Мужчина остановился. – Вы правы, это мое имя… но я не… я не думаю, что… – Может, вы помните голландца по имени Корнелиус Бранд, которого вы приютили у себя в декабре 1915 года? Он пристально всмотрелся в мое лицо. – Помню, – последовал ответ. – А еще я помню некоего мистера Рихарда Ханнау, одного из инженеров компании Гуггенхайма, с которым мне довелось беседовать в Константинополе. – Вообще-то, это одно и то же лицо, – хмыкнул я. Я не знал, как он воспримет это сообщение, но то, как он среагировал, подтвердило, что не ошибся в оценке единственного немца, который мне искренне нравился. Герр Гаудиан рассмеялся – мягко и с пониманием. – Чертовы турки! – покачал он головой. – Кто б мог подумать! Я часто думал, доведется ли мне увидеть вас снова, и вот – на тебе! Вы сваливаетесь прямо на голову на берегу этого норвежского фьорда. – Вы ведь не держите на меня зла? – спросил я. – Я служил своей стране, а вы служили своей. Я играл по правилам, и вы играли по правилам. – Зло? – воскликнул он. – Мы с вами джентльмены и далеко не дети. Я рад, что вы выжили. Я всегда желал вам добра, ведь вы отважный человек. – Ничего подобного. Просто везучий, – возразил я. – Но как мне теперь вас называть? Бранд или Ханнау? – Меня зовут Ричард Ханней, но сейчас я все-таки Корнелиус Бранд. Почему – скоро расскажу. – Мне вдруг пришло в голову посвятить этого человека в свои дела. Похоже, само провидение послало его, и я не собирался упускать этот шанс. Но после этих слов он снова остановился. – Мистер Ханней, меня не интересуют ваши тайны. Насколько я понимаю, вы все еще служите своей стране? Я не спрашиваю, в чем заключается ваша цель, но не забывайте: я немец и не буду участвовать в преследовании любого из моих соотечественников, кем бы он ни был. Несколько секунд я колебался, но потом произнес: – Я больше не служу стране. Я вышел в отставку после заключения мира, и теперь я простой фермер. – У британских фермеров в обычае приезжать в Норвегию под чужими именами? – Это личное дело, о котором я и пытался рассказать. Уверяю вас, ни один немец здесь не замешан. Я всего лишь хочу проследить за одним доктором-англичанином. – Хотелось бы верить, – немного подумав, ответил он. – Но два часа назад сюда прибыл один человек. Его катер стоит на якоре невдалеке от причала, а сам он поселился на постоялом дворе. Этот человек мне известен, и даже слишком. Он – немец и во время войны выполнял тайные поручения в Америке и еще кое-где. Мне он не нравился. Думаю, он причинил моей стране немало вреда, но с этим должны разбираться немцы, а не иностранцы. – Мне этот джентльмен известен как доктор Ньюховер, имеющий практику в Лондоне на Уимпол-стрит. – Ну и что? – Гаудиан пожал плечами. – Он просто использовал переиначенную на английский лад фамилию своего отца – Нойхофер. Что вам от него нужно? – Ничего такого, чего бы не одобрил любой честный немец. Я вкратце описал ему дело Медины, и Гаудиан ужаснулся. – Мистер Ханней, – неуверенно пробормотал он, – вы в самом деле честны со мной? – Клянусь всем, что только есть святого, я говорю чистую правду. Во время войны Ньюховер мог заниматься чем угодно, меня это не касается, но мне он нужен, чтобы разобраться с этим английским делом. И прежде всего – помешать преступникам и спасти человеческие жизни. К тому же, этот Ньюховер – всего лишь второстепенный персонаж, исполнитель. Мне необходимо выяснить единственное – что у него на уме. В итоге Гаудиан протянул мне руку и добавил: – Я верю вам и помогу всем, что в моих силах. Мы прошли по длинной улице мимо постоялого двора, где в эту минуту Ньюховер, вероятно, укладывался в постель, и оказались на дороге, которая вела в долину Скарсо. Вскоре показалась река – могучий поток, набухший от таяния снегов, залитый мистическим полумраком северной ночи. Тут-то и выяснилось, что герр Гаудиан снимает комнату у того самого Петера Бойера, у которого будто бы имелась свободная