свои отряды в бой.