кровать, и когда мы дошли до небольшого коттеджа, стоявшего почти на самом берегу реки, хозяин с радостью меня принял. Вскоре его жена подала ужин – омлет, копченый лосось и отличное норвежское пиво, а насытившись, я достал карту и принялся изучать окрестности. Гаудиан, между тем, набросал невеселую картину того, что происходило у него на родине. Похоже, война и падение кайзеровского режима унесли с собой массу порядочных и умных людей, которые были в состоянии противостоять его худшим сторонам. Он сказал, что нынешняя Германия – неподходящее место для человека умеренных взглядов. Власть в стране принадлежит жиреющим промышленникам, которые наживают огромные состояния за границей, одновременно разрушая и истощая собственную страну. А оппозиции как таковой больше не существует – разве что полоумные леваки да монархисты, требующие невозможного. – Больше никто не прислушивается к голосу рассудка, и, боюсь, ничего не изменится, пока наш народ не будет доведен до крайности. В ваших руках было наше спасение, но послевоенные договора только ускорили упадок. Думаю, вы надеялись на лучшее, но оказались слепы, потому что не поддержали умеренных политиков, и жесткостью своих требований лили воду на мельницу всевозможных радикалов. Выглядел Гаудиан как самый простой рабочий, и мне это показалось странным – ведь такой человек, инженер с мировым именем, мог бы превосходно зарабатывать в любой стране. Но потом я понял причину: он просто утратил желание зарабатывать. Он слишком хорошо постиг природу человеческих желаний, чтобы сохранить хоть какие-то амбиции. Он был холост, не имел близких родственников и предпочитал жить в самых отдаленных и безлюдных местах, наблюдая за растениями и животными. На всякий случай я поинтересовался, не появлялся ли в долине еще один англичанин – некий мистер Джейсон. Гаудиан ответил, что ничего такого не слышал, тем более что до открытия рыболовного сезона еще две недели, поэтому иностранцев в здешних местах практически нет. Потом я стал расспрашивать его о фермах на горных лугах – саэтерах, и он сказал, что лишь немногие из них начали работу, поскольку горные пастбища еще остаются под снегом. Лишь одна-две на самых нижних лугах обитаемы, и то лишь потому, что зима в этом году выдалась мягкая, а весна наступила рано. – Взять хотя бы Скарсо, – продолжал он. – Обычно в апреле она совсем мелкая, потому что снег еще не тает. Но сейчас вода в реке стоит, как в середине мая. Он прошелся со мной по карте, показав, где и что расположено в окрестностях. Саэтеры находились выше по реке, и добраться к ним можно было только тропами, проложенными по узким горным долинам. Хорошая дорога тянулась вдоль долины Скарсо, но она не соединялась с параллельными долинами Урдаль и Бремендаль. На карте я обнаружил лишь один путь в долину Урдаль – он проходил через крохотное местечко Снаасен. – Да, – кивнул Гаудиан, – я бывал там, и не завидую тому, кто окажется там в плохую погоду. Начало этой тропы можно увидеть днем даже отсюда. Она поднимается вверх по скалам на противоположном берегу реки. В Снаасене всегда кто-нибудь живет, это что-то вроде убежища для путников, а летом там настоящий рай – вокруг цветущие луга. Впрочем, местные жители преодолевают эти горы даже зимой. Снаасен – часть большой фермы, расположенной в двух милях выше по течению, там находятся лучшие охотничьи угодья в долине Скарсо. Там масса куропаток, а иногда встречаются даже медведи. Мне говорили, что все эти места арендованы каким-то англичанином… Ничего удивительного: у вас немало богатых людей, а нищим норвежцам остается подбирать крохи… В ту ночь я спал как убитый, хотя кровать оказалась жесткой, как гранитная плита. Проснувшись, я увидел сияющее голубизной утро, в сосновом лесу гремел птичий хор, на мокром лугу у реки хлопали крыльями бекасы, а разлившаяся Скарсо походила на море. Вода стояла так высоко, что почти отрезала путь к длинному бревенчатому мосту, который вел к большой ферме, упомянутой Гаудианом. Я направил бинокль на противоположный берег и почти сразу отыскал извилистую тропу, ведущую к Снаасену. На полпути к перевалу она терялась в складках рельефа, а выше виднелась линия горного хребта, образующая седловину. Наверху, очевидно, находилось обширное плато: луга с жухлой прошлогодней травой да редкие заросли карликовой березы. Пока хозяйка готовила завтрак, с дороги послышался шум. Выглянув, я увидел пару небольших автомобилей, а бинокль предъявил мне самого доктора Ньюховера в первом и гору багажа во втором. Машины пересекли бревенчатый мост и направились к большой ферме, причем едва не застряли у дальнего конца моста, где вода уже стояла на дороге. Выходит, это доктор Ньюховер или какой-то его приятель арендовали эти места для рыбалки и охоты? Оставалось только порадоваться, что мне так повезло с жильем: лучшего места для наблюдения за перемещениями моего подопечного, чем коттедж Петера Бойера, нельзя было и придумать. Тем не менее, я и не думал приближаться к тропе, ведущей в Снаасен, пока не выясню, чем здесь занимается Ньюховер. Поэтому мы с Гаудианом уселись у окна и принялись терпеливо ждать. Около десяти утра на тропе появилась пара основательно навьюченных пони, которых вел светловолосый подросток. Неспешным шагом они поднялись по склону и скрылись в ущелье. Часом позже перед нами предстал сам Ньюховер в костюме цвета хаки и непромокаемом плаще. Он держался уверенно и преодолевал крутой подъем с легкостью бывалого альпиниста. Я хотел было последовать за ним, держась на расстоянии, но Гаудиан отговорил меня: риск быть замеченным среди бела дня на пустынной тропе слишком велик. Мы вышли из дома сразу после ланча, когда солнце начало приятно пригревать, и вскоре были награждены зрелищем возвращающихся пони, по-прежнему основательно навьюченных. Не сворачивая к большой ферме, они пересекли мост и двинулись по шоссе в сторону Мюрдаля. Я решил, что эта поклажа – багаж того человека, которого сменил Ньюховер, и что он, очевидно, намерен вернуться в Ставангер на катере Христиана Эгга. Около четырех пополудни появился и он сам – мистер Джейсон, или как там его на самом деле звали. В бинокль я заметил две крохотные фигурки, спускавшиеся со стороны Снаасена к дороге. Внизу они остановились, чтобы попрощаться; потом один из них – это был Ньюховер, двинулся обратно, а второй пересек мост и прошагал по дороге совсем рядом с нами. Я мог разглядеть его со всеми подробностями: то был полноватый молодой человек в бриджах для верховой езды, кутавшийся в длинный мохнатый шарф. Я был вполне удовлетворен. Ньюховер сменил своего предшественника, как и планировал Медина, и теперь я знал, где его база. Что бы он ни скрывал, это находилось в Снаасене; туда-то мы и собирались отправиться. Гаудиан, однако, настоял на том, чтобы дождаться ужина, – в это время будет еще достаточно светло, чтобы видеть дорогу, но не настолько, чтобы нас могли заметить издалека. Поэтому мы улеглись, мирно проспали четыре часа и в половине одиннадцатого вечера бодро двинулись в путь. Ночь выдалась безветренная и мягкая. Мрак таился в зарослях сосен и складках гор, но небо было наполнено прозрачным аметистовым свечением. Я чувствовал себя, словно на охоте, и наслаждался каждым мгновением прогулки. Слева от нас слышался беспорядочный шум горного потока, не заглушавший, однако, голоса бессонных птиц. Мы двигались словно в мире теней, напрочь лишенном красок. На перевале в лица нам задул легкий ветерок с вершин заснеженных гор, высившихся на севере, а впереди открылось просторное плато, изрытое выемками, в которых поблескивали то ли снег, то ли талая вода. Дальше чернели какие-то массивные силуэты, и я решил, что это скалистые отроги, расположенные за Урдалем. Тропа начала петлять между мелкими болотцами и то и дело исчезала в зарослях можжевельника. Выбираясь из этих зарослей я наткнулся на невысокий железный столб. Подняв голову, я, к своему удивлению, обнаружил наверху провода. – В Снаасен недавно провели телефонную линию, – пояснил Гаудиан. Я надеялся, что в доме зажгут свет, и мы заметим его издалека. Но обнаружили мы его только приблизившись вплотную: дом стоял чуть в стороне от тропы, темный, как старое надгробие. Обитатели его, вероятно, рано укладывались, поскольку всякие признаки жизни отсутствовали. Это было крепкое двухэтажное бревенчатое строение, к которому примыкало что-то вроде сарая или сеновала. Дальше виднелось еще одно строение – очевидно, коровник. Мы осторожно обошли все подворье, дивясь поразительной тишине, и когда в вышине над нами пронеслась пара диких уток, свистя крыльями, мы оба вздрогнули и втянули головы в плечи, как воры-домушники от скрипа половицы. Делать нам здесь было больше нечего, разве что попытаться проникнуть в дом, но мы отказались от этой мысли, развернулись и направились обратно. На плато стало довольно прохладно, поэтому мы спустились по ущелью быстрым шагом. Дома, перед тем, как лечь спать, мы решили, что завтра Гаудиан отправится в Снаасен, прикинувшись туристом, и под тем или иным предлогом проникнет внутрь. А я буду бродить по плато, держась подальше от тропы и дома – на тот случай, если что-то пойдет не так. Утро оказалось таким же безоблачным, как и вчерашнее, и мы двинулись в путь примерно в десять. Я провел прекрасный, но совершенно бесплодный день: поднялся вверх по течению Скарсо и вскарабкался по северному склону долины на плато значительно восточнее ущелья, по которому проходила тропа. Оттуда открывался вид на низину, по которой проходила дорога к долине Урдаль. Я прошел с милю на север по заболоченным лугам среди осевших сугробов, среди которых кое-где уже пробивались первоцветы, и оказался на краю Урдаля, за которым высились пики гор, покрытые полосами и пятнами снега. Долина оказалась настолько узкой и глубокой, что я даже не смог как следует заглянуть в нее. Поэтому я двинулся на запад и севернее Снаасена наткнулся на мюрдальскую дорогу. После этого, сделав солидный крюк по бездорожью, я обогнул Снаасен и с расстояния полумили как следует рассмотрел дом. Из двух труб поднимался дым, с подворья доносились звуки обычной фермерской жизни. Скота я не заметил, но все выглядело так, словно кто-то ремонтирует хозяйственные постройки, готовясь к летнему сезону. Я наблюдал за домом больше часа, но, так и не увидев ни одной живой души, двинулся обратно и с осторожностью спустился вниз по лощине, заглядывая за каждый выступ и поворот, чтобы случайно не наткнуться на Ньюховера. Гаудиан вернулся раньше меня. На мой вопрос как успехи он покачал головой. – Я изобразил усталого путника и попросил молока. Какая-то уродливая женщина средних лет принесла мне пива и сказала, что пока коровы не вернутся с пастбища, молока у них нет. Вступать в разговоры ей явно не хотелось, на мои расспросы она сказала только, что английский господин охотился здесь на куропаток, но жил в Трюсиле – это та самая большая ферма на берегу Скарсо. Больше я ничего от нее не добился. Однако я заметил, что дом намного больше, чем я предполагал. С тылу пристроены комнаты, которые мы приняли за сарай, и там достаточно места, чтобы спрятать дюжину людей. Я спросил, есть ли у него идеи, и Гаудиан ответил, что собирается завтра сходить в Трюсиль и попросить позвать доктора Ньюховера, упомянув о том, что видел его, когда тот проходил мимо коттеджа Петера Бойера. Якобы ему требуется медицинская консультация. План этот я одобрил, но и сам решил кое-что предпринять сегодня вечером. Время стремительно уходило, и я уже начинал тревожиться. Сегодня двадцать пятое апреля, а в Лондон я должен вернуться двадцать девятого. Если я не появлюсь вовремя, Медина начнет наводить справки обо мне в Фоссе и наверняка что-нибудь заподозрит. Словом, я принял решение ближе к полуночи отправиться в одиночку в Снаасен и осуществить вполне мирное, но совершенно незаконное проникновение в чужое помещение. В путь я отправился в одиннадцать, не забыв сунуть в карман пистолет, а в рюкзак – флягу, сэндвичи и электрический фонарик. Мост и первую часть тропы я преодолел почти бегом – мне хотелось, чтобы у меня осталось как можно больше времени на задуманное. И эта спешка едва все не погубила. Только чудом можно объяснить то, что я находился в тени большого обломка скалы, когда впереди послышались звуки чьих-то шагов. Я прижался к валуну и увидел, что это Ньюховер. Он меня не заметил, потому что тоже спешил – да так, что даже позабыл в доме свою шляпу. Его длинные светлые волосы были в беспорядке, а лицо заострилось, словно от сильного волнения. Теряясь в догадках, я решил было последовать за ним, но потом сообразил, что его отсутствие развязывает мне руки в отношении дома в Снаасене. Хотя, если там что-то произошло, на тропе могут появиться и другие путники, так что следовало все время быть начеку. В верхней части ущелья, у самого края плато, находилась большая смешанная роща: березы, можжевельники и низкорослые, скрученные ветрами сосны. В этом месте поток, впадающий в Скарсо, перед тем, как устремиться в долину, образовывал небольшой водоем – нечто вроде чаши. Через рощу можно было скрытно двигаться параллельно тропе, поэтому я нырнул в заросли, огибая разбросанные там и сям валуны. Не успел я пройти и двух дюжин шагов, как ощутил чье-то присутствие. Прямо передо мной послышался шорох, затем хрустнула гнилая ветка, и покатился по склону камень. Крупное животное? Но ни один зверь не ведет себя так неосторожно. Только человек в тяжелой обуви может производить такие звуки. Если он из Снаасена, то почему сошел с тропы и прячется? Или он заметил меня и теперь выжидает, наблюдая? Опустившись на четвереньки, я пополз между кочками в ту сторону, откуда донесся звук. Темнота была кромешная, и только в том месте, где заросли слегка редели у берега потока, брезжил мутный счет. Вскоре я оказался у кромки воды. Звуки как будто прекратились, но вдруг что-то зашуршало, всплеснула вода, словно обрушилась часть берега. Кто бы там ни находился, он пытался пересечь поток вброд. Опасная затея, тем более, что течение было очень быстрым. Я прополз еще несколько ярдов вверх по течению – и только тогда разглядел, что происходит. Ствол поваленной сосны лежал поперек потока, опираясь на противоположном берегу на мшистый валун. Валун лежал в воде, но с него можно было перепрыгнуть на сушу. На этом ненадежном мосту балансировала почти неразличимая человеческая фигура. Шаг, другой… Внезапно гнилой ствол с треском переломился, а в следующее мгновение человек оказался в самой середине бурного потока. Все это произошло за доли секунды, и я, не размышляя, склонился над водой, схватил утопающего за руку, уперся ногой в ближайший камень и подтащил этого несчастного к берегу. Там он мгновенно вскочил на ноги, без моей помощи выбрался на сушу и, не произнося ни слова, кинулся на меня, как взбесившийся зверь. От неожиданности я поскользнулся и рухнул навзничь – и тут же на моем горле сомкнулись чьи-то сильные пальцы. Я перехватил запястья атакующего, рывком вывернул их, а затем перекинул через него ногу и оказался сверху. Теперь он был в моей власти. Он, видимо, тоже это понял, потому что обмяк и перестал сопротивляться. – Проклятье, да что это с вами такое? – рассерженно спросил я. – Если б не моя помощь, вы бы уже лежали на дне. С какой стати вам понадобилось меня душить? Я нащупал фонарик и посветил ему в лицо. Передо мной лежал худощавый молодой человек в грубой домотканой одежде, какую носят норвежские фермеры. Узкое землистое лицо поросло жидкой клочковатой бородкой, а волосы выглядели так, будто их остригли овечьими ножницами. На меня смотрели совершенно безумные, слегка косящие, как у насмерть перепуганного оленя, глаза.